Вадим Делоне посвятил ему стихотворение (1965):
Пусть каналии рвут камелии,
И в канаве мы переспим.
Наши песенки не допели мы —
Из Лефортова прохрипим.
Хочешь хохмочку – пью до одури,
Пару стопочек мне налей —
Русь в семнадцатом черту продали
За уродливый мавзолей.
Только дудочки, бесы властные,
Нас, юродивых, не возьмешь,
Мы не белые, но не красные —
Нас салютами не собьешь.
С толку, стало быть… Сталин – отче ваш.
Эх, по матери ваших бать.
Старой песенкой бросьте потчевать —
Нас приходится принимать.
Три дороженьки. Дар от Господа
В ноги идолам положи.
Тридцать грошиков вместо Посоха
Пропиваючи, не тужи.
А вторая-то прямо с выбором —
Тут и лагерь есть, и тюрьма,
И психушечка – тоже выгода
На казенные на хлеба.
Ну, а третия… Долей горек тот,
Если в этот путь занесло —
Мы б повесились, только толку что,
И невесело, и грешно.
Хочешь хохмочку – пью до одури,
Пару стопочек мне налей —
Русь в семнадцатом черту продали
За уродливый мавзолей.
И опять: с одной стороны – эстетические разногласия с советской властью, а с другой стороны – как не любить Родину?
Поэтому Делоне всячески вступал в конфронтации с действительностью. То по политической части, то по эстетической. Николай Климонтович запомнил про квартиру Делоне и его жены Иды Иоффе, «…где устраивались устные журналы, заканчивавшиеся, как правило, милицейской облавой с проверкой документов у всех присутствующих[521], – организовывал налёты, разумеется, КГБ с целью попугать слабонервных»[522].
Устав от такой атмосферы и решив защитить честь русской интеллигенции, Делоне вышел 25 августа 1968 года на Красную площадь, выступая против введения советских войск в Чехословакию.
Компания была что надо: Лариса Богораз (жена Даниэля), Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Наталья Горбаневская, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг. Они устроили сидячую демонстрацию прямо у Лобного места.
Забыли, наверное, что именно там казнили Стеньку Разина?..
Ровно в 12 часов они развернули плакаты с лозунгами «Мы теряем лучших друзей», «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!» (на чешском языке), «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!», «Свободу Дубчеку!».
Не успели они обосноваться на Лобном месте, как их тут же арестовали.
Видимо, и в этот исторический момент Губанова определили в психиатрическую больницу. Зато вышел его друг Делоне и не посрамил отечественной интеллигенции.
Наталья Горбаневская была признана невменяемой, ей был поставлен диагноз «вялотекущая шизофрения». Файнберг был направлен на психиатрическую экспертизу, признан невменяемым и подвергнут принудительному лечению. Делоне осуждён на 2 года и 10 месяцев лишения свободы; Дремлюга – к трём годам, Бабицкий, Богораз и Литвинов – к различным срокам ссылки.
Фюрер смогизма
Пострадал в этот страшный год ещё один близкий друг Губанова – Генрих Сапгир. На этот раз – ни много ни мало – как фюрер смогизма!
Сам он писал в автобиографии (1999):
«Второй скандал произошел в 1968 году, когда меня приняли в Союз Писателей и поручили мне работу с молодыми. Я горячо и наивно принялся за дело. Привёл в Союз “смогистов”, организовал выставку художника – белютинца. Но развернуться мне не дали. Танки входили в Прагу. Органы следили зорко. Меня не то что выгнали, а просто не выдали членского билета. Я, по молодости, обиделся и тут же вступил в только что родившийся Союз Кинематографистов (я писал сценарии), где ещё не знали меня с этой дурной стороны».
Но это текст 1999-го. Может, Сапгир ошибся с 1968 годом и всё произошло год или два назад?.. Уж больно далеки друг от друга даты его «преступлений».
За что исключили?
Об этом он рассказывал так:
«Вместе с Володей Батшевым Губанов организовал первую демонстрацию под окнами Союза писателей СССР. Ребята торжественно пронесли плакаты с сатирическими надписями. В туалет Дома литераторов забросили кусок негашеной извести. В общем, разразился скандал. А на меня в Союз писателей был подан донос, где в числе других моих прегрешений (вроде “не наш человек”) сообщалось, что я – не кто иной, как “фюрер смогизма”. Как будто это такое еретическое учение “смогизм”. Естественно, меня исключили из Союза писателей (а приняли буквально накануне)».
