— Орищенко неплохой агроном, но у нас есть специалисты и посильнее…
Когда же я завел речь об опытном хозяйстве на базе «Адамовского» совхоза, Александр Власович не нашел нужным вообще что-либо сказать по этому поводу: просто смотрел на меня невидящими глазами и молчал. Потом со вздохом быстро взглянул на часы, и я понял, что мне пора уходить. Попрощался он со мной очень тепло, с радушной улыбкой и явным, как мне показалось, облегчением.
С тех пор Орищенко мне не звонил и не писал. Некоторое время спустя я узнал, что он уже работает в Оренбургском сельскохозяйственном институте. А потом и вообще куда-то на Алтай уехал…
4. Уникальный тандем
Центральная усадьба «Красной звезды», не так давно возведенная на широком пологом пригорке, на опушке веселой березовой рощицы, больше походила на какой-нибудь курортный городок. Вдоль аккуратных прямых улочек, опушенных зеленью молодых фруктовых деревьев и ягодных кустов, стояли совсем еще новые белостенные домики на одну-две семьи и — особняком, по низу пригорка — многоквартирные, городского облика жилые дома. И эти жилые дома, и столовая с огромными светлыми окнами, и небольшая, будто игрушечная контора со звездой на коньке, даже приземистые корпуса котельной и мехмастерских, белоснежные, как облака, проплывавшие над ними, все радовало глаз, и в то же время поначалу где-то в глубине сознания шевелился червь сомнения: уж не в «потемкинскую» ли деревню тебя ненароком занесло?..
А на площади достраивался Дворец культуры. Директор совхоза Григорий Михайлович Ефремов, высокий грузный мужчина лет пятидесяти, в черном, видавшем виды кителе, провел меня «внутрь» Дворца и, тяжело хрупая сапогами по шлаку, словоохотливо стал пояснять:
— Здесь будет фойе, там — зрительный зал на четыреста мест… Вот вам, пожалуйста, артистическая, а тут курительная комната…
По хлипким мосткам поднялись на второй этаж. В большой светлой комнате работали лепщики из Свердловска.
Дворец строился за счет фонда предприятия и так называемого фонда укрепления. Но…
— Чтобы иметь фонд предприятия, — разъяснил мне Григорий Михайлович, — хозяйство должно быть рентабельным, и не просто рентабельным. Во-первых, себестоимость всех без исключения видов продукции в совхозе должна быть не выше, а производительность труда не ниже плановой; во-вторых, по всем без исключения видам продукции должен выполняться план продажи; в-третьих, не должно быть перерасхода фонда заработной платы и, наконец, в-четвертых, каждый рабочий совхоза, без исключения, должен выполнять свой индивидуальный план…
— Но ведь такое, наверное, возможно только в идеале! — невольно вырвалось у меня.
— Не знаю, какие у вас идеалы, — буравя меня взглядом и вдруг осерчав, тяжело обронил директор. — А у нас — так!
— Тогда могу себе представить, сколько вам приходится работать, — постарался я исправить свою оплошность. — Поди, на сон времени совсем мало остается?
Он продолжал буравить меня своими глазками, но теперь — с добродушной усмешкой:
— Сон — святое дело, за счет сна у нас никто не работает. У нас строго соблюдается восьмичасовой рабочий день, разве что механизаторы во время посевной и уборочной работают на два часа дольше.
Я попросил разрешения провести рядом с ним один полный день.
— Так в чем дело? — сказал он. — Приходите завтра ко мне в кабинет к восьми утра!
Мы просидели с ним до пяти вечера. В течение всего дня он никуда не выезжал, не уходил, только отлучился домой на обед. И за весь день к нему обратились по разным делам только девять человек, в том числе: заместитель по хозяйственной части — доложил, что в Свердловске раздобыли стекло для Дворца культуры, надо перевести деньги и выслать машину, вопрос был решен в три минуты; бухгалтер-оперативник положила на стол сводку и молча удалилась; позвонил бухгалтер шестой фермы, спросил насчет денег за картошку. «Звони главбуху, а не мне»; заведующая столовой пожаловалась, что главбух не подписывает какую-то там накладную, Григорий Михайлович всмотрелся в эту накладную и перечеркнул крест-накрест: «Правильно делает»… И ни одного рабочего не было у него в этот день.
