— Десять к одному за Дина, — сказал Петеру подошедший букмекер.
Петер опустил руку в карман, и букмекер заволновался.
— Визе, вообще-то ставки семь и восемь против одного, — быстро заговорил он, — но я принимаю: десять.
Петер вынул все имеющиеся деньги, пересчитал их и положил в протянутую руку.
— Тысячу шиллингов на русского.
— Ты всегда был чудной, Визе. Иль разбогател? — спросил букмекер, делая отметку в блокноте и пряча деньги.
Петер отстранил его и двинулся к раздевалкам.
Старый боксер потоптался у входа в служебные помещения и не пошел туда. Все видено сотни раз — и усталое равнодушие ветеранов, и самоуверенность позирующих фаворитов, и мандраж новичков, прячущих неуверенность и страх под вздрагивающей, соскальзывающей улыбкой.
Петер вышел на улицу. Зря он пришел рано. Вообще не надо возвращаться на матч. Сажин погорячился и подставил мальчика. Петер зашагал по мокрой листве парка. По параллельной аллее к круглому зданию спортивной арены тянулась вереница темных фигур. Приехали русские или нет? Визе хотелось увидеть бой, но он упрямо уходил, сутулый и длиннорукий человек — единственный он шел в обратную сторону.
Поток людей, идущих по соседней аллее навстречу, становился все гуще. Петер вышел из парка и услышал русскую речь. Из посольской машины с дипломатическим номером вышли Сажин, Кудашвили, рыженький легковес и противник Дина Бартена. Они о чем-то быстро говорили и шли вместе со всеми в сторону арены. Петер знал, что они имели право въехать в парк. Знали они об этом? Русские любят подчеркивать свою демократичность. Петер взглянул на часы, оставалось пятьдесят минут. Бартен сейчас уже на столе у массажиста. Петер сжал кулаки: тридцать с лишним лет назад он ехал сюда на встречу с Максом; знал, что победить не дадут, но ехал. Петер шел вдоль ограды, и ее прутья казались рядом штурмовиков, которые в тот день опоясывали арену.
Когда Петер вернулся, зал уже был переполнен и сигарный дым обволакивал зрителей. Мальчик не привык к дыму, у любителей в зале курить запрещено. На девятом, десятом раунде этот дым, словно вонючая вата, начнет запечатывать рот. Визе вспомнил, что раунда будет только три, но посмотрел на зал с неприязнью. Он вообще не любил зрителей. Зал, как обычно, притаился в темноте, тяжело вздыхал и ждал. Ярко освещенный ринг похож на больничную койку, скорее даже на операционный стол, стерильно белый. На белом лучше всего видна кровь.
Петер, набычившись, стоял в проходе. Он взглянул на телевизионные камеры — ждут. На первые ряды и ложи, где рассаживались почетные гости. Вечерние костюмы, обнаженные плечи, возбужденные лица и блестящие глаза — ждут.
Зигмунд с Сажиным поднялись на ринг, в зале захлопали, Зигмунд протянул тренеру руки. Сажин проверил бинты, запахнул на боксере халат и спросил:
— Не остываешь?
Зигмунд молча обернулся к противоположному углу, и Сажин с беспокойством следил за боксером.
Прошло еще несколько минут, но противник и судья на ринге не появлялись. Лицо у Зигмунда стало жестким, над бровями выступили мелкие капельки пота. Он с преувеличенным вниманием разглядывал забинтованные руки, сжимал и разжимал пальцы — проверял, не перетянул ли бинты.
— Местная анестезия, — он показал на противоположный угол.
Зал заполнил хорошо поставленный баритон:
— Дамы и господа, в зале присутствуют представители посольства Советского Союза. Они так же, как и все мы, пришли сюда, чтобы полюбоваться замечательным поединком.
Зал вздыхал, ворочался, нервно дышал табачным дымом.
Зигмунд оглядел пустой ринг, снова натер подошвы боксерок канифолью, переступил с ноги на ногу, нервно зевнул, скинул халат, вышел в центр ринга и стал азартно боксировать один.
В ярком четырехугольнике света, опоясанный белыми канатами, боксер казался маленьким и хрупким. Зал не обращал на него внимания, раздался только один возглас:
— Красавчик! И такой молоденький! — В голосе женщины звучало любопытство и ожидание.
Сажин проследил за движениями боксера, обернулся, нашел Роберта и Шурика, которые чинно сидели на приставных стульях перед первым рядом, помахал им рукой и снова повернулся к рингу.
— Миша никогда ни о ком не забудет, — сказал Роберт и протянул Шурику конфету. — Зигмунд сегодня выиграет, и я тебя прощу, жеребенок.
Шурик, сидевший словно перед фотообъективом, покосился на грузина, взял конфету, заложил ее за щеку и снова застыл.
— Я похож на представителя? — спросил он, поправил галстук и осторожно провел ладонью по прилизанным рыжим вихрам.
— Абсолютно, — Роберт достал из кармана вторую конфету, хотел положить в рот, но отдал Шурику.
Зал вздохнул и застонал. Вздрогнули и тускло блеснули объективы телевизионных камер. На ринг поднялась группа мужчин, и Зигмунд подошел к Сажину, взял полотенце и вытер пот. Сажин протянул бутылку с водой, боксер сполоснул рот и сплюнул в урну.
Бартен скинул халат и вместе с рефери вышел на центр ринга.
— Иди, сынок, — Сажин похлопал Зигмунда по спине и почувствовал, как он вздрогнул.
