— Но мне это нужно, Петер, — Лемке улыбнулся и опустил стакан. — Мне некого послать… по одному делу.
— Нет, Вальтер, — Петер тоже отставил стакан и упрямо наклонил шишковатую голову. — Тони молод. Его разобьют на большом ринге, — он выпил виски и отвернулся.
— Хорошо, подождем, — Лемке поглаживал мраморную доску стола и улыбался.
— Что ты думаешь о матче Дерри с Бартеном?
— Дерри — трус.
— Я вложил большие деньги, Петер.
— Он будет драться, хозяин.
— Хорошо, — Лемке встал и внимательно посмотрел мимо тренера.
Петер интуитивно обернулся и увидел мужчину, который, стоя к ним спиной, разглядывал фотографии боксеров. Петер непроизвольно отметил вислые плечи, широкую спину, узкий таз и длинные кривоватые ноги с чуть вывернутыми ступнями.
— Привел новичка? — спросил он. — Но ему, кажется, под тридцать.
— Ему давно за сорок, — ответил Лемке, пряча в карман портсигар и зажигалку. — Это мой партнер по поставке спортивного инвентаря. Я буду через три часа, — он тронул Петера за рукав и пошел было к выходу, но остановился и спросил: — Когда у тебя совместная тренировка с русскими?
— Должна быть вечером. Если они прилетели.
— Они прилетели. — Лемке подождал, пока Петер поднимется на второй этаж, и подошел к мужчине, который продолжал стоять у стендов.
— Здравствуй, Римас, — сказал Лемке, — когда прилетел?
— Ночью, — Римас повернулся и кивнул на дверь.
Они вышли на улицу, Римас оглядел кремовый «Мерседес» Лемке.
— Следуешь моде?
— Положение, — Лемке улыбнулся. — Прошу.
— Не люблю ездить с шофером. — Римас перешел на другую сторону и открыл дверцу старенького «Ситроена».
— Домой! — Лемке махнул своему шоферу и сел рядом с Римасом. — Ты прибыл ко мне?
Римас вел машину, опираясь локтями на руль, не отвечал, не глядел на собеседника.
— В Риме ты командовал мной, в Вене — я тобой. — Лемке протянул портсигар, но Римас не отрываясь смотрел на дорогу. — Я не думал, что пришлют именно тебя, — Лемке закурил. — Наш шеф — демократ и не следует табели о рангах.
— Что я должен делать? — Римас вынул из нагрудного кармана мятую сигарету и бросил ее в рот.
Лемке протянул горящую зажигалку. Римас взял ее, прикурил и, не поворачиваясь, вернул.
— Ты зря сердишься, — Лемке пожал плечами и, так как Римас не смотрел на него, перестал улыбаться.
— Что я должен делать? — Римас завел машину в узкий переулок и остановил у тротуара.
— Вчера в Вену прилетели четыре русских боксера. Они будут тренироваться с нашими ребятами. Через две недели первенство Европы среди любителей, — Лемке говорил медленно, словно по принуждению, Римас безучастно смотрел в ветровое стекло. — К началу соревнований прилетит остальная часть русской команды.
Лемке замолчал, ожидая вопроса, но Римас сидел, навалившись на руль, и молча смотрел перед собой. Лемке видел его профиль, непропорционально маленькую голову на сильной шее, вспомнил пьяную болтовню Фрике о Римасе и нервно зевнул. Он не поверил тогда Фрике, считая, что в нем говорят виски и зависть, но сейчас вспомнил и стал восстанавливать в памяти и разговор, и все, что знал о молчаливом литовце.
Фрике намекал, что Римас убирает неугодных и провалившихся разведчиков. Черт возьми, почему он, Лемке, был в тот вечер рассеян и не расспросил пьяницу Фрике. Что известно о литовце? Они познакомились в сорок втором в резиденции адмирала Канариса. Римас работал на Востоке, Лемке — на Западе. В сорок третьем виделись в ставке фюрера, где получали награды. Затем Римас исчез, но доходили слухи, что ему завидуют и боятся — он занял место в элите абвера, поговаривали, что он сотрудничает с гестапо. Затем они встретились после войны в Штатах. Официально в управлении разведчики занимали одинаковое положение, но фактически Римас всегда котировался выше. Лемке объяснял это тем, что Римас — специалист по России, и не завидовал ему…
Лемке покосился на соседа, который безучастно смотрел в ветровое стекло.
Акция направлена против русских, и шеф прислал Римаса. Логично.
— Мне нужно знать, где остановились русские, — Лемке заставил себя улыбнуться.
— В «Паласе». Номера тридцать четыре и тридцать пять. — Римас снова вынул из нагрудного кармана сигарету.
— У русских есть такой обычай, — Лемке не выдал своего удивления, — в посольстве составляется программа пребывания делегации. Каждый день расписан почти по минутам, такая бумажка вручается руководителю.
Римас прикурил, посмотрел Лемке в лоб, затем вынул из кармана сложенный вчетверо лист и молча протянул.
— Вот эта бумажка.
— С тобой приятно работать, Римас, — выдавил Лемке. Он все еще держал полученную бумажку и не решался положить в карман. «Что Римас знает? Приехал он для помощи или контроля?» — Ты видел русских?
— Мельком.
Лемке раздражала манера Римаса разговаривать, не глядя на собеседника. И сейчас литовец смотрел прямо перед собой. Контакт не устанавливался, создавалось впечатление, что разговариваешь с механическим роботом: задал вопрос — получил ответ. Спрашивать робот не умеет, выполняет заданную программу. И все, никаких эмоций. Почему все-таки прислали такого аса? Придают большое значение операции?
