Тяжелую картину представляли рабочие кварталы Неаполя — настоящие трущобы.
29 ноября «Абхазия» покидала Неаполь. Накануне устроили прощальный вечер. На корабль пришел Максим Горький. Туристы перед отъездом на корабле дали вечер самодеятельности. Пели песни, танцевали. Вместе со всеми пел и Горький.
Подойдя к Салову, Горький похвалил его.
— Хорошо вы играете. Чем-то русским, родным веет от вашего баяна.
В заключение вечера Алексей Максимович сказал:
— Мудрый был человек Ленин и не ошибся в вас. Мы, писатели, пытаемся показать в литературе нового человека, в вас я вижу этих новых людей, творящих чудеса.
С ответным словом выступил один из ударников:
— Алексей Максимович не любит, когда про него говорят. Но я скажу. Он наш родной, пролетарский писатель.
В самом начале декабря «Абхазия» была уже в Стамбуле. Осматривали мечети, дворцы султанов, любовались панорамой Босфора. Но так же, как и в Гамбурге и Неаполе, больше всего поразило тяжелое положение пролетариата Турции. На одной из крупнейших текстильных фабрик в Стамбуле, где побывали наши ударники, они спросили хозяина:
— Сколько у вас зарабатывают рабочие? Какова продолжительность рабочего дня?
Он ответил:
— Мужчины — 85 копеек в день, женщины — 60 копеек, подростки — 50 копеек. Продолжительность рабочего дня — 12 часов.
Далее ударники узнали, что рабочие не имели отпусков, социального страхования также не существовало, как и рабочего законодательства, и охраны труда. Молодые рабочие о таком знали только по рассказам.
«Абхазия» вернулась на Родину 6 декабря.
Салов много рассказывал на заводе о путешествии, о встречах с Горьким. Пружинщик из его бригады, Алексей Захаров предложил избрать Алексея Максимовича почетным ударником. Эта мысль вызвала одобрение всех. И 15 февраля 1931 года на имя Горького была выписана «Книжка ударника», которая была вручена писателю, когда в мае он вернулся в Советский Союз из Италии.
1931 год был особым годом в жизни Салова. В конце февраля Президиум ЦИК СССР принял постановление о награждении лучших ударников Советского Союза.
Их было всего 15 человек, и среди них Александр Петрович.
Тогда же по решению ВЦСПС в московском Парке культуры и отдыха имени Горького была создана Аллея ударников. Заводу АМО предоставлялось право первым назвать свою кандидатуру. Коллектив АМО назвал Салова. В течение двух лет стоял бюст Александра Петровича в Аллее ударников, а затем его передали на вечное хранение в Государственный музей изобразительных искусств.
Трудом велик человек. Это сказано про Салова. И где бы он потом ни работал, опыт первых творческих исканий всегда помогал ему. В 1933 году Салов был избран в завком на освобожденную работу.
Мечтой Салова было массовое изобретательство. Его гордостью был технический кабинет, открытый во Дворце культуры автозавода. Здесь демонстрировались новые изобретения автозаводцев, сюда для технической учебы и взаимного обмена опытом собирались заводские стахановцы.
Познакомиться с техническими нововведениями и поучиться у товарищей приезжал и прославленный стахановец, кузнец Горьковского автозавода Бусыгин.
…В 1937 году Салов снова в своем родном цехе. Он старший мастер пружинного отделения.
Но вот пришла война. Каждый день на фронт уходили сотни автозаводцев. Ушел на фронт и сын Салова Валентин.
Сутками не выходил с завода Александр Петрович: налаживал выполнение военных заказов, отправлял на фронт первые платформы с минами, снарядами и минометами.
Обстановка становилась все напряженнее. Враг приближался к Москве.
15 октября получили решение правительства об эвакуации завода в Ульяновск.
Салов вместе с первой группой товарищей выехал туда, чтобы подготовить прием заводского оборудования.
«Трудная и тяжелая была эта работа, — вспоминал он позднее. — Зима в тот год выдалась ранняя и холодная. Морозы достигали сорока градусов. Ноги в ботинках замерзали, и приходилось заматывать их в мешковину. Обогревались у костров, которые постоянно горели на берегу Волги».
Трудности не помешали москвичам в короткий срок построить автозавод. 30 апреля 1942 года был выпущен первый ульяновский грузовой автомобиль. С тех пор автомашины ежедневно грузились на железнодорожные платформы и отправлялись на фронт. Так было до Дня Победы.
Еще два с половиной года после окончания Отечественной войны трудился Салов на волжском заводе. Лишь в начале 1948 года семья Саловых вернулась в столицу. Поселились они в уютной квартире в бывшей Тюфелевой роще. Для жены и сына Александра Петровича автозавод второй дом. Более двадцати лет проработала здесь Надежда Ивановна. По примеру отца стал автомобилестроителем и Валентин Александрович Салов.
34 года проработал Салов на Московском автозаводе, трудился на разных участках, занимал различные должности — от молотобойца до старшею инженера цеха. Не жалел сил, щедро делился знаниями и опытом, умножал славу родного завода.
