прочее. Часто машины летали и с разными поручениями в Ленинград. Я попала в полк в первые же дни войны как специалист по горюче-смазочным материалам…
Странное и противоречивое время этот самый НЭП. Есть все, но не везде и не у всех. Можно учиться где угодно, но не всем и не всегда. Можно запросто совершить какую-нибудь эксцентричную выходку публично, но не каждый может себе это позволить. Вот, например, один из знакомых Лелечки проиграл пари и во исполнение его в один из летних дней горожане с удивлением наблюдали, как по Невскому проспекту от Московского вокзала и до Главного штаба едет скрипучая и драная пролетка, запряженная форменным одром, а в ней с царственным видом, опираясь на роскошную трость, сидит какая-то фантастически неуместная здесь личность в черном фраке-визитке, в цилиндре, белых перчатках с моноклем в глазу и огромной сигарой в зубах.
Но шутки-то шутками, а происходили в то время дела и далеко не шуточные. Полным ходом шла негласная травля евреев. Им отказывали от продвижения по службе. Их не принимали на работу и увольняли под надуманными предлогами. Им закрывали доступ в высшие учебные заведения.
Еще один из знакомых Лелечки, молодой и талантливый еврей-художник, умница и эрудит поступал в Академию художеств. Поскольку отказать формально в принятии не могли, то решили просто завалить на вступительных экзаменах. Попытались, и не вышло. Все было сдано с блеском даже сверх всяких программных вопросов. Понятно, что для парня вся эта мышиная возня секретом не была. О негласных директивах по поводу евреев осведомлены почти все. Так вот, наступил последний экзамен. Какой уж я не помню, да, это и не столь важно. Что-то вроде естествознания. На все вопросы отвечено по высшему разряду и придраться не к чему. Тогда экзаменатор пошел на хитрость и задал дополнительный вопрос в заведомо бессмысленной форме: "Что вы увидите, если посмотрите на небо в микроскоп?". Вероятно, расчет был на то, что как любой нормальный человек, спрашиваемый, воспримет это просто как оговорку или пропустит мимо внимания и станет развивать тему телескопа. Вот тут-то его и сшибут влет. Но парню настолько опостылела вся эта дикость, что он ответил: "Дураков на свете много, а на небо и в драный лапоть смотреть можно". Получив два балла за этот щелчок по носу экзаменатору, он забрал документы и ушел, сняв на память, со стоящей в вестибюле бронзовой статуи Давида фиговый листок с причинного места. Так этот Давид и стоял потом несколько лет без листка.
У Лелечки еще со времен учебы в Анненшуле ближайшей подругой была еврейка Лена Немзер. Подруги походили по вузам и убедились, что единственное учебное заведение, куда могла бы поступить Елена - это лишь индустриальный техникум. Вот обе туда и поступили. Одна от безысходности, а другая из солидарности с подругой. Так и получилась вместо артистки техник по горюче-смазочным материалам.
…Войну с подачи пропаганды народ поначалу воспринимал как победное, шапкозакидательское шествие, а боевого опыта в войсках почти никакого. Что же говорить о нас, аэродромных девчонках, призванных в армию в силу специальности или вольнонаемных. Приказали нам отрыть траншею для защиты себя при налетах. Мы и выкопали ее глубокую и прямую как стрела. Получилось очень красиво.
Поскольку аэродром тыловой и не бомбардировочный, то у него не было такого сильного прикрытия как у прифронтовых. Налеты случались, но не очень часто. Самолеты наши маскировались хорошо, и особых потерь среди техники не было. Но вот около аэродромные строения, возведенные в мирное время, никуда ведь не спрячешь, а службы, которые сплошь состояли из женского персонала как раз там и обретались. Вот по этим постройкам иногда и начиналась пальба, когда налетали мессершмиты. Но чаще это был только один из них, который повадился к нам почти регулярно.
Это был какой-то странный немец. Подлетал незаметно и давал очередь по крыше. Пока он разворачивался, все девки высыпали из дома и, сломя голову неслись в свое красивое укрытие. Потом начинался аттракцион. Мессер заходил на атаку и палил по траншее. Мы же в это время прижимались к той стенке траншеи, которая не простреливалась с мессера. Он заходил с другой стороны, а мы прижимались к другой стенке. Погоняв так нас несколько раз, немец улетал и появлялся снова через день-другой. Крыша на нашем здании превратилась в решето, а из женского персонала так никто и не пострадал.
