цистерны. Конечно, периодически ее наличие проверяется и вода откачивается. Делается это в соответствии с графиком и график соблюдается. Так что никакой воды в цистернах вроде бы не должно быть. Во всяком случае, если и может оказаться, то не настолько много, чтобы заправить самолет. А если вкачали в заправщик этом случае всю воду, какая была в цистерне? Там ее больше нет и доказать, что была невозможно. Единственная оправдывающая наличие воды ситуация состоит в том, что бензин приходит с разной насыщенностью водой и при высокой насыщенности воды в цистерне может скопиться много больше, чем обычно. Тогда шланг заправщика, опущенный в цистерну на обычную глубину, мог оказаться в необычно высоком водяном слое.
Подгоняем к цистерне насос и начинаем качать - идет бензин. Говорю, что нужно опустить шланг до дна. Ведь с обычного-то уровня воду выкачал заправщик. Какая глубина цистерны никто не знает. Соединяем два шланга и запихиваем в цистерну - идет бензин. Может быть, шланг слишком длинный, дошел до дна, загнулся крючком и опять вышел в слой бензина? Отыскиваем длиннющий шест, нащупываем им дно. Ага, длины шеста хватает. Привязываем к концу шеста шланг и упираем в дно - идет бензин. Уже в полном отчаянии говорю, что нужно немного подождать пока пройдет бензин скопившийся в самом шланге. И тут поперла грязная, ржавая вода. Выкачали несколько тонн. Следствие прекратили, и все как-то обошлось.
Я слышала от кого-то, что у человека в большом горе, страхе вдруг, откуда не возьмись, появляются вши. Ерунда, конечно. На следующий после злополучной заправки день начался какой-то зуд в голове. Поскребла ногтями волосы - под ними вши, которых у нас тут никогда и не водилось. Все-таки не окопы. Кругом чистота. На следующий день после того, как все разрешилось, они исчезли сами собой, словно и не было. Вот такая вот ерунда…
Кончилась война. В уличном строю домов зияют провалы развалин. Постепенно их разбирают, но пустыри кое-где остаются еще на долгие годы. Вернулись из эвакуации дочери с бабушкой Дарьей. Только теперь нас стало меньше - две девочки погибли. По улицам, в разной степени подпития целыми днями слоняются инвалиды войны, потерявшие трудоспособность вчистую. Правда "слоняется", наверное, не совсем то слово, которое можно применить к обрубку человека без ног, который катится по улице на доске с колесиками, отталкиваясь от тротуара руками. Особенно скапливаются инвалиды на Мальцевском рынке и у Спаса Преображенья на улице Пестеля. Здесь и копеечку могут подать, и сообразить на троих легко, да и угостить могут за просто так. Некоторые все-таки находили себе работу уличными сапожниками-будочниками или чистильщиками сапог. Там ног не нужно. Те же, которые так и не нашли себе места и не бросили пить и шуметь о своих подвигах как-то тихо и бесследно почти все исчезли. Твой муж после войны тоже запил, хотя пронесло его по войне только с легкими ранениями, и в работе для него недостатка не было. Пил год, пил два и уже после рождения сына. Стали пропадать вещи, а когда он на упреки, что не хватает денег даже на еду детям заявил, что, мол, пусть привыкают к физкультуре желудков, то пришлось выставить его за дверь. Буянил время от времени на улице у окон и двери (новую квартиру взамен разрушенной дали в первом этаже соседнего дома). Потом смирился и пропал из вида.
…Разрушенные дома часто восстанавливали пленные немцы. В том числе и соседний дом, в котором мы жили раньше. Окружающие относились к ним по-разному. Одни с ненавистью, другие с терпимостью и пониманием того, что войны затевают не народы, а политические провокаторы, авантюристы затесавшиеся среди нормальных людей. Мы все пострадавшие. Никто еще не видел людских масс, которые оказывались бы у раздела трофеев хотя бы и самой легкой и победоносной войны. Народам и при победах доставалось только горе.
Этих немцев не держали взаперти, и они свободно перемещались по городу, возвращаясь в казармы только к ночевке и перекличке. Куда убежишь в чужой стране. Некоторые из них были настоящие затейники по части всяких рукомесел. Особенно столяры и слесари. Из деревяшек и попавших под руку железок выделывали такие затейливые штуки, что не перестаешь дивиться человеческому мастерству. Потом эти умельцы ходили по дворам и продавали или меняли на продукты свои поделки. Особым спросом пользовались красивые деревянные портсигары, чудесные шкатулочки с секретом и необыкновенно красивые резные фигурки, ну, и, конечно, всякие кухонные приспособления.
