Опять послышалась команда. Солдаты быстро поднимались на грузовики. «Пронесло!» — с невыразимой радостью подумал он. Фельдфебель, прежде бывший на другом грузовике, теперь поднялся на этот, сел на его сундучок и что-то строго сказал солдатам. Лежать при них на дне грузовика, чувствуя на спине их взгляды, было невозможно. Он приподнялся и, мигая, зевнул. «Опустите голову, осмотр будет в Донго», — поспешно сказал вполголоса фельдфебель. «Осмотр!.. В Донго!.. Какое Донго! Где Донго!..» Через минуту вспомнил, что есть такой крошечный городок на Лаго ди Комо, там, где в озеро впадает Адда. Вспомнил о дочери: «Где Эдда?.. Да, осмотр! Значит, все кончено... Отсюда, верно, километров десять до границы, это насмешка!.. Если б немецкие подлецы пустили машины полным ходом, мы через четверть часа были бы в Швейцарии. Будь они прокляты!» — с ненавистью подумал он. На грузовике настала тишина, он услышал негромкие итальянские голоса и понял, что они проходят по тому месту дороги, где лежали бревна. Минуты через две кто-то над ним опять сказал: «Итальянские свиньи!» Кто-то другой захохотал.
Грузовики застучали на камнях мостовой. Опять послышались голоса. Где-то справа пронзительно, отчаянно плакал ребенок. «Это и есть Донго: смерть», — подумал он, и в его воображении скользнули огромные заголовки газет: «Муссолини убит в деревне Донго». Он тотчас приподнялся и увидел, что они въехали в городок. «Опустите голову! Делайте вид, что вы пьяны», — страшным шепотом прошептал фельдфебель. Он надвинул каску, опять уткнулся во что-то шершавое, измазал лоб. Грузовики замедлили ход. «Сейчас... Еще несколько минут... Еще успею увидеть небо, озеро…» Грузовики остановились. Солдаты опять сходили, теперь молча. Слышно было только, как тяжело соскакивали на мостовую тяжелые люди в тяжелых сапогах, «Один из этих негодяев и донесет... Соскочить? Вдруг удастся побежать в город, ночью перейти границу? Но тогда сейчас, сию секунду, или будет поздно», — еще подумал он и опять почувствовал, что слишком устал, слишком измучен, слишком стар...
Так они простояли довольно долго. Он потом не мог сообразить, сколько времени все продолжалось, не мог даже вспомнить, что чувствовал. Быть может, от усталости не чувствовал ничего: почти не спал до того три ночи. Вдруг стали приближаться голоса, не горловые, а человеческие, итальянские голоса. Сердце у него застучало еще мучительней. «Сейчас умру... Но не под рогожей, не в их шинели!..» Кто-то впереди засмеялся, на мгновение стало легче: «Они люди, я чело век...» Грузовик чуть покачнулся, что-то звякнуло. «Ну а это что такое? Кто это у вас так развалился?» — по-итальянски спросил над ним веселый молодой голос и пояснил по-немецки: «Wer? Das... Wer?» «Это один наш солдат, он пьян», — нерешительно, не так, как следовало, сказал фельдфебель. Молодой партизан не понял его слов, но засмеялся. «Камарад!» — закричал веселый голос. Он слабо захрапел (это было потом особенно стыдно вспоминать). «Вдруг это сам дуче? — со смехом сказал партизан и, тронув рогожу прикладом винтовки, закричал: — Кавальере Бенито Муссолини!»
Спина под рогожей чуть дрогнула. В душевном смятении он погубил себя тем, что не понял шутки: тяжело повернулся, тяжело привстал на локте и, мигая, уставился в стоявшего над ним человека. Затем, бессмысленно продолжая играть роль пьяного, поднял каску над своей большой лысой головой. Молодой партизан остолбенел.
II
52-й партизанской бригадой командовал 20-летний капитан граф Беллинко делла Стеле, по кличке Беппо, •студент. Он все время, особенно в последние дни, находился в восторженном настроении, оттого ли, что был влюблен, оттого ли, что был партизан, оттого ли, что полная победа приближалась с каждым днем. Бои, в которых участвовала 52-я бригада, были не очень кровопролитны; но он находился в большей опасности, чем участники кровопролитных боев: его непременно повесили бы на первом дереве, если бы он попал в плен к немцам. Немцы перестали вешать лишь совсем недавно, когда стало совершенно ясно, что для них все кончено. Германские воинские части одна за другой поспешно уходили на север. Солдатам только и хотелось уйти возможно скорее. Они ненавидели итальянцев больше, чем американцев и англичан, больше даже, чем русских. И лишь немногим наиболее умным из них иногда приходило » голову сомнение: что, если «макаронники» по своему человеческому образу, по своему толкованию смысла жизни гораздо выше их, со всеми их победами? В цене побед таких сомнений не было и у них.
В этот день капитан Беппо был особенно горд и счастлив: его бригада остановила германскую моторизованную часть — одну из тех боевых частей, которые едва не завоевали всю Европу. Он еще плохо понимал, как это могло случиться: разумеется, что шедший впереди немецкой колонны танк в несколько секунд разнес бы его баррикаду, тем не менее германский офицер вступил с ними в переговоры и принял его условия! Капитан заявил, что итальянские партизаны не ведут войны с немецким народом (германский офицер молча на него смотрел), он готов свободно пропустить германские воинские части, не требуя сдачи оружия и знамен (офицер смотрел на него все так же, не раскрывая рта; лицо его показалось Беппо чрезвычайно неприятным), но командование 52-й партизанской бригады имени Гарибальди должно удостовериться в том, что с немецкими войсками не уходят итальянские изменники.