Потом мы поняли странность этого немца. Видимо это был немец с принципами, которые не позволяли ему убивать женщин. Он же ясно видел, кто выскакивает из дома. Никто ему не мешал вместо того, чтобы гонять нас от стенки к стенке поперек траншеи взять и прострочить всю ее прямолинейную красоту вдоль. Осталось бы только засыпать эту яму, и получилась бы миленькая дамская братская могилка человек на тридцать. Немец просто прилетал поразвлекаться. Наверное, сверху переполох, который он устраивал, выглядел очень потешно. Когда до нас это дошло, то мы пришли в ужас от мысли, что вместо него мог бы оказаться другой немец без джентльменского воспитания. Мы мигом выкопали боковые ходы, и в следующий прилет аттракцион не состоялся. Немец пальнул по крыше, покружил немного и исчез насовсем. Не знаю, может быть, он и громил сам аэродром, но в нашем углу больше не появлялся. Мы потом долго гадали, а не пытался ли он так научить нас уму-разуму строить себе укрытие и тем самым спас от смерти. Налетов-то потом разных еще ой-ой-ой сколько было…
Между окончанием техникума и войной произошло много разных событий. Лелечка вышла замуж за вполне респектабельного и неглупого экономиста-бухгалтера (который потом, на войне командовал автобатом) и превратилась просто в Лелю. Пошли дети - одна за другой пять дочерей. Я-то, единственный сын появился уже после войны. Не ожидалось вроде никаких бед, но как-то постепенно начали пропадать твои московские и ленинградские знакомые. Это ничего, что я, наконец, совместил абстрактную Лелю с тобой? Ничего, ну, и ладненько. Пропал Мейерхольд, растворился в неизвестности Вольф-Израэль, вышли и не вернулись многие другие. Только дед Павел, простая и святая душа, успокаивал окружающих, что, де, ничего ужасного и так уж, наверное, надо. Хотя и сам перестал сыпать шутками и откровенничать с клиентами, которые приходили к нему пошить или отремонтировать обувь.
Из исчезнувших людей возвращались немногие. Возвращались тихо и незаметно. Как бы не веря своему спасению, и ожидая, что вот-вот опять придут и заберут. Вернулся старший брат Лены Немзер - Владимир. Через несколько дней под благовидным предлогом устроили тихий семейный праздник по поводу его избавления. За столом сидели долго. Было о чем всем поговорить. Вдруг к речевому фону добавился какой-то посторонний, непонятный и монотонный звук. Ничего не понимая в происхождении странных звуков, собеседники в разных концах стола стали недоуменно переглядываться между собой и постепенно замолкать. Оказалось, что это Володя сидит и спит с открытыми глазами, негромко похрапывая. Потом он рассказал, что днем в камере запрещали сидеть и спать, а ночью допросы. Не он один научился спать стоя с открытыми глазами. Надзиратель заглянет в глазок, а заключенный стоит, опершись на стену, и смотрит в потолок. Тем и спасались от нервного истощения.
…Иногда удавалось слетать с оказией в блокадный Ленинград или отправить деду Павлу продуктовую посылку. Он наотрез отказался эвакуироваться. Детей же с бабушкой удалось вывезти в деревню, еще до того как окружение замкнулось. Меня отправили в двухнедельную командировку в Ленинград глубокой зимой первого года блокады. Вообще-то это была моя первая связь с городом с начала войны. В дом, где была наша квартира, попала бомба. Квартира частью уцелела, хотя и треснула стена, но все содержимое растащили мародеры. Мебель, ковры, картины, пианино, одежда и посуда растворились в неизвестности и остались лишь разбросанные тут и там поломанные детские игрушки, ценные только для нас самих бумаги, да негодная кухонная утварь.
Собрав письма, документы, фотографии я поплелась через снежные заносы на другую сторону улицы к деду Павлу. Слава Богу, жил он не с нами, а в своей квартире-мастерской. Вот и уцелел. Старик уже не мог ходить и отоварить свою иждивенческую карточку. Вот тихо и угасал под ворохом пальто и одеял уже никак не спасавших от холода. Все две недели я отпаивала и откармливала его тем, что привезла с собой. В Вологде для летящих по какой-либо надобности в Ленинград пилотов или командированных собирали все, какие только возможно продукты для адресной передачи или просто для раздачи по собственному усмотрению. Так что вещмешок у меня был довольно объемистый. И не один. Дед наш начал потихоньку оживать, вставать и даже хвататься за сапожный молоток.
Прослышав о моем