— Четырехунцевые перчатки, — сказал боксер и взял тренера за локоть. — Спокойно.
К Сажину подошел судья и протянул две пары черных маленьких перчаток.
— Гости выбирают, — сказал он и поклонился.
— Встреча проводится по любительским правилам, — Сажин оттолкнул руку судьи, — перчатки должны быть большие.
— Поздно, — Зигмунд взял обе пары, помял в ладонях, одну вернул, а другую стал надевать.
— Пусть Дин Бартен подойдет ко мне, — он протянул Сажину левую руку, — завяжите, пожалуйста.
Судья помялся, хотел что-то сказать, но Зигмунд посмотрел ему в глаза, и тот пошел через ринг.
— Защита подставкой исключена, — быстро говорил Сажин, завязывая перчатки, — держи его на дистанции. Не подпускай…
— Да знаю я, — раздраженно перебил Зигмунд.
— Извини, что заставил ждать, — на весь зал произнес Бартен. В руке у него был микрофон, — здравствуй.
— Здравствуй, — Зигмунд с трудом подбирал чужие слова. — Почему перчатки четырехунцевые? Мы с тобой договаривались о любительских перчатках.
— Я никогда не работал в больших перчатках и три раунда. Количество раундов — твое, перчатки — мои. Я считал, что это честно. А ты?
— Хорошо. Иди, — Зигмунд отвернулся, и тренер увидел, что глаза у боксера не голубые, не синие, как считал раньше, а черные.
Бартен прошел в свой угол, выбросил микрофон за ринг, и тот черной змейкой пропал в темноте. Судья хлопнул в ладоши и поднял руки.
— Не волнуйся, Михаил Петрович,— Зигмунд ударил перчатками друг о друга и пошел в центр.
Сажин вынул с ринга табурет, механическими движениями отметил: вода, нашатырь, вата и полотенце на месте — и сел так, что ринг открылся ему между верхним и средним канатами. Сколько лет он смотрит между этими канатами? Смотрит, а голова звенит от пропущенных учениками ударов. Но по выражению лица Сажина никогда не скажешь, что его бьют. Он это знает и считает правильным. Сдержанность и соблюдение внешнего спокойствия — составная часть его профессии. Его рука, взгляд, голос должны прибавлять силу, уверенность ученикам. К концу тяжелого боя кожа на лице дубеет, теряет чувствительность, — кажется, что о лоб можно погасить сигарету. После боя он вместе с боксером идет в душ, и они долго стоят в соседних кабинах, подняв лица навстречу бесконечному потоку горячей воды.
Сажин прослушал слова информатора и судьи, Зигмунд перед началом боя вернулся в угол. Сажин смахнул капельки пота с его лба и положил руку на плечо. Он посмотрел на руки ученика, маленькие черные перчатки были оружием, созданным крушить и ломать. Правильно ли он делает, разрешая бой? Имеет ли на это право?
Они стояли рядом и ждали команды.
Бартен ударил левой, нырнул под руку русского и на одном дыхании выстрелил:
— Бокс!
Зал провалился в темноту и перестал существовать, Петер Визе видел только ринг. Боксеры сошлись в центре, пожали друг другу руки, и русский сделал шаг назад: он добровольно отдал центр. Бартен, медленно покачиваясь, защищая голову высоко поднятыми руками, двинулся вперед. Русский мягко заскользил вдоль канатов, левую руку он держал необычно низко, да и правой не доставал до подбородка — стойка была открытой и крайне опасной. Бартен неторопливо преследовал его. Петер понял, что сейчас американец сделает шаг в сторону, и русский окажется зажатым в угол. Так и произошло. Русский остановился в углу. Бартен, перекрывая выход, финтил, выбирая момент для атаки.
— Обезумел от страха, сейчас с ним будет кончено, — услышал Петер чей-то возглас, отмахнулся и хотел крикнуть: «Подними левую и беги», — но не успел.
Бартен ударил левой, нырнул под руку русского и правым апперкотом хотел кончить атаку, но вздрогнул и застыл на полпути. Русский обошел противника, словно манекен, и, опустив руки, двинулся к центру ринга, а Бартен все еще стоял лицом к пустому углу, покачиваясь на широко расставленных ногах.
— Судья, счет! — крикнул Петер.
Он не видел удара русского, наверное, и никто не видел, но по поведению Бартена было ясно, что он пропустил сильный удар и находился в состоянии грогги. Русский мог убить его в эти секунды, но стоял в центре и ждал. Судья поднял руку, собираясь открыть счет, но Бартен повернулся и, закрывая перчатками голову, двинулся на русского.
В зале раздались запоздалые аплодисменты, теперь всем стало ясно, что во время атаки американец пропустил удар. Петер смеялся, он вытирал слезы и тонко, старчески хихикал. Он все понял: русский мальчик предвидел нырок американца и коротко встретил его, бить почти не пришлось, мальчишка просто вытянул и напряг руку, Бартен сам шарахнулся о кулак подбородком.
— Русский может выиграть?
Петер повернулся, увидел озабоченное лицо Лемке, снова вытер глаза и рассмеялся.
— Он может выиграть, Петер? — Лемке вцепился старому боксеру в плечо.
Петер хихикнул и повернулся лицом к рингу. Русский продолжал отступать, его левая рука опускалась все ниже и ниже и наконец безвольно повисла вдоль бедра. Боксер был совсем открыт, н