Длилась эта процедура довольно долго. Я стал было протестовать, издавал разные звуки, типа.
– Хватит, не надо. Пусть отдохнёт.
Но на меня не обращали никакого внимания. Наконец, стакан был вылакан до дна, и Лёня, запрокинув голову, выпал из рук Лорика и застыл лицом к стенке».
Лёгкие шалости, которые Губанов себе регулярно позволял, всё-таки не могли переломить самые нежные чувства к Кирилишиной.
Однажды он забрался к ней в окно по водосточной трубе (3-й этаж). Его забрали и отправили в Кащенко. Угрожали, таскали на разговоры в отделения милиции и, как вспоминает девушка, в КГБ. Но вряд ли это могло испугать Губанова. После несчастного случая, о котором речь впереди, Кирилишину насильно помещали в медицинские учреждения и лечили… от любви. Губанов навещал её. Им не давали увидеться. Тогда он лез в окна, прорывался, устраивал скандалы.
Кирилишина вспоминала[726]:
«Все семь лет, что мы прожили вместе, он был не только моим мужем, но и духовным наставником. Сам искренне верующий, он настоял, чтобы я крестилась, и выбрал для этого церковь Святой Троицы на Воробьёвых горах, где некогда был крещён сам».
Наставничество преподносит сюрпризы: Наталья начинает писать стихи и рисовать. На вечере памяти Губанова в ноябре 1983 года она исполнила два своих стихотворения (голос волшебный, чарующий, завораживающий!). Приведём одно из них[727]:
Достоинство в твоих плечах,
в моих – тревога и смятенье,
а голова твоя – гранит,
морской лишь пены очертанья миг
моя таит своё явленье.
Пусть я трава вокруг подножья
окаменевшего тебя.
Пусть вытопчут!
Опять весна!
Опять из кожи
вон из себя взойду,
зелёной нежной порослию буду,
как дух величественного Будды,
как крылья первые Икара,
испанцу данная гитара,
как Возрождения черта,
как тара клада,
Венера и Луна,
ущелье Ада —
это я!
Я всюду для тебя!
Твои глаза – хоть атом расщепить.
И никуда не денешься.
Я знак судьбы.
И мне в отличие от тебя
не надо памятника глыбы.
Моё обличие – трава.
Моё различие – теченье,
дыхание, полёт пера,
названье стихотворенья…
Я у подножия тебя
вдыхаю жизнь в окамененьи.
В этом стихотворении много нежности, преданности и беззаветной любви. Казалось бы, вот она женщина, которая отдастся целиком и полностью поэту. И поэзии. И поначалу всё складывалось хорошо, однако с течением времени Губанов стал проявлять не лучшие свои черты[728]:
«…С Лёней было легко и в то же время очень трудно. Он был бесконечно трогателен в своей искренности, по-детски простоват в плутовстве, чудовищно омерзителен в гневе. Был храбр как лев – и труслив как заяц. Мог пойти за друга на костёр и мог предать его. Мне всегда казалось, что за его душу непрерывно борются Бог и дьявол…»
Что же происходило? Один из эпизодов сохранила для истории Наталья Шмелькова. Как-то раз она навещала в психиатрической больнице знакомого диссидента и неожиданно там же встретила Губанова. Он передал ей белый конверт и попросил опустить его в почтовый ящик. Они распрощались. Шмелькова поспешила исполнить просьбу поэта. Перед тем, как опустить письмо, глянула адрес, а там – ЦК партии. Подумала: если это письмо попадёт не в те руки, Губанову придётся посидеть и побольше в психиатрической лечебнице, а то и не только в ней.
Что это было за письмо?[729]
В районный комитет КПСС Ворошиловского района от Губанова Леонида Георгиевича. Москва, ул. Красных Зорь, д. 37, кв. 116. 1946 года рождения. г. Москва.
Умоляю! Прочесть до конца, ну хотя бы как фельетон.
ПРОШУ РАЗОБРАТЬСЯ.
Я – Губанов Леонид Георгиевич, прошу проверить состояние здоровья вашей коммунистки Кирилишиной Валентины Сергеевны. Чтобы долго не писать, постараюсь покороче. Ровно 9 месяцев я и её дочь Наташа любим друг друга. Она приезжала ко мне в гости, я читал стихи, пили чай. Провожал её до дома. Пьяной от меня она ни разу не приехала. Её мать, вдруг, через отца узнаёт, что я чуть ли ни убийца и начинает нажимать на педали. Сначала тихо и спокойно. Звонит мне домой и говорит – оставь мою дочь в покое, или я подниму на ноги все МВД, ГБ, ЦК – ну и так далее. Я говорю ей, вполне вежливо, что я дочь вашу люблю, она меня тоже любит, дескать – Разойдёмся по-хорошему. Н. – 23 года!!! Так, пошли дальше. Она звонит в театр, где мы с Н. познакомились, матеря всех благим матом, убирает её с работы. Она начинает и меня обливать грязью на этой Работе, после чего мне пришлось уйти из театра. После этого, чувствуя, что не проняло, она своими бесчеловечными звонками с декабря месяца, когда Наташа находится у меня, звонит и говорит, – Что умирает, что вот последний час пришёл и чтобы Наташа в течение 30 мин. была дома. (КУНЦЕВО-ЩУКИНСКАЯ). Слава Богу, до подорожания такси. Наташа и я, обалдев от такой жизни, решили – Раз у нас в Совет. Союзе не дают друг друга любить, да мы лучше повесимся на пару у ворот ЗАГСа, или выстоим право на Любовь. Короче, Наташа позвонила матери и сказала, что жить больше с нею она “ни за какие деньги” больше не будет, и что останется жить у меня. Её мать – спокойно обозвала её проституткой и повесила трубку. Но, “не прошло и полгода”, бац, Меня и Наташу вызывают в 90 о/м с допросом – имеете ли вы право – любить друг друга. Хоть стой, хоть падай!
