Поэтому неудивительно, что принадлежавшая халифату часть Армянского нагорья была выделена в отдельную провинцию. Назначение правителем представителя древнего местного рода Багратидов, которые утверждались наместниками и в пору византийского владычества, имело далеко идущие последствия. Политическая логика оказалась в плену пространственного воображения: с точки зрения калифа, Ашот служил халифату, но с точки зрения региона выглядело так, что представитель местного аристократического рода получил дополнительную санкцию на власть от самого калифа. Экспансионизм честолюбивого правителя Армении стал причиной отправки уже в 863 г. карательной экспедиции против Ашота, однако войска халифата (точнее, подчиненных ему соседних с владениями Ашота эмиратств) были разбиты. В 875 г. области вокруг города Ани в Закавказье подчинились власти Ашота Багратида, а спустя десять лет и Багдадский калиф, и Византийский император признают Ашота царем самостоятельного Анийского царства, занимающего буферное положение между двумя соперничающими империями. Появление самостоятельного христианского царства на территории халифата в Закавказье было частью общего процесса нарастания децентрализации халифата Аббасидов. К началу IX в. местные династические режимы возникают во всех провинциях, даже в непосредственной близости от Багдада. Фактически независимой династией становятся к 875 г. и Саманиды — персидские правители Центральной Азии, под властью которых находились древние культурные центры Хорасана и Мавераннахра: Мерв, Бухара, Самарканд, Хорезм, Фергана.
Название самой северной провинции халифата в Центральной Азии — Мавераннахр (араб. — «заречье») — подчеркивает фундаментальность географических факторов в определении границ исторических регионов, но также передает определенную перспективу наблюдателя в культурном пространстве местной ментальной географии. Со времен завоевательного похода Александра Македонского, эллинизировавшего культуру Центральной Азии, территорию к северу от Амударьи называли Трансоксиана, что значит то же самое: земли на другом берегу реки с точки зрения южанина (см. карту). И действительно, долгие столетия не существовало альтернативного взгляда «северянина» как представителя иной стабильной и достаточно универсалистской культуры: к северу от плодородной Ферганской долины и Сырдарьи начинались пустыни и степи, населенные кочевыми племенами. У кочевников было свое представление об окружающем мире, в том числе и о манившей своими богатствами Трансоксиане/Мавераннахре, но не было желания и возможности сделать это знание доступным за пределами локального сообщества. Таким образом, в IX веке земли Саманидов находились в сфере старого «южного» культурного мира, а не «Северной Евразии», пока еще не существующей как социальное пространство.
Парадоксальным образом фактический развал Халифата как единого политического целого был вызван в значительной мере именно развитием государственных институтов. Распространение единой системы сбора податей, судопроизводства и комплектования местных гарнизонов на обширных пространствах, покоренных халифатом, разрастание аппарата местной администрации со временем сделало избыточным существование формального административного центра. Меньшими по размеру государствами было быстрее, дешевле и эффективнее управлять. Раздробленности также способствовало сохранение местных региональных традиций, тем более когда они усиливались (как в случае армянских земель Ашота Багратида) сохранением иной религии.
Вместе с тем, политическая раздробленность вдоль границ исторических «земель» сопровождалась усилением общеисламского самосознания, несмотря на растущую поляризацию между суннитами и шиитами (сам религиозный раскол в исламе можно рассматривать как следствие интенсификации религиозного чувства и усложнения системы верований). На эпоху правления Аббасидов (749−1258) приходится и расцвет «арабской культуры», которую точнее было бы назвать арабоязычной, ибо арабский стал общим языком высокой культуры для представителей самых разных народов, от Ферганской долины до Северной Африки. Политическая раздробленность вносила уточнения в воображаемую карту обитаемого мира, на ней появлялись новые государства, династии и даже народы, но сама карта оставалась более или менее общей на всем пространстве арабской культуры и знакомой с ней периферии.
Стремительное появление, победоносная экспансия и начало раздробления Арабского халифата заняло менее двух столетий (с 632 г. до начала IX в.). По сравнению с этим историческим динамизмом западный сосед и основной противник Халифата — Византия — выглядела оплотом традиции и стабильности (см. карту). Формальная самостоятельность Восточной римской империи со столицей в Новом Риме (до 330 г. носившей имя Византий, после — более известной своим неофициальным названием Константинополь) отсчитывается с 395 г. н.э. Смена династий и внутренние кризисы, потеря и возврат территорий, борьба между разными интерпретациями христианской религии не могли подорвать фундаментальную устойчивость империи. Спустя почти половину тысячелетия после своего возникновения, в середине IX века, Византия вступает в очередной этап подъема, связанного с приходом к власти так называемой Македонской династии в 867 г. Прекращается период внутренних смут, успех сопутствует во внешней политике, государственный аппарат достигает степени специализации и масштабов, непредставимых в то время нигде — пожалуй, кроме Китая.