Кира Сапгир уточняла формулировки[523]:
«Тогда этим первым секретарём был Ильин, сам писавший для детей рассказы о науке и её творцах… Ильин просидел десять лет в одиночке при Сталине. Говорят, что с ума он не сошёл оттого, что за десять лет ногтем большого пальца отполировал стены камеры до блеска… <…> Ильин подписать членский билет Сапгиру отказался. На заседании показал приёмной комиссии подписанный донос. Там Сапгир был обозначен как “автор порнографических стихов”, один из лидеров “Маяковки”, “автор «Синтаксиса»” и – “фюрер смогизма”! Вот так вот!»
Почему Сапгира привязали к самым молодым гениям? Потому что очень тесно с ними общался, в компании выделял их и если сам не решался на открытый бунт против системы, то поддерживал Губанова и компанию.
Не совсем понятно, каким годом атрибутировать это событие. С одной стороны, у нас смогистская демонстрация 14 апреля 1965 года, а с другой стороны, танки в Праге. Предположим, что всё-таки это произошло в 1968 году, когда было заведено очень много политических дел.
Но определённо можно и нужно вспомнить губановские строчки[524]:
О, родина, любимых не казни.
Уже давно зловещий список жирен.
Святой водою ты на них плесни,
ведь только для тебя они и жили.
А я за всех удавленничков наших,
за всех любимых, на снегу расстрелянных,
отверженные песни вам выкашливаю
и с музой музицирую раздетой.
«Пролетарии всех стран, развлекайтесь!»
21 августа 1968 года в ответ на Пражскую весну Страна Советов ввела армию в Чехословакию. Спустя четыре дня состоялась демонстрация против ввода войск. Вадим Делоне, Наталья Горбаневская, Лариса Богораз и ещё четыре человека вышли на Красную площадь – «За вашу и нашу свободу» – тогда это был плакат, сегодня уже лозунг. Было и другое: «Мы теряем лучших друзей», «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!» и «Свободу Дубчеку!».
Сохранился анекдот (который, как это случается с гениальными анекдотами, очень серьёзен по своей сути). К демонстрантам подходит милиционер и спрашивает: «Что же вы делаете?» Они отвечают: «Раздаём листовки». Милиционер берёт одну, а это чистый белый лист. «Что же это? Почему ничего не написано?» – «А зачем что-то писать, когда все и так всё знают?..»
Сегодня трудно представить обстановку тех лет. Что подвигло молодых людей выйти на улицу? Можно же было подойти к этому творчески, как Евтушенко:
Прежде, чем я подохну,
как – мне не важно – прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной – без рыданий —
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».
Но, видимо, исключительно творческий подход – это трусость, не такая, как молчание, но всё-таки. Тот же Делоне на площадь вышел, а позже в ссылке ещё и стихи написал. Правда, они благодаря своей отчётливой евтушенковской рифме «Прага-правда» могут показаться пародийными. Но нет, это не столько пародия, сколько вызов, это брошенная перчатка неподцензурного поэта – поэту официальной культуры, самой официальной культуре и стране в целом:
Я бросил вызов Родине моей,
Когда её войска пошли на Прагу.
Бессонницей лефортовских ночей
Я право заслужил на эту правду.
Я бросил вызов Родине своей,
Плакат на площадь бросил, как перчатку,
Нет, не стране, а тем, кто ложь статей
Подсовывал народу, словно взятку,
И думал я, зачем себя беречь,
Пусть назовут в газетах отщепенцем,
Безумная игра не стоит свеч,
Но стоит же она шального сердца.
Отличная компания. Только на этот раз Губанов остался не удел. То ли родители вовремя подсуетились и вновь сдали сына в дурдом[525], то ли друзья, собирающиеся совершить гражданский подвиг, не стали втягивать поэта.
Но почему не появились стихи? Да, Губанов не пишет гражданской лирики, ему это чуждо. Весь его протест – абсурдный, панковский, если так можно выразиться: «Если родине я – чужд, пусть не лопает варенья!» И всё равно не задаться таким вопросом нельзя.
Попробуем ответить на него через одно незаконченное стихотворение Бродского[526]:
За Саву, Драву и Мораву,
за Лабу, за Дунай, за Влтаву,
за то, что русскому удаву
не поддаётся чешский кролик,
за то, что в Праге крутят ролик
опять времён протектората…
Может, оно потому и не закончено, что Бродский, во-первых, увидел стихотворение Евтушенко (как тут не вспомнить записанное Довлатовым: «Если Евтушенко против колхозов, тогда я за»), а во-вторых, – о, тут надо понимать тонкости мироустройства былой эпохи! – это было бы лёгким фрондированием и, получается, соприкосновением с существующим строем. А иметь дело с ним – Боже упаси!..