— Мы с тобой старые разведчики, — сказал наконец Лемке. — Я считаю, нам надо быть до конца откровенными. — Римас повернулся. — Что ты знаешь о предстоящей операции?
— Я работаю только против русских. Русские боксеры прибыли в Вену.
— Такой разведчик, как ты, Римас, должен работать, зная все. Я и расскажу тебе все, но несколько позже. Сейчас я не готов. А пока попробуй познакомиться с кем-нибудь из русских ребят — круг интересов, степень настороженности.
— Они редко ходят по одному.
— Русские — твоя профессия, Римас, — ответил Лемке, довольный, что сумел уколоть литовца. — Еще меня интересует, где бывает и с кем встречается тренер. Я здесь выйду. — Он пожал Римасу локоть и вышел из машины.
Римас посидел несколько секунд за рулем, тоже вышел, купил в киоске пачку сигарет и словно нехотя посмотрел вслед Лемке.
Лемке остановился у похоронного бюро, из которого скорбно и медленно выходили люди. Шестеро мужчин несли гроб, во всем преобладал черный цвет — черные костюмы, черные повязки и банты, черные лакированные автомобили, по которым рассаживались торжественно-скорбные люди. Наконец процессия медленно двинулась, Лемке перекрестился и, пройдя полквартала, вошел в цветочный магазин.
Римас проводил Лемке взглядом, безразлично посмотрел на вывеску похоронного бюро, на украшавшие витрину цветочного магазина гирлянды, вошел в автоматную будку, набрал номер, подождал и повесил трубку.
В маленьком цветочном магазине Лемке никто не встретил. Он прошел через контору и оказался в просторном дворе, превращенном в розарий. У одной из клумб стоял на коленях полный седой мужчина. Он разглядывал надломленную ветку и осторожно, словно имел дело с больным человеком, пытался подвязать ветку или подпереть ее рогаткой.
С улицы доносились звуки похоронного марша.
Лемке оглядел двор, сорвал небольшую розочку, уколол палец и поморщился. Садовник наконец заметил клиента и, торопливо поднявшись и отряхивая с брюк гравий, заторопился навстречу.
— Здравствуйте, здравствуйте. Что желаете? Могу предложить чудесные розы…
Во дворе появился молодой человек в рабочей одежде, и Лемке, обойдя садовника, направился к парню.
— Не беспокойся, отец. Этот господин — мой гость, а не твой, — крикнул парень и, вытирая руки, пошел навстречу Лемке.
Садовник вздохнул, взглянул на сына, но, заметив какой-то непорядок в своем хозяйстве, вновь опустился на колени перед кустом роз.
— Здравствуйте, Вольфганг, — Лемке, улыбаясь, понюхал розу. — Вижу, у вас много работы.
Вольфганг промолчал, потер испачканные в земле ладони и спрятал их в карманы брюк.
— Вы нечасто заходите, господин Лемке.
Лемке улыбнулся и вновь понюхал розу.
— А где ваш брат?
— Хайнц! — крикнул Вольфганг, на его крик с садовыми ножницами в руках во двор вышел белокурый детина.
У похоронного бюро останавливались машины. Играл оркестр. Лемке вышел из цветочного магазина и деловито зашагал мимо похоронной процессии.
Шурик крутил ручку телевизора. Картинки сменяли одна другую. Наконец появился всадник с традиционными «кольтами» на бедрах. Шурик щелкнул всадника по носу и довольный улегся на кровать, звук он почти совсем убрал. Звук был ни к чему.
Ковбой с бесстрастным лицом, с приклеенной к губам сигаретой медленно ехал среди кактусов и не мигая смотрел на восходящее солнце. Конь, чувствуя настроение всадника, неторопливо перебирал сухими ногами; «кольты» хлопали по бедрам, услужливо подставляя шершавые ручки; голубые глаза свободно отражали солнечный свет и равнодушно ждали.
Шурик заложил руки за голову и потянулся. Парень на экране был что надо и вызывал симпатию.
Сажин вошел тихо и неожиданно, взглянул на экран и спросил:
— Сколько раундов он выдержит?
Шурик сел и спустил ноги с кровати.
Ковбой упал, лошадь поскакала, взвизгнула пуля. Ковбой проверил, не погасла ли его сигарета, затянулся, молниеносно выстрелил в сторону зрителя, вскочил на оказавшегося рядом коня и поехал мимо кактусов.
Сажин выключил телевизор и озабоченно спросил:
— Ты храпишь?
— Что?
— Я спрашиваю: ты ночью храпишь? — Сажин положил на стол портфель, который держал в руках, выдвинул ногой стул и сел.
— Я не слышал, но говорят, что потрясающе, — ответил Шурик.
— Тогда все в порядке, — Сажин раскладывал какие-то бумаги, — мы споемся. Зови ребят.
Курносая веснушчатая физиономия Шурика вытянулась, проходя за спиной тренера; он вздохнул и с сожалением посмотрел на телевизор.
— Еще надоест. Надеюсь, что ты выкроишь у телевизора время и успеешь взглянуть на Шунбунский дворец. Правда, там не стреляют сейчас, — Сажин взял лежащую на столе австрийскую непривычно толстую газету и рассеянно перелистал. С одной страницы на Сажина глянуло знакомое лицо. «Пройдет ли Пауль Фишбах в парламент?»