Некоторые друзья Губанова уверены, что Евтушенко специально напечатал эти 12 строчек из «Полины», соединив их таким «нелепым» образом, чтобы цензорам и блюстителям нравов показалось, будто советский школьник сам стремится убежать «от жён и денег на полнолуние полотен». Чего добивался благодетель? Хотел испортить репутацию юному «конкуренту» и на долгое время, если не навсегда, исключить его стихотворения из печати[101].
Всё это, конечно, литературная конспирология – абсолютно бездоказательная. Евтушенко – насколько мы можем сегодня судить – всегда стремился помогать юным и не очень юным дарованиям. Он печатал ведь не только Губанова, но и Бориса Чичибабина, и Нику Турбину, и много кого ещё.
Конкуренция? Это смешно. Как говорил Бродский, на таком уровне нет ни рангов, ни конкуренции.
Если говорить по делу, то надо смотреть архивы. Литературовед Владимир Орлов, работавший в РГАЛИ с журналом «Юность»[102], уточняет, что больше официально стихи Губанова не проходили через редакцию. Хотя, думается, такие попытки предпринимались. Если не в 1964 году и не во времена СМОГа, то чуть позже. Через того же Евтушенко или уже самостоятельно.
Но тут необходимо прояснить один момент. Орлов пишет:
«В стенограмме обсуждения вёрстки шестого номера Губанов никак не упоминается, хотя стихи некоторых других поэтов подвергаются критике. <…> Евтушенко на этом заседании редколлегии не присутствовал вовсе, из “молодых” был только Василий Аксёнов. Подписи на листе согласования – Михаила Львова[103] и Леопольда Железнова[104]. Формально это никак не противоречит общепринятой версии – если Евтушенко прибегал к угрозе выйти из состава редколлегии в случае отказа “Юности” опубликовать Губанова, то делал это кулуарно, с глазу на глаз с Полевым, после решения которого вопрос публично более не дебатировался»[105].
Рядом с «Художником» – дебют в «толстом» литературном журнале Николая Рубцова[106], но читатели проявляли интерес не к Рубцову и Губанову, а к Валентине Твороговой из Майкопа. Она сочиняла великолепные благоглупости, которые, наверное, сочиняют многие в её возрасте: «Мне сказали: напиши стихи. / Обо всём, что видишь, напиши. / Не затем, чтоб были неплохи, / А затем, чтоб были от души…»[107]
Странно, странно, странно, а с другой стороны… у нас всегда так. Гении сначала должны умереть, чтобы о них заговорили. А абсолютно среднестатистические по всем параметрам авторы всегда на слуху.
После всего случившегося Губанов про «Юность» говорил очень скупо и с раздражением (со слов Батшева): «Серёжа Дрофенко[108] – неплохой парень[109].
Остальные – так, литературная шпана, все эти <…> консультатишки! Ряшенцев[110], Павлинов[111], Чухонцев[112][113]… Разве это поэты? Сопли-вопли…»
И, думается, имел полное право на подобные высказывания.
«Чем пахнет граница»
При этом возникают вопросы. Не в шестом номере, а в пятом планировалось стихотворение Губанова – «Чем пахнет граница?» Приведём отрывок из него:
Чем пахнет граница?
Лыжнёй, рукопашной.
И хвоей, внезапно
С деревьев опавшей.
Мятущейся птицей,
Лазейками, лазером.
Чем пахнет граница?
Прищуренным глазом.
Студёным прикладом,
Солёными лезвиями.
И ветром, и градом,
И змеями лезущими.
Можно предположить, что это не что иное, как «паровоз» – дополнительное стихотворение на патриотическую тему (весьма традиционное по своей поэтике), способное провести за собой более оригинальный текст «Художника» (и более авангардный). Но в этом случае стоило ожидать публикации. Этого не случилось.
Причина, как ни странно, политика. «Чем пахнет граница» посвящено советско-китайскому территориальному спору вокруг острова Даманский. Ещё в дореволюционное время граница между двумя странами проходила по реке Уссури. Остров же принадлежал России.
А с начала 1964 года китайцы начали устраивать многочисленные (как по составу участников, так и по количеству) провокации.
Когда столицы все уснули
И бодрствовали лишь локаторы.
На леденящий лоб Уссури
Повылезали провокаторы.
