.
Какую крамолу нашли гэбисты в текстах?
На самом деле приличную. Если на рубеже 1920– 1930-х годов писателей могли судить за неприятие революции и её искажение, за неверную картину пореволюционных будней, то это было более-менее понятно: люди старой эпохи не вписались в новую. А тут – советские люди «клевещут» на советский строй. Это уже выглядит серьёзней.
У Синявского был, например, рассказ «Суд идёт». В нём есть такой пассаж[334]:
«Вначале было слово. <…> И каждая вещь была вызвана своим словом, и слово было делом. “Судебным делом, – поправляет меня Хозяин. – Ты слышишь, сочинитель! Уж если слово – так обвинительное слово. Уж если дело – судебное дело. Слово и дело!” Я слышу. Суд идёт, суд идёт по всему миру. И уже <…> судят всех нас, сколько есть вместе взятых, ежедневно, еженощно ведут на суд и допрос. И это зовётся историей».
Немного отдаёт кумирами советской интеллигенции – Кафкой и Набоковым, их «Процессом» и «Приглашением на казнь». Но в целом ярко, метафорично и убедительно.
У Даниэля была повесть «Говорит Москва». Приведём сначала яркий эпизод из неё, а потом скажем ещё пару слов[335]:
«Говорит Москва, – произнесло [радио], – говорит Москва. Передаём Указ Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от 16 июля 1960 года. В связи с растущим благосостоянием… <…>…навстречу пожеланиям широких масс трудящихся… <…>…объявить воскресенье 10 августа 1960 года… <…>…Днём открытых убийств. В этот день всем гражданам Советского Союза, достигшим шестнадцатилетнего возраста, предоставляется право свободного умерщвления любых других граждан, за исключением лиц, упомянутых в пункте первом примечаний к настоящему Указу. Действие Указа вступает в силу 10 августа 1960 года в 6 часов 00 минут по московскому времени и прекращается в 24 часа 00 минут. Примечания. Пункт первый. Запрещается убийство: а) детей до 16-ти лет, б) одетых в форму военнослужащих и работников милиции и в) работников транспорта при исполнении служебных обязанностей. Пункт второй. Убийство, совершённое до или после указанного срока, равно как и убийство, совершённое с целью грабежа или являющееся результатом насилия над женщиной, будет рассматриваться как уголовное преступление и караться в соответствии с существующими законами. Москва. Кремль. Председатель Президиума Верховного…»
Фантасмагоричная ситуация, описанная Даниэлем, показывает несколько принципиально важных вещей.
Во-первых, это большой прорыв к постмодернизму. Во-вторых, есть суеверия (иначе и не скажешь), будто бы отстаём от западной цивилизации на сто лет, а то и более. А вот повесть Даниэля показывает, что мы впереди как минимум на полстолетия. В наши дни, в самом начале 2010-х годов, американцы сняли несколько кинокартин под названием «Судная ночь», где «день открытых убийств» превратился в «судную ночь». Ради блага страны чиновники пошли на эксперимент: людям надо выпускать пар – так пусть они это делают в одно какое-то декриминализованное время.
Неудивительно, что эта киновселенная пользуется успехом. Сегодня несколько иное общество. Думается, если бы в той же Америке сняли эти фильмы в 1950– 1960-е годы, был бы сильный резонанс.
Ну, как у нас в СССР.
Синявского и Даниэля взяли, собирались судить, но после дела Бродского советская интеллигенция уже требовала от правительства проведения открытого суда, ибо за запертыми дверьми может твориться абсолютное бесчинство. С правовой точки зрения данный процесс сыграл большую роль в судебной системе страны.
Чтобы добиться открытого суда, был организован митинг гласности – 5 декабря 1965 года.
Организовывал его А. С. Есенин-Вольпин вместе с физиком Валерием Никольским, художником Юрием Титовым и его женой Еленой Строевой.
Появилось обращение для всех сочувствующих. Распространяла его в основном студенческая среда – можно сказать, смогистская: Вишневская, Батшев, Буковский, Галансков, Кушев, Хаустов, Сергей Морозов. Приведём этот документ[336]:
«Несколько месяцев тому назад органами КГБ арестованы два гражданина: писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В данном случае есть основания опасаться нарушения закона о гласности судопроизводства. Общеизвестно, что при закрытых дверях возможны любые беззакония и что нарушение закона о гласности (ст. 3 Конституции СССР и ст. 18 УПК РСФСР) уже само по себе является беззаконием. Невероятно, чтобы творчество писателей могло составить государственную тайну. В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан. Кровавое прошлое призывает нас к бдительности в настоящем. Легче пожертвовать одним днём покоя, чем годами терпеть последствия вовремя не остановленного произвола. У граждан есть средства борьбы с судебным произволом, это – “митинги гласности”, во время которых собравшиеся скандируют один-единственный лозунг “Тре-бу-ем глас-но-сти су-да над…” (следуют фамилии обвиняемых), или показывают соответствующий плакат. Какие-либо выкрики или лозунги, выходящие за пределы требования строгого соблюдения законности, безусловно являются при этом вредными, а возможно и провокационными, и должны пресекаться самими участниками митинга. Во время митинга необходимо строго соблюдать порядок. По первому требованию властей разойтись – следует расходиться, сообщив властям о цели митинга. Ты приглашаешься на митинг гласности, состоящийся 5 декабря с. г. в 6 часов вечера в сквере на площади Пушкина, у памятника поэту. Пригласи ещё двух граждан посредством текста этого обращения».
