«Они организовали выставку в библиотеке. Лёнчик окончил художественную школу при Третьяковке[280], рисовал хорошо, выставлялся тоже. Мы тащили наброски, рисунки, картины, развешивали всё это на стенах. А поэты читали стихи. Алейников такой лирик, Кублановский спокойный, протяжный. Другие поэты были. Но Лёня… это самородок! Пульсирующий заряд! Это темперамент! Читал и рвал на себе майку!»[281]
Посреди выступления с чёрного входа зашли кагэбэшники. Рядом стояли смогисты на перекуре. От них потребовали прекратить вечер. Подозвали Губанова. Реакция была очаровательная: он вышел в зал и сказал, что только что в библиотеку затесалось несколько стукачей, которые пытаются сорвать представление.
Аудитория негодовала. Кагэбэшники не решились принимать серьёзных мер.
Стали ждать. Но смогисты и тут их перехитрили и ушли по окончании вечера вместе с поклонниками. Смешались с толпой.
В другой раз Кучер просто не протолкнулся на вечер смогистов – столько народа было: «Иду Москвой и вижу: площадь черным-черна от народа, и все волнуются, шумят, ломятся в библиотеку, где Губанов и другие смогисты выступают. Несмотря на молодость и солидную весовую категорию, мне в ту библиотеку так и не удалось прорваться»[282].
Читали по институтам: МГПИ им. В. И. Ленина, Московский геологоразведочный институт им. С. Орджоникидзе и т. д.
Читали стихи смогистов и простые студенты. Когда до Губанова доходили слухи, что кто-то исполняет его стихи – интересно же, как? а вдруг катастрофически плохо? это же надо умудриться испортить гениальные стихи!.. – он вызывал человека к себе и допрашивал.
Виталий Кабаков рассказывал о подобном эпизоде в соцсетях.
«Лёня Губанов вдруг позвонил мне по телефону и мрачным голосом потребовал приехать. Я приехал. Он строго заявил, что ему сообщили, что я читаю вслух его стихи. Я признался. Лёня приказал читать. Я не смел ослушаться. Прослушав меня, он подумал и разрешил продолжать».
Вскоре появилась и печатная самиздатовская продукция.
В начале марта 1965 года вышел сборник «Чу!». Составителем выступил Алейников[283], название дал Губанов. Главные действующие лица: Губанов, Алейников, Кублановский, Батшев. Последний вспоминал:
«У Губанова (точно помню!) были опубликованы “Серый конь”, “Стихи о брошенной поэме”. <…> У Кублановского была строка – “пенсне переехало Льва Толстого, как велосипед” – очень нравилось, хотя знал и строку Маяковского: “Профессор, снимите очки‐велосипед” – но тут очки, а у Юры – пенсне – более точно. <…> Отпечатали “Чу!” тиражом в 28 экземпляров – помню, что было четыре закладки, которые семь раз повторялись. Сборник вышел тонким, печатали на обеих сторонах листа, в полный лист. Обложка была простая, но “ЧУ!” нарисовано от руки».
Презентовали в литературном объединении у Эдмунда Иодковского. Произвели фурор. Решили, что пора всё ставить на заводские рельсы и выпускать регулярный журнал. Назвать – «Авангард». И делать его ежемесячно. Но из этого, увы, ничего не вышло. «Авангард» вышел один раз. Походил на «Чу!» Надо было искать какие-то новые форматы.
Поздней осенью Губанов вместе с Батшевым наведались в Переделкино: на могилу Пастернака и на дачу к его сыну Евгению Борисовичу. Гуляли, выпивали, читали стихи английским студентам, приехавшим изучать автора «Доктора Живаго». Их гид не возражал. Да и как возражать, когда ты приводишь иностранцев на могилу советского нобелиата, а тут уже простые парни взахлёб читают его стихи. О чём это говорит? О нашей культуре, о том, насколько глубоко она ушла в народ, о важности Пастернака, наконец, для этого многообещающего и бестолкового времени.
Да и если честно, попробуй возрази этим двум бузотёрам – Губанову и Батшеву. Камня на камне не оставят.
Небольшие происшествия
Но не всё было гладко. Случались скандалы и скандальчики. Где-то неожиданные и тревожные, а где-то просто забавные. С последних и начнём.
Возьмём в свидетели поэта Бориса Камянова[284]:
«Однажды смогисты явились к нам в полном составе (мы в тот вечер собрались почему-то не в Даевом переулке, а в каком-то клубе на Волхонке), заранее было объявлено сольное выступление Губанова. Лёня читал так долго, что я успел выхватить из услышанного несколько характерных для него пассажей и написать на их основе пародию-экспромт, который в конце вечера и прочитал…»
Экспромт, надо признать, получился более-менее удачным[285]:
Ах, бабы, банты, бунты, банды,
Базары, бары, барыши!
Чихают сумрачные барды
На тротуар моей души.
А я не прежний – весь в канунах.
Каноны канули – конец! —
В бухие плечики Калуги…
О, Русь моя! Я твой гонец.
<…>
Сучки́ и су́чки. Страшный сон.
