Затем ее куда-то отвезли. В ее комнату вошел молодой человек в мундире, с револьвером в руке. Она вскрикнула. Он сконфузился и тотчас спрятал револьвер. Выражение лица у него было сочувственное, даже робкое. Она вдруг зарыдала, схватила его за руку, нагнулась, опустив голову почти до его колен. Он вырывался, испуганно оглядываясь на дверь.
— Я... Я все... Я вижу, вы хороший!.. Вы не желаете ему зла! Вы спасете его!.. Вы его не знаете, он добрый, он чудный! — говорила она, трясясь всем телом, задыхаясь от рыданий. — Я все... Я все вам расскажу.
Действительно, она рассказала ему «все»: историю своей любви к дуче — как они встретились, как она влюбилась в него без памяти, как он выстроил для нее виллу над Римом, на Монте Марио, как они там встречались. Рассказала самые интимные их дела — сама не знала зачем, — в смутной последней надежде на то, что этот юноша его спасет.
— Я так люблю его» так люблю!.. Разве можно его не обожать, когда его знаешь, как я!.. Вы его не знаете, все это клевета! Он всегда ненавидел немцев, он думает только о благе Италии!.. Ему самому ничего не нужно, ни роскошь, ни деньги, ничего... Он ест только фрукты и молоко... Нет, нет, что вы можете знать!.. Одна я во всем мире его знаю, я одна, не донна Ракеле, не Маргарита, я одна!.. Он одну меня любит во всем | мире!.. Я все, все вам расскажу, только спасите его от этих злодеев!.. Нет-нет, не сердитесь, я не то сказала, они хорошие, но они не знают его!.. Пустите же меня к нему, я хочу быть с ним! Я, я одна!.. — рыдая, говорила она.
Беппо слушал ее, взволнованный и смущенный. Ему казалось, что он совершает нечто вроде предательства, но у него не хватало духа оборвать ее, перебить, уйти. Все то, что она говорила, было бессмысленным истерическим вздором, однако его волнение росло: он слушал исповедь Клары Петаччи!
— Ради Бога, успокойтесь. Вы будете с ним, я сам вас отвезу. На свою личную ответственность, — сказал он, стараясь говорить спокойно, без дрожи в голосе. Не догадывался, что обрекает ее на смерть, - Здесь вы не в безопасности, здесь уже знают все... Я вас перевезу в одну деревню. Это в горах. Там долго укрывался один из моих друзей; укрывался от фашистов, — твердо прибавил он. — Место называется Бонсаниго.
IV
Первое сообщение об аресте Муссолини было передано в Милан по телефону лишь в девятом часу вечера. Оно вызвало необычайное волнение в Палаццо Брера, где помещался главный генеральный штаб добровольцев свободы. Главный штаб заседал весь вечер и часть ночи. Американские войска быстро подходили к Милану. Разумеется, союзное командование тотчас взяло бы дело в свои руки. Убить Муссолини следовало до этого. Так и было постановлено. Для выполнения дела был назначен полковник Валерио, он же Аудизио, он же Джованни Баттиста Маньоли ди Чезаре.
До гражданской войны он был, по одним сведениям, мастеровой, по другим — бухгалтер. Но теперь он был по Профессии неумолимый фанатик. То, как он выполнил поручение, еще более то, как он о нем рассказал, дает о нем ясное понятие. Он был такой же актер, как Муссолини, но без ума и дарований. Теперь он играл — очень плохо — нетрудную роль трагического рока революции. Выехал он на заре в черном «фиате», за ним следовало тринадцать испытанных людей. По его словам, этим людям ничего не было известно о возложенном на них поручении. Впрочем, одному из них полковник тотчас все сообщил — «он принял известие с восторгом». Другим же Валерио не сказал, но сказал: «Я ограничился заявлением: «Надеюсь, что ваше военное вмешательство не потребуется. Однако если оно станет необходимым, то я знаю, что могу рассчитывать на вас». Они выслушали меня молча. Все было превосходно».
Так же тщательно скрывал он свое поручение ото всех, с кем встречался в дороге. Полковник сурово отзывается о людях, чинивших ему препятствия. Это были не фашисты и не немцы, а члены Национального комитета освобождения Италии, органом которого и был главный генеральный штаб добровольцев свободы. Фанатик, римлянин, герой был только он, Валерио, со своими людьми. Другим, по-видимому, «военное вмешательство» не нравилось. «Их, казалось, парализовала нерешительность. На их лицах, в звуке их голоса я читал страх, неуверенность, отражения гнетущих теней прошлого».
Спутники же его «находились в состоянии крайнего нервного возбуждения и восторженного увлечения». В Комо они узнали, что передовые отряды союзников находятся уже недалеко. Нельзя, следовательно, было терять ни минуты. «Скорее, Барба, скорей!» — закричал я моему шоферу. Нам повезло. В дороге нас нагнал какой-то большой грузовик. Мы без разговоров его реквизировали. Все в грузовик и вперед! Солнца не было. Сердца наши рвались от радости. Мы проходили, не останавливаясь. «Грузовик народного правосудия не имеет времени для остановок!» — кричал я людям», — сообщает полковник, так хорошо все державший в тайне.
Грузовик народного правосудия пришел в Донго в третьем часу дня. Валерио вручил капитану Беппо свои полномочия: арестованные фашисты переходили к нему. Постановление миланского комитета говорило о военном суде. Полковник тут же и образовал суд: «В списке 51 я им указал семнадцать ответственных вождей, они и были приговорены к смерти. В их числе был Муссолини. Клары Петаччи в их числе не было». Шестнадцать осужденных были им оставлены в Донго и через несколько часов по его возвращении расстреляны. Это и было «военное вмешательство».
