Часовой на какое-то мгновение опешил, но тут же схватился за автомат и по привычке закричал: «Хальт! Хальт!»
Это напугало козу еще больше. Она резко повернула обратно и заметалась между путями, потом помчалась к станции. Часовой дал очередь из автомата и побежал за козой, которая недалеко от семафора вдруг кувыркнулась и упала.
Этого момента Шурка только и ждал.
Выскочив из-под вагона он мигом пересек свободные пути, добежал до водокачки и, выхватив из корзины «новогодний подарочек», сунул его в кучу угля. И, не задерживаясь, бросился назад под вагоны, потом к пролому в ограде.
Здесь его уже поджидал Родька.
Ребята вернулись в детдом. Их встретила перепуганная Таня.
Пришлось обо всем ей рассказать.
— Ой, ребята! — призналась Таня. — Я извелась за эти часы. Но кто вам разрешил пойти на такое дело?
— Нельзя вам с Виктором на станцию ходить, нельзя, — упрямо заявил Родька. — Приметные вы очень...
Наступил канун Нового года. В детдоме зажгли елку. Силантий, нарядившийся дедом-морозом, раздал ребятишкам подарки, Таня затеяла с малышами у елки игры и танцы... А взрыва все не было.
Шурка с Родькой не находили себе места. Они молча переглядывались, посматривали на окна, чутко ко всему прислушивались, то и дело выбегали на улицу...
Водокачка взлетела на воздух под утро, когда детдомовцы крепко спали.
Об этом Тане и старшим ребятам сообщил перед завтраком дед Силантий, только что вернувшийся из города. Станция оцеплена солдатами и полицаями, паровозы заправляют водой ведрами, на путях застряло немало составов, спешащих к фронту.
— Слушок идет, партизаны такой новогодний подарочек поднесли... Ай, орлы, ай, чапаи! — не мог сдержать своей радости Силантий.
Срочное предписание
Сегодня в детдоме намечался банный день. С утра Таня со старшими ребятами и дедом Силантием возили с речки воду, пилили дрова.
В разгар работы Таню отыскала встревоженная тетя Лиза и сказала, что Ефросинья Тихоновна ждет ее в дежурке.
— Полицай Семенов зачем-то приходил.
Таня вздрогнула. Появление Семенова всегда приносило какую-нибудь беду. Таня бросилась в дежурку — маленькую угловую комнату в школьном здании.
Ефросинья Тихоновна, тяжело навалившись на стол, сидела белая, как береста. Елена Александровна, пришедшая в детдом, чтобы провести очередной медосмотр, держала заведующую за руку, прослушивала пульс. В комнате пахло валерьянкой.
Анна Павловна стояла у окна и про себя читала какую-то бумагу.
— Что... Что случилось? — упавшим голосом спросила Таня. — Зачем приходил Семенов?
Учительница протянула ей лист бумаги.
Таня пробежала ровно отбитые на машинке строчки и похолодела: это было предписание об отправке детей в Германию. Ссылаясь на распоряжение немецких властей о том, что детский дом возник незаконным путем и что его работники не могут правильно воспитывать детей, городская управа приказывала под личную ответственность госпожи Ткачевой в течение трех суток подготовить детей к отъезду. Бумага была подписана городским головой Преловским.
— Вот и конец всему... Теперь уж никуда не денешься, — произнесла Анна Павловна.
Мысли одна тяжелее другой проносились в голове Тани. Удар, страшный удар обрушился на их детский дом! Неужели все, что перенесли ребята, было напрасным? И это теперь, когда наши войска погнали гитлеровцев из-под Москвы и, может быть, вскоре освободят их город? Неужели дети будут вывезены в Германию, чтобы стать батраками на фермах, в имениях или донорами в больницах?
«Что же делать, что делать? — мучительно раздумывала Таня. — Надо срочно повидать Ивана Данилыча, Виктора. Пусть они свяжутся с партизанами и дадут им знать, что ожидает детей. Может быть, те сумеют что-то придумать... Но где взять время, если до отправки ребят осталось трое суток? Всего лишь трое суток! Вот если бы оттянуть отъезд детей в Германию дней на десять или хотя бы на неделю... »
— В лес уходить надо... Всем... Немедля. И уводить с собой детей, — подняв голову, наконец заговорила Ефросинья Тихоновна. — Может, к партизанам пробьемся.
Она потянулась за костылем. Но тот скользнул по краю стола и с грохотом упал на пол.
— Эх, Тихоновна! — поднимая костыль, жалобно сказала тетя Лиза. — Какой уж из тебя ходок... Да и куда мы с малышами тронемся в такой лютень...
— Тогда старших уводите, — вздохнула Ефросинья Тихоновна. — А я с малышами здесь останусь... Мне не привыкать...
— Нет, сами уйти мы не сумеем, — вполголоса сказала Таня. — Немцы нас догонят и вернут обратно. Тут надо другое. Помните про девчат из пошивочной мастерской? Их тоже в Германию хотели отправить. А они справку от врача получили, что у них трахома. Ну, отправка и задержалась. — Таня повернулась к Елене Александровне и встретилась с ней взглядом. — Я знаю тех девчат. Никакой у них трахомы не было. Просто им хороший доктор попался. Вот если бы и нам так сделать...