Евгений Кушев вспоминал[337]:
«Кто составил это “обращение” и кто первым пустил его по рукам, мы тогда ещё не знали. Впрочем, это и не имело особого значения. Важен был сам факт его появления, а также то, как оно было составлено: просто, умеренно, без призывов и обличений, с точными ссылками на соответствующие параграфы советского законодательства. В тексте не содержалось ни малейших нападок на государственный строй или власти. В нем лишь упоминалось о произволе и беззаконии прошлых лет и о желательности недопущения подобного в будущем. Факт преследования людей за их литературное творчество подвергался осуждению. Словом, как было написано в “обращении”, – “Уважайте собственную Конституцию!”».
Батшев чётко указывал, кто мешал распространению информации:
«Наши сторонники начали распространять листовки, но столкнулись с открытым противодействием – Наталья Иванова (нынешний заместитель главного редактора журнала “Знамя”, злобный ненавистник моих журналов, публикующая пасквили своих шестёрок на подведомственных страницах) и ещё кто-то из учеников В. Турбина стали возмущаться, грозить сообщить в деканат о тех, кто распространяет листовки. Вероятно, и сообщила будущая “перестройщица”».
Вишневская поведала, как она, будучи несовершеннолетней, вписалась в эту историю[338]:
«Было много людей, которые отговаривали, пугали карами. Мне кажется, Алик [Есенин-Вольпин] понимал, что кар не будет. И мне кажется, что он это сообразил именно на основании смогистской демонстрации. Я помню, он меня очень подробно расспрашивал о шествии смогистов в марте 1965 года у ЦДЛ, на котором я была. Некоторые из них получили по пять суток за мелкое хулиганство. Когда он узнал, что за это дают пять суток, то задумался, а не сделать ли что-нибудь такое. Потому что он вообще не любил, когда люди садятся надолго в тюрьму ни за что ни про что. Он считал, что это трата сил, что нас мало… Черт меня дернул. Я пошла на какое-то литобъединение, которое вёл Эдик Иодковский. Там сидела куча людей. Бегал Батшев с большой кипой Обращений, которое они распечатали, не поленились, и раздавал их. И меня черт понёс тоже раздавать. Какой-то человек мусульманского вида начал возмущаться этим безобразием. Я стала с ним спорить. Он и настучал. На следующий день выхожу в школе на большую перемену, а папа с мамой сидят у директора, на них лица нет. Оказывается, меня из комсомола исключают за антисоветскую агитацию. Поскольку меня исключают, я подумала, что из-за этого родителей вызвали. Тут из кабинета выходят какие-то молодые люди и говорят, что они из горкома комсомола, и нужно поехать в горком. Мне стало нехорошо. А когда они привезли меня с родителями на Лубянку и сказали, что они из КГБ, то мне стало интересно. На Лубянке допрос шёл целый день. Маму в основном допрашивали. По их инструкциям они несовершеннолетних не могли допрашивать без родителей. Они спрашивали: откуда у меня это Обращение, а я им не отвечала. Это было не страшно, а интересно. Это было гораздо менее страшно, чем неприятности в горкоме комсомола. Но маме все это очень не понравилось. А о Вольпине даже и не спросили, идиоты!»
Ещё до проведения митинга гласности было взято три человека: 16-летняя Вишневская (прямо во время урока), 19-летний Губанов[339], 24-летний Буковский – отправлены в психиатрическую лечебницу. В «Белой книге», составленной из документов по этому скандальному делу, Александр Гинзбург прописывает: «Из скудных источников известно, что члены СМОГ – студенты-филологи и принадлежат к влиятельным московским семьям, что, возможно, до некоторой степени и защищает их от репрессий»[340]. Подобная трактовка событий и фактов, касающаяся «влиятельных московских семей» ещё даст свои горькие плоды. Но об этом позже.
Задерживали и остальных участников – тех, кто уже примелькался. Батшев рассказывал[341]:
«2 декабря, часов в 12 дня, когда мы с Буковским вышли из кинотеатра, нас схватили. У меня оставалось ещё штук 30 листовок, и все они были при мне. Повезли на Лубянку, стали кричать, указывая на листовки: «Что это такое?!»