Я решил выкурить сигарету с марихуаной. Медленно затягиваясь, оделся. Хлопнула наружная дверь. Это пришла моя прислуга, Джонни. Я вышел из дома, сел в машину и поехал к Норт Даллас Тауэрз, где на десятом этаже размещалось руководство клуба.
На прошлой неделе Б. А. вызывал меня к себе, потому что я пришел на тренировку в накладной бороде, парике и цилиндре. К концу недели и другие игроки начали приходить на тренировки в карнавальных костюмах.
Джим Джонсон, тренер оборонительной линии, был вне себя от ярости.
— Будь я главным тренером команды, вышиб бы тебя к такой-то матери.
— Но ты — не главный тренер, — напомнил я ему, поглаживая бороду.
— Эфиоп твою бабушку! — Джонсон, задыхаясь от злобы, хотел схватить меня за бороду, но раздался свисток к началу тренировки, я увернулся и побежал на другой конец поля. Борода развевалась на ветру.
Огромное здание из черного стекла и стали появилось справа. Я свернул с шоссе, подъехал к небоскребу и остановился у пожарного выхода. Мозг мой был замкнут первой дозой наркотика, а в теле появилась легкость.
Дверцы лифта раздвинулись на десятом этаже. Стены были украшены гигантскими фотографиями игровых моментов, с фигурами атлетов большими, чем в натуральную величину, с гримасами страха и боли, которых зрители с трибун не видят. Я прибыл в страну футбола, где все подчинено статьям контракта.
— Скажи шефу — я прибыл.
Секретарша набрала номер личного секретаря Б. А.
— Приехал Фил Эллиот… Он здесь, в приемной… Руфь спрашивает, — девушка посмотрела на меня, — Б. А. вызывал?
— Нет, — солгал я, — но передай ей, что у меня в портфеле штучка, без которой не может обойтись ни одна американская семья. — Я попытался отбить чечетку под музыку, доносящуюся из скрытых динамиков. Легкость от кодеина заполнила мое тело. Мысли порхали радостно, как бабочки над цветочной поляной.
Билл Нидхэм, управляющий делами клуба, вышел из своего кабинета.
— Эй, Фил! — сказал он и, подняв для большей значительности палец, пошел ко мне. — Пришел счет из гостиницы в Филадельфии. Ты заказал в номер пятнадцать банок пива и десять гамбургеров с куриным салатом.
— Серьезно?
— Ты получаешь суточные, их вполне должно хватать. — Нидхэм перевел дыхание. Его огромный живот задрожал. — Неужели ты съел все эти гамбургеры и выпил все пиво?
— Больше всего на свете я боюсь похудеть. — Я улыбнулся и сделал довольно-таки изящный пируэт.
— Клинтон оторвет тебе…
Клинтон Фут был главным менеджером клуба.
— Передай Клинтону, — сказал я, — что куриный салат на вкус был гораздо хуже дерьма, так что за него можно не платить. Эти городские ловкачи, они уверены, что провинциал вроде меня не сможет отличить настоящий куриный салат от собачьего дерьма.
На самом деле Максвелл сделал этот заказ по телефону и потом подделал мою подпись. В нашей комнате допоздна играли в карты. Но говорить об этом бессмысленно. Все равно сумма будет вычтена из моей зарплаты.
В приемной зазвонил телефон.
— Проходи, Фил, — сказала девушка.
— Спасибо. — Я подмигнул ей, она в ответ чуть заметно улыбнулась ярко накрашенными губами.
Я шел мимо небольших квадратных кабинетов, обклеенных фотографиями звезд НФЛ. Все кабинеты были одинаково обставлены, а почти все служащие одинаково строго одеты. «Связь с общественностью». «Коммерческий отдел». «Заместитель главного менеджера». «Главный менеджер». Далее находился кабинет Б. А., а за ним зал, в который выходили двери маленьких комнатушек для помощников тренера. Коридор заканчивался кинозалом.
— Привет, Руфь! Отлично выглядишь! Можно войти?
— Подожди.
Я опустился на один из стульев, стоявших вдоль стены. На журнальном столике вместо журналов лежало довольно своеобразное чтиво для развлечения посетителей.
— «Лечение растяжений», том I, — прочитал я вслух. — «Нервы и сухожилия голеностопа». — Я рассмеялся.
— Что? — Руфь подняла серьезные глаза.
— «История паса на выход» — не читала? Похлеще детектива, должно быть.
Она пожала плечами. Дверь кабинета Б. А. распахнулась и оттуда вышел Клинтон Фут, главный менеджер и распорядитель.
— Б. А. сказал, что ты можешь войти, — процедил он сквозь зубы, не глядя на меня.
Клинтон Фут был безобразен до невероятности. Его огромное лицо было усеяно прыщами и угрями, и все гадали, зачем он намеренно подчеркивает свое уродство. Преобладало мнение, что он не хочет, чтобы на него смотрели, когда он расхваливает тот или иной надувательский контракт.
Понятия чести и совести у Клинтона Фута начисто отсутствовали. Отношение к нему было единственным, в чем игроки команды были солидарны, — его все дружно ненавидели.
Бывший бухгалтер, Клинтон проявил себя волшебником переговоров — как с игроками, так и с телевидением. Он был самым преуспевающим менеджером в лиге. После моей первой встречи с Клинтоном я постиг одно из основных условий профессионального футбола — внимательное изучение контракта гораздо важнее, чем прорыв и гол, пусть даже в финальном матче. Игрок, умеющий вести дела, зарабатывает гораздо больше, чем самый лучший нападающий.