Сам Валерио выехал в Бонсаниго в сопровождении наиболее надежных людей. Не доезжая до того дома, куда были перевезены Муссолини и Клара, полковник выбрал место для убийства. На повороте дороги, называвшейся улицей 24 Мая, он увидел заколоченный дом, очевидно, брошенный хозяевами. Перед домом был огород, выходивший на дорогу, обведенный каменной стеной. Собственно, это место подходило для задуманного дела не лучше, чем какое бы то ни было другое. Скорее, оно даже подходило хуже, так как по дороге проходили и проезжали люди.. Вероятно, полковника и его людей соблазнил романтизм пустынной усадьбы, еще увеличивавший соблазн от безнаказанного убийства. По дороге они обсуждали, как все сделают. Валерио пришла мысль обмануть Муссолини: сказать ему, что они приехали для его освобождения. Зачем это было нужно, он не понимал и сам. «Я не знаю, почему мне пришла в голову эта идея. Так, быть может, было легче увести его из дому. А может быть, в глубине души я хотел узнать настоящую меру этому человеку: удастся ли мне, простому смертному, обмануть это существо, считавшее себя титаном, строителем империи», — пишет полковник, конечно, не считавший себя простым смертным и очень интересовавшийся своими переживаниями. Его спутник Гвидо не одобрял идеи. «Он не дурак, он на это не клюнет», — говорил Гвидо. «Увидишь, клюнет непременно», — говорил Валерио. Сердца их «рвались» от радости все больше. Впрочем, вероятно, не от одной радости.
V
Муссолини и Клару привезли в этот дом уже ночью. Разбуженный хозяин вышел на крыльцо, надев пальто поверх сорочки, и, зевая, поздоровался с Беппо, с удивлением поглядывая на автомобили.
— ...Это одна немецкая чета, — смущенно объяснил капитан. — Мы их взяли заложниками. Надо следить за ними, я оставлю людей. Содержи их хорошо, мы на тебя полагаемся.
— Ну что же, комната есть, — сказал хозяин не слишком радостно. — Но еды в доме нет...
Немецкая чета вышла из автомобиля. Хозяин, чиркая спичками, проводил ее. Они вошли в комнату с выбеленными стенами, с двумя высокими кроватями, с допотопным рукомойником в углу, со стареньким креслом у окна.
— Надеюсь, синьорам будет здесь удобно, — сказал хозяин и зажег свечу в медном подсвечнике. Увидев молодую, хорошенькую женщину, он смягчился. — Постель чистая, одеяла хорошие, теплые. Завтра утром я дам синьорам завтрак, что найдется. Место у нас пустынное, — пояснил он, стараясь для иностранцев говорить медленно и ясно. Муж дамы, невысокий грузный человек, стоял, отвернувшись к окну.
— Ради Бога, нельзя ли получить горячей воды? Я так хотела бы умыться! Я понимало, ванны у вас нет? — спросила дама. Хозяин с недоумением подтвердил, что ванны нет. Его удивило, что немецкая заложница так хорошо говорит по-итальянски. Отвернувшийся к окну человек все молчал, и в этом было что-то неприятное. «Если недоволен, пусть едет в другое место», — подумал хозяин и, пожелав синьорам доброй ночи, вышел.
Он тяжело опустился в кресло, опять почувствовав сильную боль. Клара говорила, не останавливаясь» быстрым, негромким, чуть истерическим говорком, говорила, что его никто пальцем не тронет, разве можно посягнуть на человека, который столько сделал для Италии! И этот хозяин, сейчас видно, очень хороший человек, а завтра им, конечно, отдадут сундук, да если и не отдадут, то тоже не беда, разве в деньгах счастье, это гнусная клевета, будто она любила деньги, ну да, любила, и платья любила, и бриллианты, но ей ничего этого не нужно, пусть они, партизаны, подавятся этими деньгами, хотя нет, этот молодой человек чудный, он обещал все для нее сделать, и завтра же утром они поедут дальше, в Швейцарию, и купят там виллу, впрочем, и вилла не нужна, они могут жить в одной комнате, лишь бы он ее любил, и он, наверное,, теперь ее не бросит, потому что это было бы страшно гадко, и он там как следует отдохнет, кто же имеет больше прав на отдых, чем он, а потом народ образумится и их позовут обратно, нельзя же долго оставаться за границей, они так любят Италию, они вернутся и никого не казнят, даже самых худших изменников. Боже избави, зачем казнить, не надо никому делать зла, и он никому не хотел никогда зла, кому же и знать, как не ей, они говорят — Чано, это правда, но она знает, как ему это было тяжело, а она всегда говорила, что не надо было казнить и Чано, хотя Эдда очень противная женщина, даже непонятно, как у него может быть такая дочь, можно будет всех изменников выслать за границу, а этого юношу они наградят, он граф, но его можно будет сделать князем, хотя, правда, если больше нет короля, то нет и титулов, она прекрасно понимает, это донна Ракеле говорила, будто она глупа, но он, верно, голоден, он за целый день почти ничего не ел, ему доктора велели пить по три бутылки молока в день, а он всегда забывает о своем здоровье, еще слава Богу, что нет болей, если действительно нет, а то он всегда от нее все скрывает, от донны Ракеле он ничего не скрывал, хотя это и неправда, будто она умная, но жена, конечно, совсем другое дело, но он и Маргарите говорил больше, чем ей, а она его предала, а теперь надо лечь и выспаться, потому что завтра будет трудный день, надо будет все им объяснить... В дверь постучали, на ее лице выразился ужас: «Нет, нет, нельзя, я уже раздеваюсь!..» Услышав, что хозяин принес горячую воду, радостно ахнула и приотворила дверь.