Интересно, что формализация институтов власти и механизмов управления обществом не привела в Византии к децентрализации и раздробленности, в отличие от Халифата.
Во-первых, важнейшую роль в сохранении единства страны играла церковь, которая в Византии находилась под контролем императора. В отличие от ислама, христианская церковь представляет собой жесткую иерархическую вертикальную структуру. Если халиф оставался символическим лидером всех мусульман (что не предполагало обязательного постоянного политического господства), то Константинопольский патриарх (и тесно связанный с ним император) еще и опирались на духовенство как на разветвленную социальную структуру, пронизывающую все слои общества во всех провинциях и безоговорочно подчиненную Константинополю.
Во-вторых, государственные институты Византии развивались имперскими властями осознанно, опираясь на правовую традицию Римской империи и собственный опыт. Об искусстве управления и о подготовке профессиональных чиновников писались трактаты, а административная система корректировалась путем рациональных реформ. Важнейшую роль сыграл перевод административного деления начиная с VIII в. на систему военных округов — фем. Границы фем не совпадали с историческими землями, а главная роль в них принадлежала не местной аристократии, а назначаемым императором генералам (стратигам). Для империи, располагавшейся на территориях с древними традициями собственной государственности (или, во всяком случае, с собственной родовой знатью), это была не просто военная реформа: как показывает история Багратидов (или Саманидов), Арабский халифат не случайно распадался по границам провинций, совпадавших с территориями исторических регионов и некогда покоренных царств.
В-третьих, население Византийской империи было действительно заинтересовано в сохранении ее единства. Христианское большинство опасалось экспансии арабов-мусульман, которую едва сдерживали войска империи (правда, при этом многие объявляемые еретиками приверженцы диссидентских христианских течений бежали из Византии и укрывались от гонений на территории Халифата). Жители пограничных областей — а таких было большинство в силу особенностей географии Византии — страдали от набегов кочевых и полукочевых племен, приходивших с Восточноевропейской равнины. Кроме того, Константинополь был не просто административным центром, а величайшим торговым центром своего времени. Это был главный рынок сбыта для всех товаров, производимых в империи, и главный источник любых товаров, привозимых в нее. В эту эпоху торговля являлась основным — наряду с победоносной войной — источником богатства и стимулом к поддержанию контактов между разными землями и народами. Являться подданными Константинополя было выгодно.
Наконец, несмотря на культ традиционализма и беспрецедентный для раннего Средневековья уровень формализации государственных институтов, византийское общество сохраняло очень высокую социальную мобильность. В описываемое время общество делилось не на замкнутые сословия, принадлежность к которым передавалась по наследству, а на корпорации (воинов, цеховых мастеров, монахов, чиновников и пр.), членство в которых было открытым. Для выходцев из низших слоев общества существовала реальная возможность подняться до самых высших сфер (например, по чиновничьей лестнице) и даже стать императором. Византийская политическая доктрина сакрализовала (обожествляла) верховную власть как институт, а не конкретного ее носителя: в отличие от Халифата или Китая, императором мог стать не только потомок Пророка или член правящей династии, но и простолюдин, пускай и в результате кровавого заговора. Сам факт прихода к власти доказывал богоизбранность нового императора, а церковное помазание на царство «стирало» неблаговидную предысторию воцарения. В этом отношении характерна и вполне типична история основателя Македонской династии Василия I, который был сыном крестьянина, выходцем из семьи переселившихся в Македонию армян. Его родным языком был армянский, и всю жизнь он говорил по-гречески с сильным акцентом. Попав в Константинополь, Василий начал свое восхождение наверх со службы в императорских конюшнях, был назначен императором главным министром (паракимоненом), женился на любовнице императора, участвовал в нескольких заговорах…
Собственно, результатом заговора стало то, что Василий I основал новую династию (одну из двенадцати, правивших Византией первые восемь веков ее существования), а не его возвышение до императорского трона. Сама возможность для крестьянина с окраины империи стать императором была вполне легальной по византийским законам. Титул императора не передавался автоматически по наследству, но присваивался в ходе специальной церемонии, как правило, с санкции предыдущего императора, высших чиновников и армии. Император имел одного (а часто несколько) официальных соправителей, формально избиравшихся народом, но реально в IX веке уже назначавшихся императором. Это могли быть дети или другие родственники императора (в случае продолжения династии), но могли быть и совершенно посторонние люди — вроде Василия. Именно эти «младшие» императоры являлись основными легитимными кандидатами на место назначившего их «старшего» императора, и попасть на это место быстрее или устранить более легитимного конкурента-наследника можно было путем заговора.