Я странный, как сова в купели.
Я потрясён, как Паттерсон
За месяц до совокупленья.
<…>
Ах, колокольня на горе я!
Ну, чем я плох? Чем я плох? Чем я плох?
Русь понимают лишь евреи?
Ну, а СМОГ?
Ну, а СМОГ?
Ну, а СМОГ?
Вернёмся к Камянову[286]:
«Лёня, слава богу, на пародию не обиделся; он знал, что я его люблю и высоко ценю как поэта. А вот шутка Яши Зугмана наших гостей задела, и они, все как один, надулись. “Смогисты, – изрёк Яша, – похожи на импотентов, которые бегают по улицам и кричат: «Смог! Смог!»” Но были мы все людьми весёлыми и отходчивыми, долго друг на друга сердиться не могли, и та встреча завершилась так же, как и все другие: братским застольем в очередной берлоге…»
Губанов если был в настроении, не обижался (а если не в настроении, то берегись!). Сам любил пошутить, сострить, выпендриться, спародировать. Об одном таком случае рассказывал Алейников – о пародии на Кублановского:
«И тут же садится на стул, ногу одну под себя подворачивает углом, нос вытягивает, глазами помаргивает, приговаривает: “Хе-хе-хе! И ежику ясно! Вознесенский любвеобильный такой, ну прямо как кролик! Я к нему пришёл, а ему всё звонят и звонят какие-то развеселые, милые дамочки. Хе-хе-хе! М-да! Ну да. Хе-хе-хе! Вознесенский взял меня в гости с собой, к своему другу, к очень известному физику. По дороге набрали выпивки. Приезжаем. А у того, у физика, в комнате пусто. И только на полке стоят два предмета: череп оскаленный и со спермой стеклянная баночка. Потрясающе, правда? М-да. Лаконично. И очень эффектно. Впечатляет. Вся жизнь земная. Череп с баночкой. Хе-хе-хе!»[287]
Казалось бы, выдумывает Алейников, хочет по прошествии лет как-то уколоть давнишнего товарища. Но есть буквально одна деталь, очень точно подмеченная и оттого вызывающая доверие: Кублановский сидит, подложив под себя одну ногу. Удобно ему так. И когда мы брали интервью, тоже так сидел. «Хе-хе-хе!», «м-да!» и «ёжика» не было. Может, со временем выпали из разговорной речи, а может, это Губанов (или же Алейников) додумывают забавы ради. Но в остальном вроде пародия удалась.
Вообще Губанов любил прикалываться и с радостью брался за пародирование – совершенно свободно и вдохновенно. Сохранилась блестящая вариация на «Большую элегию Джону Донну» Бродского: «Джон Донн уснул, уснуло все вокруг… уснул и Аронзон, и Куб, и Вагрич… и Исаковский… тоже он уснул… потом Твардовский, Смеляков… Кибальчич…»[288]
Каждое 30 мая смогисты стараются посещать могилу Пастернака. И это поступок. И поступок смелый, так как за Пастернаком при жизни следили компетентные органы, а после смерти они уже обращали внимание на инакомыслящих людей, собирающихся в Переделкино.
Алейников вспоминает один странный эпизод, когда известного поэта и критика Льва Озерова в мае 1965 года приняли за человека в штатском[289]:
«…собрался народ в Переделкине, на кладбище местном, тихом, заросшем цветами и травами, пронизанном птичьими трелями и солнечными лучами, на могиле здесь похороненного пять лет назад Пастернака. Приехали в Переделкино, конечно, и мы, смогисты. Стал Губанов читать стихи. И тут налетел на него разъяренный вконец Лев Озеров: “Прекратите сейчас же это вопиющее безобразие! Очистить немедленно требую это священное место!” – кричал он, сверкая очками, а с тыла его прикрывали две разодетые в пух и прах упитанные, холеные, с браслетами и перстнями, столичные важные дамы. И тогда на передний план вышел стоявший ранее в сторонке, не очень приметный, худенький старичок. И сказал повелительно Озерову: “А ну, замолчите! Хватит! Знаем мы вас хорошо. Знаем, кто вы такой. Можем и рассказать, принародно, чтоб все услышали, что конкретно о вас мы знаем. Не мешайте поэтам читать стихи. Пастернаку это понравилось бы. И людям, собравшимся здесь, стихи нравятся, без сомнения. Ну а вы – уходите. Немедленно”. И сразу же стушевавшийся, замолчавший, поджавшийся Озеров, сопровождаемый дамами упитанными, защитницами, с тыла его прикрывающими, быстро слинял с кладбища. Народ, наблюдавший это, аплодировал старичку».
А заступился за смогистов небезызвестный Олег Волков[290] – писатель, одноклассник Владимира Набокова по Тенишевскому училищу, человек, прошедший пять раз (!) через лагеря и ссылки (начиная с двух сроков в Соловецком лагере особого назначения и заканчивая ссылкой в Красноярский край – в село Ярцево).
Видимо, о таких людях в штатском, о сексотах и гэбистах написано стихотворение «Свиньи»