— Ты что же хочешь? — тихо спросила Анна Павловна. — Чтобы мы объявили, что у наших детей трахома?
— Не обязательно трахома, — поспешила объяснить Таня. — Можно и другую болезнь подобрать. Вот тиф, скажем. Главное, чтобы в детском доме карантин объявить. Хотя бы дней на семь, на десять. А самим за это время с партизанами связаться... Елена Александровна, вы согласны со мной?
— И отчаянная ты голова, Татьяна, — вздохнула Ефросинья Тихоновна и посмотрела на врача.
— Лучшего выхода, пожалуй, не придумаешь, — помолчав, сказала Елена Александровна. — Ну что же... Я готова на все. Сегодня же напишу заключение, что в детдоме начался сыпной тиф. Заболевание тифом дает карантин на две недели.
— А если немцы разнюхают? — спросила тетя Лиза. — С вас же первый спрос.
Елена Александровна вздохнула:
— Риск, конечно, большой... А отвечать при случае нам всем придется. И давайте похитрее действовать. — Она попросила подготовить двух-трех детдомовцев к тому, чтобы они согласились лечь в карантин, как тифозные больные.
...В сумерки к Тане подошел Шурка и сказал, что ему надо срочно поговорить.
— И мне надо, — призналась Таня.
Они вошли в пустующую дежурку, зажгли коптилку.
Шурка выглядел напряженным, взъерошенным, как будто только что закончил с кем-то нелегкий спор. Немного помедлив, он вполголоса спросил, правда ли, что ребят из детского дома отправляют в Германию.
Таня подтвердила, что все это правда и что на сборы им дано всего три дня.
— Так мы и знали, — мрачно отозвался Шурка. — Раз Семенов заявился — добра не жди... Вот мы и решили — не ехать. Разбежаться кто куда.
— Кто это «мы»?
— Ну вот мы... Мальчишки. Наша компания. Будем жить в городе, тайно, беспризорниками. Или проберемся к партизанам.
— Решили, значит? — усмехнулась Таня. — Боевая четверка спасается от отправки в Германию. А остальные? Малыши, девочки?
Шурка молчал.
— А я думала вам другое дело поручить, посложнее... — И она объяснила, что все ребята должны поверить, что у них в детдоме началась эпидемия. А для этого двое-трое детдомовцев должны лечь на две недели в изолятор и притвориться, что они заболели тифом.
— Ну, это проще простого. Только скажите — от охотников отбоя не будет. Вот хотя бы Фильке Мясному — он поспать дюже любит. Или девчонкам.
— Нет, Шурка... Тут сила нужна... Характер. Чтобы не сорваться, выдержать. И я очень надеюсь на тебя. Знаю, в смелости тебе не откажешь, но тут смелость должна быть особая. И подумай, кого бы ты взял себе в пару. Кому веришь, как самому себе?
— Пожалуй, Родьке, — подумав, сказал Шурка. — С ним можно. Или Витолу...
После часового ожидания в приемной Ефросинья Тихоновна и Елена Александровна вошли наконец в кабинет городского головы.
— Мы по вашему вызову, — напомнила Ефросинья Тихоновна. — Из детского дома.
Секретарша подсунула Преловскому папку с бумагами.
— Та-ак, — иронически заговорил Преловский. — У вас, значит, неожиданно вспыхнул тиф.
— Да. Позавчера вечером, — подтвердила Ефросинья Тихоновна. — Двое мальчиков лежат с высокой температурой в изоляторе.
— И это утверждает мадам Ткачева, которую никто и нигде не утверждал в должности директора детского дома. — Преловский брезгливо поднял за уголок бумажку с заключением Елены Александровны. — А диагноз ставила доктор Первухина, жена офицера Красной Армии, которую также никто не назначал врачом в детский дом. Не так ли?
— Но врач всегда врач... — сдержанно заметила Елена Александровна. — И дети действительно больны. Мы уже объявили карантин в детском доме.
— А не кажется ли вам, что вы поспешили со своим заключением? Рекомендую пере-смотреть его... И как можно скорее... Тем более что срок отправки детей остается прежним.
Елена Александровна побледнела.
— Если вы мне не верите, — как можно спокойнее сказала она, — можете прислать любого специалиста... Вот хотя бы профессора Хазарова...
Ей вспомнилась эта фамилия потому, что до войны она слушала лекции профессора в мединституте, потом практиковалась у него в клинике. Хазаров, как большинство жителей города, не успел эвакуироваться, сейчас служил в городской инфекционной больнице и, кажется, был у немцев на хорошем счету.
— Вы знаете профессора Хазарова? — спросил Преловский.
— Немного... Я когда-то у него училась...
Преловский задумчиво побарабанил пальцами по столу, затем распорядился пригласить к нему профессора Хазарова.
«Карантин»
Второй день Шурка с Витолом находились в «карантине».
Он был устроен наспех в пионерской комнате, узкой и длинной, как ученический пенал. Из комнаты убрали все лишние вещи, завесили окно занавеской, принесли из спальни две железные койки, две тумбочки и повесили на двери устрашающую надпись: «Карантин».
Родьку воспитатели в «карантин» не поместили: сочли, что тот не выдержит положения мнимобольного, сорвется и убежит.
Шурка с Витолом в одном нижнем белье лежали под теплыми одеялами и томились без дела.