Б. А., стоя спиной к двери, писал что-то на доске. Услышав мои шаги, он повернулся, задернул шторки, отряхнул руки от мела и показал мне на стул.
У него были холодные глаза с наполовину опущенными веками, темное от загара, ничего не выражающее лицо. Бывший полузащитник, Б. А. поддерживал свое большое тело в великолепной форме и гордился тем, что, несмотря ни на что, ежедневно делает гимнастику. Живот был едва заметен под рубашкой с короткими рукавами, плотно облегающей торс. На левой стороне было вышито: «Тренерский состав Далласа».
Б. А. начал перебирать стопку «Характеристик игровых качеств футболистов». Помощники тренера просматривали видеозаписи каждой игры, оценивали действия игроков и выставляли им оценки. Полученные данные накапливались в памяти компьютера. В любой момент тренер мог затребовать и немедленно получить печатные данные на каждого игрока, характеризующие его действия в любом матче, серии матчей или отдельном игровом эпизоде. Не могла ускользнуть ни одна, даже малейшая деталь. Тренер взял мою характеристику и внимательно прочитал ее.
— Ну, Фил, — сказал он, не отрываясь от листа, — как настроение? — Он поднял глаза, облокотился на стол и улыбнулся.
— Б. А., — начал я, — что я могу сказать? Мне не нравится сидеть на скамье запасных. Я считаю, что мое место на поле. Но вы думаете по-другому. Так что, — я выразительно пожал плечами, — буду ждать своей очереди.
— Фил, я знаю, что тебе не нравился сидеть на скамье. — Он прищурил глаза. — И мне не нужны игроки, которым это нравится. — Тренер замолчал на мгновение. — Однако нужно уметь терпеть и приспосабливаться. В таком положении немало игроков. Посмотри, например, на Ларри Костелло. — Он ткнул пальцем налево, в пустоту. — Ему тоже не хотелось сперва сидеть на скамье. Как и тебе. Но, когда я объяснил, что это для пользы нашего общего дела, на благо команды, он понял. И знаешь, мне даже кажется, что теперь ему нравится сидеть на скамейке запасных.
— Вряд ли мне когда-нибудь понравится сидеть на скамейке, — медленно произнес я. — Но я готов примириться с этим и ждать своего часа.
— Запомни, — тренер выразительно поднял указательный палец, — не всем быть звездами. Я знаю, ты считаешь себя чем-то особенным, но уверяю тебя… — Он помолчал. — Уверяю тебя — напрасно.
Б. А. попытался заглянуть мне в глаза, это ему не удалось, его взгляд рикошетом отлетел от моей скулы.
— Ты молишься когда-нибудь? — спросил он.
— Редко. — Не понимая, куда он клонит, я нахмурился и потряс головой.
— Я часто нахожу ответы на мои многочисленные вопросы в священном писании. — Он снова попытался взглянуть на меня добрыми глазами, но я наклонился, и взгляд его отскочил от моего лба. — Ты католик?
— Нет, но моя жена была католичкой. А меня выгнали из шестого класса воскресной школы. — Не понимаю, зачем я сказал ему это.
Его лицо вдруг покраснело.
— Хорошо, карты на стол. О’кей?
— О’кей, — согласился я, вспомнив, как Максвелл постоянно сравнивает, соизмеряет жизнь с карточной игрой.
— Итак, Фил. — Интонации Б. А. означали, что сейчас, независимо от моего желания, я вовлекаюсь в карточную игру. — Знаю, у тебя было немало трудностей. Твоя жена… развод. Я не считаю тебя виноватым, нет. Мы закаляемся в жизненной борьбе. Она делает нас сильней. И умней. Однако на прошлой неделе мне пришлось беседовать с тобой по поводу этого дурацкого маскарада — бороды… — Он замолчал и уперся в меня жестким взглядом. — А в тренировочном лагере ты написал на доске объявлений: «Клинтон Фут — педераст».
Я ответил, что мое авторство не было установлено.
— Дай мне закончить. Во всем этом видно одно — твое мальчишество. Ты просто отказываешься воспринимать жизнь с должной серьезностью. Я думал, что развод хоть чему-то научит тебя, ты одумаешься.
Про себя я отметил, что логика последней фразы Б. А. весьма сомнительна.
— Твои партнеры по команде, — продолжал он, — жалуются, что в раздевалке перед играми ты смешишь их. И даже на поле. Этому нужно немедленно положить конец, ты меня понял? Нельзя играть шута всю жизнь!
— Перед вами моя характеристика, — сказал я. — Посмотрите, какую оценку дают моей игре. Сравните с Гиллом или любым другим игроком.
— Я прекрасно все помню. Я сказал тебе три недели тому назад, что твоя игра статистически оценивается лучше всех. Однако… — Я громко, демонстративно вздохнул, прервав тренера на середине фразы. — Я этого не потерплю! — ударил он кулаком по столу.
— Извините.
— Итак, — продолжал он, мгновенно успокоившись, — твои оценки выше, но у Гилла есть нечто, не поддающееся оценке, делающее его истинным профессионалом. И часть этого «нечто», мистер Эллиот, зрелость. Чувство ответственности. Глядя на руины, в которые ты превратил свою жизнь, я думаю, что это чувство и тебе не помешало бы. Как и тому, чтобы продолжать играть у меня в команде.