Капитан Красовский Н. Н. всё понимал и покачивал головой. Но Волков из УВД был непреклонен и решил, “что совместную жизнь с гражданином Губановым стоит прекратить”. На этом мы и расстались. Стали жить-поживать, да “добрую тёщу наживать” <…> (Её мать, которая держала Наташу у себя до 22 лет, в своё время отрезала её от “солнечной советской жизни” нашего детства. Не отпускала её в пионерские лагеря).
<…> Произошёл в гостях один несчастный случай, и Наташа попала в больницу. Сколько уже об этом исписано бумаги, уму не понять. Я не виноват в этой истории. Я навещал Наташу в больнице спокойно и трезво. Мать с 5 часов до 6, я – с 6 до 7. Наташа, не выдержав разлуки со мной, сбежала из больницы <…> Ушла из дома. Я тоже ушёл из дома к чёрту от этой вашей “коммунистки”. Видите, как я нажимаю на перо. Пока я жив, я этого просто так не оставлю. Это письмо, переписанное в 6-ти экземплярах, я отправлю: – (у меня не заржавеет).
1. В психдиспансер (мадам)
2. В ж. «Крокодил»
3. В «Комсомольскую правду»
4. В Международный красный крест
Почему прочитайте до конца. Короче, уставши мыкаться по друзьям и мешать им жить, мы решили вернуться ко мне. На второй день нас нашли. Моя “тёща” с пьяным в доску супругом приехали к нам и стали выламывать двери. Вошёл милиционер, его оттолкнули, дали в морду, а Наташу (23-летнюю крепкую бабу) увезли, как ребёнка, к себе на кроватку. Мать меня не пускала в эту мясорубку, хоть Наташа и кричала, как поросёнок, а милиционер вытирал скулу. Когда её привезли домой, она, чтобы не быть с такими любящими родителями, вызвала скорую псих-помощь и в данный момент находится в больнице № 14 (10 женское отделение). Умоляю вас, позвоните ей и прочтите моё письмо от начала до конца. Она не знает правды. Я – гениальный поэт, хороший художник. А этой тёще зачитайте письмо с глазу на глаз. Если хоть одно слово найдёт лживым, да разразит меня Бог!!!
Несмотря на это, все остальные письма я отправлю по адресу сам. Я, не она – дойду до ЦК. (И Лида Кущ мне поможет.) Если бы вы знали, откуда я пишу!!!
P.S. За пазухой у меня NNN козырей. С приветом.
Сохранилось одно письмо Губанова к Кирилишиной в психиатрическую лечебницу[730]:
«…Если бы ты знала, как я измучился, изболелся… Так, что если бы я не ждал тебя каждую секундочку, чтобы увидеть, обнять, поцеловать, то, не задумываясь ни капли, пошёл бы и лёг в больницу. Я ничего не ем, сплю плохо, ужасно, хожу как тень, и единственно, что кормит меня по-настоящему, так это твоя любовь, твои письма, такие сумасшедшие, такие гениальные, так что мне ничего и не надо. Кроме тебя, жизнь моя бессмертная. Две иконы у меня – красота твоя и чистота твоя, больше никому не молюсь…»
Он хотел сделать отдельный сборник из стихов, посвящённых ей, да ещё с рисунками, но, видимо, не сложилось. Или его пока не нашли. Или… не дают найти. Но это уже другая история.
Кирилишина тоже писала письма. Приведём сразу несколько отрывков из них[731]:
«Каждый человек – только половина, но обрести и найти целое не всем суждено и дано. Так вот мы – это гармоничное целое. Иногда половинки сходятся, но вопреки законам математики, повинуясь каким-то высшим законам, целого не дают… Я к тому, о чём писала <…> о твоём одиночестве за все 30 лет. И даже первая твоя любовь – дань любви, рождённым стихам, познание себя, но не обретение. Ты мог бы мне ничего не рассказывать – я всё бы знала. И так я знаю всё, как если бы незримо эти 30 лет с тобой была. И даже без всяких если – я в тебе была всегда. Была как стремление ко мне, мечта, тоска… И каждый раз ты натыкался на другое, мучительно искал, требовал, ревновал, казалось, любил – и всё исчезало…»
«Итак, диагноз моего сумасшествия определялся ненормальностью моего отношения к тебе. В общем, лечат меня от любви. Многое слышала, о многом читала, но такое, на собственной шкуре – впервые. Кого только и от чего только у нас не лечат: от алкоголя, от проституции, от