Немецкий офицер еще немного помолчал, Вероятно, ему было трудно говорить: он физически, по устройству своего мозга и рта, не мог бы произнести слова «52-я партизанская бригада имени Гарибальди»; не знал также, как называть этого бригадного командира: слова «господин командующий» были почти столь же невозможны, как «генерал» и «Ваше Превосходительство». Подумав, он только наклонил голову в знак согласия. Затем еще помолчал, еще подумал и сообщил, что на одном из грузовиков находится жена испанского консула, госпожа Манец-и-Кастилло. Имя это он выговорил не без труда, с некоторым шипением в голосе, относившимся и к опереточному имени дамы, и к тому, что она была черт знает кто.
— Госпоже Манец-и-Кастилло будет оказано должное уважение, — сказал, тоже наклонив голову, капитан Беппо. Он не очень давно читал романы Дюма и, хотя немцы вешали его людей, верил в рыцарскую войну. — Испанское правительство, к сожалению, не выполняло в последние годы обязанностей, непосредственно вытекающих из элементарных принципов нейтралитета, — добавил он (в университете учился на юридическом факультете), — однако это ни в коем случае отражаться не должно и не может отражаться на правах частных граждан. Итальянские партизаны с женщинами не воюют.
III
«Сейчас... Сейчас убьют... Надо сохранить достоинство... Что сказать?.. Все равно... Все было обманом... Лишь бы скорее...» — Он мутными глаза смотрел на окружавших его вооруженных людей. Затем, вспомнив, взглянул на небо, на озеро. Партизаны в потемневших от дождя шинелях глядели на него растерянно. Это были в большинстве люди Молодые; теперь они ненавидели фашистов, но у многих из них детство и отрочество прошли в обожании дуче. Они понимали, что произошло нечто чрезвычайно важное, что они переходят в историю, но не знали, что нужно сделать. «Телефон... Позвонить!» — вполголоса сказал кто-то. «Ну да, сейчас позвонить!..» — «Можно ли отсюда? Из Менаджо...» — «В Милан... В Палаццо Брера...» — «Нельзя же тут стоять!» — «В мэрию», — говорили люди.
— Немцы нарядили меня в это... Я думал, что задохнусь, — сказал он наконец хриплым голосом, вглядываясь в подбегавших с разных сторон людей. «Сейчас?.. Нет, кажется, еще не сейчас».
— Вы... Вы можете переодеться, — ответил нерешительно молодой человек и что-то скомандовал не естественно громко.
Два партизана взяли его сундук. Он безжизненным взглядом следил за стекавшей с сундука грязной струйкой. Подумал было: не откупиться ли? Но предлагать этим людям деньги было бы очевидно бессмысленно: сундук и так находился в их распоряжении. Молодой человек, не обращаясь к нему, нерешительно вынул револьвер, Другие тотчас сделали то же самое. Его взгляд невольно задержался на револьверах. «Система Гернике, калибр 7.65... Значит, из них? Сейчас? В мэрии?..»
— Я бежать не собираюсь. Я знаю, что в Донго меня никто не тронет, — сказал он наконец. Инстинктом опытного актера, знающего много самых разных пьес, искал тона. Инстинкт подсказал ему тон врагов, чувствующих уважение друг к другу. Он и сам любил романы Александра Дюма.
Толпа увеличивалась. В мэрии он что-то говорил, плохо следя за своими словами, как говорят много выпившие» но не пьяные люди. Сбросил с себя немецкую шинель и сказал, что желал бы никогда в жизни больше не видеть ничего немецкого. Сказав это, взглянул на окружавших его людей, ему показалось, что его слова им понравились. Кто-то предложил ему синий плащ. Он поблагодарил, как благодарят осужденные за рюмку рома перед казнью. Тон врага-рыцаря теперь выходил у него лучше, но он чувствовал, что плохо соображает. Подали автомобиль. Против него сел молодой человек с револьвером. «Этот не убьет... Не способен». Вдруг вспомнил о Кларе.
— Вы командир 52-й партизанской бригады имени Гарибальди?
— Да.
— Обращаюсь к вам как мужчина к мужчине. Вы, конечно, не обязаны исполнить мою просьбу. В этом отряде ехала жена испанского консула. Не можете ли вы сообщить ей, что я жив и невредим?
— Да... Но... Но почему?
Муссолини помолчал: ровно столько, сколько было нужно.
— Это Клара Петаччи, — сказал он. Слова «я жив и невредим» немного, очень немного, связывали этого юношу. «Быть может, погубил ее... Как на грузовике погубил себя... Нет, все равно ее узнали бы».
Молодой человек изменился в лице. Вся Италия уже несколько лет с ненавистью или с насмешкой говорила о новой любовнице дуче. Но д'Артаньян не отказал бы врагу в исполнении такой просьбы.
— Я ей передам, — сказал негромко капитан Беппо.
С той минуты, как кто-то, пробегая мимо ее грузовика, остановился и, ахая, сообщил другому, что он найден в последнем грузовике, Клара, без кровинки в лице, безжизненно опустив руки, ждала: «Сейчас... Сейчас будут выстрелы... Сию минуту...» Побежать к нему она не могла, всем велено было оставаться на местах, были приставлены часовые.