Франц из Кельна, работавший как раз на восстановлении соседнего дома, как-то незаметно прибился к нашей семье в качестве помощника бабы Даши и добровольного "компаньона" для деда Павла. Первый раз он появился у нашего кухонного окна, за которым баба Даша вовсю занималась стряпней. Что уж там он предлагал я не помню, но когда услышал, что ее дочь говорит по-немецки, то пришел вечером познакомиться, поговорить, да так и застрял почти до самой ночи, болтая со мной и девочками на какой-то нелепой смеси немецкого и русского. Когда через пару визитов Франц узнал, что дед-то наш сапожник, то у него загорелись глаза как у душевно больного. Оказалось, что он тоже сапожник и настолько стосковался по своему ремеслу, что готов душу дьяволу заложить за то, чтобы подержать в руках шило с дратвой. Отвели его к деду.
Если наблюдать за этой парой со стороны, то и цирка никакого не нужно. Они мгновенно нашли общий язык, хотя один ни бельмеса не понимал по-немецки кроме "зер гут", а другой по-русски изъяснялся так, что даже человеку, не знающему немецкого понятнее было бы, если бы Франц говорил на своем родном языке. Пока кроили кожу, то все было чинно и тихо. Потом садились рядом, и каждый по-своему начинали тачать обувь. Вот тут-то все предшествующее благообразие мгновенно взрывалось. Каждый начинал учить другого делать правильно. Сопровождалось это невообразимой жестикуляцией, тыканьем пальцами в мнимые огрехи, разными немецкими и русскими нелестными эпитетами в адрес друг друга и, разумеется, матом только на русском языке. Причем до сих пор я никогда не слышала от деда Павла ни единого матерного слова, ни в каких ситуациях. Устав от битвы, они садились спиной друг к другу и, насупившись, продолжали работу. Только дед Павел бубнил себе под нос что-то о проклятых оккупантах, с которыми он больше не желает иметь ничего общего. Закончив дело, молча пили чай и, не прощаясь, расходились. На следующий день после работы на стройке или в выходной Франц появлялся в мастерской, как ни в чем ни бывало, и весь спектакль повторялся опять с начала до конца. Клиенты же отличить "нашу" обувь от "вражеской", никак не могли.
Пунктуальность немцев, действительно, национальная черта. Если Франц сказал, что придет в такое-то время, то это будет минута в минуту и можно на стук в дверь не спрашивать: "Кто там?". Ответ непременно будет: "Немецки зольдат!" Но однажды он опоздал на целых пол часа: "Где же твоя хваленая немецкая аккуратность, Франц?" В ответ унылое: "Это не моя немецкая аккуратность, а ваши русские трамваи". Прошел почти год и Франц принесся к нам сам не свой: "Нас отправляют домой!" Дед прослезился на прощанье, и больше о Франце мы ничего не слышали…
Летом пятьдесят седьмого года мы с тобой поехали на Украину. Тебе нужно было подкрепить организм хорошим отдыхом перед сложной операцией на желудке. С нами в купе оказался какой-то гражданин, который никак не мог найти себе места. Он непрерывно суетился, высовывал голову то в окно купе, то в окно в коридоре, бегал из конца в конец вагона, заговаривал со всеми по поводу и без повода. Казалось, что будь он в силах, то стал бы сзади подталкивать поезд, чтобы тот ехал быстрее. Его возбуждение стало понятным, когда выяснилось, что его реабилитировали и вот сейчас он едет домой после девяти лет проведенных в лагере.
На обратном пути мы заехали в Москву повидаться с тамошней родней. Зашли и в кукольный театр Сергея Образцова, когда там не было спектакля. Ты что-то долго объясняла какой-то женщине. Потом та удалилась в служебную дверь, и через пару минут вместе с ней к нам вышел Сергей Владимирович. Он долго всматривался в твое лицо и словно выдохнул: "Леля, ты?" Женщина увела меня смотреть невообразимое собрание почти живых удивительных кукол, а потом мы пили чай в кабинете, где в разговоре участвовали только вы двое. На этом и кончилось, так почти и не начавшись, мое знакомство с великим мастером волшебной сказки.
Потянулась череда лет рутины и застоя, в один из которых наша квартира была признана непригодной для жилья и мы те, кто еще жил в ней оказались расселенными поодиночке в разные коммуналки. Несмотря на преклонный возраст, социальный взрыв восемьдесят девятого года не оставил тебя равнодушной и ты живо переживала тогдашние и последующие события. Действительно, если судить по лозунгам,