— Да зачем ко мне пойдут рабочие? — сказал Григорий Михайлович таким тоном, словно мое недоумение поразило его до глубины души. — У них бригадиры есть. И у бригадиров главный начальник тоже не я, а управляющий отделением. Что же это будет, если я начну решать вопросы за бригадиров и управляющих? Только подорву их авторитет, а заодно и свое здоровье, — и, словно прочитав на моем лице очередной недоуменный вопрос: — Вот вы сейчас наверняка думаете, чем же занимается директор-пузан, если к нему не идет простой народ. Поди, целыми днями протирает штаны в кабинете да точит лясы, вот как сегодня с вами. К вашему сведению, я определяю направление главного удара и в этом вижу свое предназначение. А к рабочим я сам иду. У нас в совхозе шесть отделений. На каждом я бываю раз в месяц и провожу там два полных дня. Беседую отдельно со свинарками, отдельно с доярками, с трактористами и строителями, — он пошарил в боковом кармане кителя и извлек на свет Божий изрядно потрепанную газету, затем надел большие круглые очки и, не разворачивая всю газету, отыскал нужное место — таблицу основных производственных показателей крупной американской свинофермы. — Вот вам, пожалуйста, тема моей позавчерашней беседы со свинарками: у американцев время откорма почти такое же, как и у нас, но на производство центнера свинины мы затрачиваем в разы больше времени, чем они. Полдня разбирались, отчего у нас такая неувязка выходит, и тут каждая свинарка могла высказать все, что у нее было на душе…
Все это было очень интересно, но я, пообщавшись с Орищенко и Мальцевым, пока что больше тяготел душой к земледелию и ерзал на своем стуле в ожидании удобного момента, чтобы задать еще один каверзный вопрос. О главном агрономе. Рабочий день близился к концу, а этот товарищ ни разу еще не заглянул к своему директору. Может, он в отъезде? Да ведь уже вовсю шла посевная, как же без главного-то агронома. Что ж, видимо, и тут как везде: при такой крупной, колоритной фигуре, какой увиделся мне Ефремов, в должности главного агронома наверняка обретается какая-нибудь бесцветная, заурядная личность, простой исполнитель.
Но то, что я услышал…
— Мой главный агроном занимается своим прямым делом, и я ему сейчас не нужен, поскольку он наделен необходимыми полномочиями: управляющие отделениями находятся в полном его подчинении, весь совхозный автопарк во время посевной — в полном его распоряжении. У него своя голова, и незачем ему бегать ко мне или звонить по телефону…
…Летом 1950 года в колхоз «Хлебороб», входивший в зону Понькинской МТС, прибыл из Москвы новый агроном, выпускник Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Борис Васильевич Синёв. Григорий Михайлович сразу обратил на него внимание: этот молодой человек чуть не круглые сутки пропадал в поле, днем исполнял обязанности агронома, а ночью работал за прицепщика на тракторе или штурвальным на комбайне. При этом аккуратно являлся на все оперативные совещания в МТС, хотя ему, агроному одного из пятнадцати колхозов, не обязательно было туда являться. И однажды Ефремов предложил ему должность главного агронома в МТС.
Синёв отказался:
— Да я еще как следует не знаю производства — какой из меня главный…
Только через полтора года согласился. К этому времени дела в МТС уже шли неплохо. Мальцевская агротехника в сочетании с исключительно высокой организацией производственных процессов давала прекрасные результаты. Лишь в тех колхозах, где было много солонцов, урожаи по-прежнему оставались низкими. Как бельмо в глазу, были для понькинцев эти солонцы — все показатели тянули вниз.
— Может, что-нибудь сообразишь, а? — с последней надеждой обратился Григорий Михайлович к Синёву.
И тот засел за литературу. Ночи напролет штудировал тома научных трудов, изучал опыт советских и зарубежных хозяйств. В конце концов пришел к выводу, что солонцы просто… не следует пахать. Осенью их достаточно продисковать (взлущить), весной же несколько раз проборонить. А поскольку весной солонцы не сразу поспевают для обработки, Борис Васильевич предложил боронить их по участкам, по мере поспевания. Сеять на засоленных землях стали овес, культуру весьма нетребовательную. И результат превзошел все ожидания: урожайность зерна на солонцах подскочила аж в пять с половиной раз, с четырех центнеров с гектара до двадцати трех!
Как-то Григорий Михайлович, зайдя в кабинет к Синёву, скромно притулился сбоку стола и сказал:
— Оставайся за меня директором, а мне бы хоть года два поучиться! Сам знаешь, за плечами у меня всего четыре класса сельской школы. Есть возможность поступить без экзаменов в техникум. Всего два года…
Синёв покачал головой:
— Нельзя ли директором кого другого? Я ведь агроном…
— Тебе надо расти! Из тебя выйдет хороший директор.
— Я — агроном, — упрямо повторил Синёв.
И тогда Ефремов, перейдя на другой тон, поставил вопрос ребром:
— Когда ты после войны учился в своей Тимирязевке, за тебя тут вламывали такие, как я. Теперь, будь добр, заплати должок!
И два года Борис Васильевич исполнял обязанности директора, а Ефремов по окончании техникума вернулся на свое прежнее место. Ознакомившись с делами, поздравил Бориса Васильевича:
— Хозяйство вести умеешь. Может, так и останешься директором? А я попрошусь в другую МТС.
В вышестоящих организациях тоже решили, что Синёва надо выдвигать на более высокую должность, и ему предложили несколько постов на выбор: заместителя ректора Курганского сельхозинститута, главного агронома Курганского сельхозуправления, заместителя начальника того же управления…
Синёв отказался от всех предложений.
— Я — агроном, — упрямо твердил он всякий раз.
Можно себе представить, чего ему это стоило, ведь он был членом партии, а члену партии не положено было так вот просто отказываться от нового назначения.