В 1957 году ушел на пенсию. С трудом привыкал к новому образу жизни. Решил поехать в родное село Жайск. Увлекся рыбной ловлей, сбором грибов, ягод. Но остаться в деревне надолго не смог. Манил завод. Хотелось увидеть родной цех, услышать привычный шум станков. И он не выдержал и пришел в партком — просить поручение. Ему, как члену Совета пенсионеров, поручили сопровождать экскурсии по заводу.
20 августа 1962 года Салова не стало. В некрологе, помещенном в заводской многотиражке, его товарищи писали: «Ушел от нас человек огромной инициативы, верного служения интересам партии и народа».
Во Дворце культуры автозавода есть небольшая комната с табличкой: «Комиссия парткома по истории завода». Ее посещают и ветераны труда, и молодые рабочие, ученые и журналисты, делегации из городов нашей страны и зарубежных государств. Здесь бережно хранятся все рукописи, материалы и фотографии, оставленные Александром Петровичем. К «фонду» Салова еще много раз будут обращаться историки и литераторы, изучающие славную деятельность советского рабочего класса.
АНДРЕЙ ФИЛИППОВ
Ю. Шпарог
Он проснулся, как всегда, сразу. Замешанная на густом запахе свежеиспеченного хлеба, сохнущих портянок, лежалого сена и еще чего-то своего, домашнего, темнота избы начала слегка разбавляться. В окно пробивался серый рассвет. Рядом тихо дышала жена. В дальнем углу за ситцевой занавеской ворочались во сне ребятишки, шуршал под ними сенник. С минуту полежал неподвижно. Плечи, ноги и поясница ныли. Особенно ноги. «К дождю», — с досадой подумал Андрей Севастьянович. Уже лет пятнадцать ломота в суставах служила ему верным барометром. Сказались годы работы на приисках, когда долгими часами приходилось стоять в шурфе по колено, а то и по пояс в холодной грунтовой воде.
Поднялся рывком. Под жалобный скрип половиц прошагал к двери, толкнул ее и жадно вдохнул прохладный утренний воздух. Было часов пять. В соседнем дворе прокричал петух. Где-то хлопнул ставень. По проселку прогрохотала телега. Деревня Бессоново просыпалась.
Утро действительно оказалось ненастным. С запада, со стороны Старцевой гривы, дул порывистый ветер. Он гнал низкие, набухшие влагой тучи. Первые крупные капли взрывали фонтанчики пыли на плотно утоптанной тропинке.
Андрей Севастьянович спустился по ней к берегу. Аба медленно бежала меж камышей, таща вниз, к Томи расходящиеся кольца дождевой дроби. На мостках было удобно. Андрей Севастьянович нагнулся, окунул в воду голову и плечи.
Когда вернулся, в избе уже не спали. На столе дымился добытый из печи горшок с крутой пшенной кашей, стояла крынка с парным молоком, лежала коврига хлеба.
Ел, как всегда, не спеша, обстоятельно. В огромной его руке деревянная ложка казалась игрушечной.
Когда поднялся, утерев полотенцем губы, стало будто теснее в избе. Без малого двухметрового роста, широченный в плечах, он олицетворял спокойствие.
— Вот мы и снова дома, женка, — повернулся он к хлопотавшей у печи женщине. — Пойду на работу наниматься.
А через час уроженец этих мест, вернувшийся в родные края после двадцати лет скитаний по шахтам, приискам и дорожным стройкам Сибири, землекоп Андрей Севастьянович Филиппов стоял у стола в деревянном бараке, на фасаде которого косо висела жестяная табличка: «Рабсила». Это было 21 мая 1929 года.
Три десятилетия спустя Андрей Севастьянович с доброй иронией в глазах говорил:
— Часто писатели, журналисты, историки добиваются: «Думал ли ты тогда, что предстоит строить первенец сибирской металлургии, что стал участником создания индустриальной базы социализма?» — «Так я скажу, — думал. — На то он и человек, чтобы мозгами шевелить. Только, помнится, в тот день думы мои попроще маленько были. Мечталось о хорошем заработке. Тогда у меня семья большая была — четверо ребятишек, жена да старики — мать с отцом. А еще думал: наступит ли конец кочевой моей жизни? Ведь с тех пор, как батя меня мальчонкой на прииски увез, так и жилось: то в казармах, то в землянках на дорожном строительстве, то в шахтерском поселке… Есть работа — живешь, кончилась — дальше подался. Вот и мечталось мне, чтобы на сей раз работы н на лето, и на зиму хватало, чтобы к месту прирасти, ребятишек в школу послать. Сам-то я тогда неграмотный был, хотя тридцать лет уже стукнуло».
…То была памятная весна. Накопив силы, страна приступала к штурму. С листов чертежей контуры будущих заводов-гигантов перешагнули на строительные площадки, зримо стали проступать в линиях котлованов, фундаментов. Ленинский план социалистической индустриализации начал претворяться в жизнь.
Застучали первые топоры и на левом берегу реки Томь, против старинного сибирского городка Кузнецка. Кузнецкстрой начинал жить. Рабочих было совсем немного. На площадку потянулись крестьяне-отходники из окрестных сел, прибыло несколько специалистов во главе с главным инженером строительства Иваном Павловичем Бардиным. Велась подготовка к большому наступлению. Но выглядела она пока прозаично.