Для Губанова этого периода подобное стихотворение с гражданской звенящей нотой не то чтобы характерно, но вполне допустимо. Если рассмотреть его раннюю лирику, можно обнаружить тексты о Великой Отечественной войне, о холодной войне и атомных бомбах. В то же время горячая геополитическая новость, наверное, впервые становится основополагающей темой[114].
Однако публикация отменяется. Связано это с позицией ЦК партии по данному вопросу: не поддаваться на провокации и лишний раз не разжигать большой военный конфликт.
Может, это и правильно.
Удивляет же другое: на момент 1964 года, когда пишется это стихотворение, китайские провокации обходятся нам малой кровью. Пограничники отпугивают хунвейбинов и ретивых рыбаков. Ничего ещё не предвещает беды.
А поэт как будто предсказывает будущую бойню 1969 года:
Око за око,
и зуб за зуб.
Наших ровесников
мёртвых несут.
В пальцах замёрзших
скрипят носилки.
Мёртвые мальчики
нашей России.
Мальчики —
вы близнецы сорок первого,
Снега наносит
белого, белого.
Эту ситуацию можно объяснить двумя способами.
Первый: произошла ошибка, и речь должна идти о возможной публикации Губанова в 1969 году. Однако это маловероятно, потому что в архиве очень внимательно относятся к подобным мелочам.
Второй: мы сталкиваемся с… поэтическим прозрением. Но тут уже, дорогой читатель, всё зависит от твоей готовности воспринимать нечто необъяснимое и мистическое, чего у Губанова, скажем прямо, хватает.
Так или иначе, однозначного ответа тут быть не может.
Вопрос повисает в воздухе.
Оден
Связь со всей литературой важна для Губанова.
Даже если она не проговаривается напрямую, а только проступает сквозь текст, только намекает на своё существование, на неё надо обращать внимание.
Можно предположить, что «Полина», которую мы препарируем в этой главе, вырастает не только из чтения поэтов Серебряного века, но и из чтения переводов англо-американской литературы, в частности из У. Х. Одена[115]. У того есть несколько знаковых стихотворений – это «It`s no use raising a shout» (1929), «The Wanderer» («Doom is dark and deeper than any sea-dingle», 1930), «Adolescence» (1932) и «Musee des beaux arts» (1938).
С этими текстами молодой человек мог познакомиться на вечерах переводчиков в МГУ, где выступал известный англоман, поэт и переводчик Андрей Сергеев[116], или где-то ещё – Губанов посещал очень много литературных студий и вечеров.
Или же благодаря «Антологии новой английской поэзии: 1850–1935» (1937), составленной Д. Святополком-Мирским и прокомментированной М. Гутнером (это издание стало настольной книгой для Бродского, отбывающего ссылку в Норинской).
Саша Соколов чётко проговаривал про интерес к западной поэзии: «Это было весело, дико интересно, мы все друг у друга учились, опыт старших нам был чужд, мы хотели чего-то совершенно нового: доставали стихи западных поэтов и неопубликованных русских репрессированных поэтов – все это обсуждалось, великолепно версифицировалось, рождалась какая-то субкультура, и на этом горючем мы, в общем, как-то проехали…»[117]
В «Антологии» переводы Одена оставляют желать лучшего, но даже в таком виде стихотворения способны поразить читателя. Думается, Губанов мог иметь дело с этой книгой. Судите сами.
Стихотворение «The Wanderer»[118] (в перевод Е. Тарасова) строится на весенних мотивах страсти и желания странствовать, здесь же возникает «рука жены», неспособная удержать лирического героя, уже стремящегося бог знает куда – через леса и моря, в неизвестность, к приключениям:
Судьба темна и глубже впадин моря.
Бывает с человеком, что весной
Цветов растущих к свету появленье,
Движение лавины, снег по круче —
Всё понуждает бросить дом.
И нежная как облако рука жены не удержит
Его, и он
Пройдёт дома ночлежные, чужой
К чужим чрез лес, невысохшее море,
Жилище рыб, удушливую воду —
Иль одинок, как каменка, на фьелде
В рытвинах рек, как птица,
Тревожная, в гранитных скалах птица.
А вот, как вы помните, отрывок из «Полины»:
Мы все вас покидаем, бабы!
Мы – лебеди, и нам пора
К перу, перронам, переменам,
Не надо завтрашних пельменей —
Я улетаю в 22!
Мало? Давайте ещё обратим внимание на стихотворение «It`s no use raising a shout