Таблица 3
Динамика индекса развития[2]в странах Востока и Запада в XI–XVIII вв.
2 В скобках даны оценки.
3 Средние по группам стран показатели взвешены по численности населения.
Итак, три крупные страны Востока имели во многом не схожие траектории, разные ритмы и неодинаковые темпы развития в Средние века и Новое время. Если перемножить индексы изменения численности населения и подушевого продукта, то окажется, что в 1000–1800 гг. национальный продукт в Китае возрос в 3,5–4 раза, в Индии – более чем вдвое (на 100–130 %), а в Египте (а возможно и в целом на Ближнем Востоке) он сократился примерно на 1/3. Вместе с тем у этих государств (субрегионов) есть и немало общего: несмотря на отдельные попытки, предпринятые в рамках длительных циклов хозяйственной конъюнктуры, странам Востока в силу ряда обстоятельств (которые будут рассмотрены ниже) не удалось создать долговременно действующий механизм расширенного воспроизводства, выходящего за пределы экстенсивного роста.
Анализируя причины возникновения и развития феномена отставания (отсталости) стран Востока, заметим, что в XII–XIX вв. для них была характерна сравнительно высокая степень нестабильности воспроизводственного процесса (резкие перепады в численности населения, уровнях производства, объемах используемых ресурсов). В отличие от Западной Европы, расположенной в умеренных широтах на периферии Евразии, страны и народы Востока взаимодействуя с могучей и не всегда благодатной природой, нередко испытывали жестокие экологические и социальные потрясения. Засухи, наводнения, землетрясения, тайфуны, цунами, а также опустошительные набеги кочевников и иные проявления крайней нестабильности обусловили значительные, периодически повторявшиеся разрушения производительных сил стран Востока.
Серьезные последствия имели различные эпидемии и пандемии, масштабы которых, по мнению специалистов, в отдельные периоды Средневековья и Нового времени превосходили размах аналогичных процессов в Западной Европе. Население стран, расположенных в тропиках и субтропиках, было в сильной степени подвержено инвазионным и эндемическим заболеваниям (малярия, шистосоматоз и т. п.). Вследствие ослабленного здоровья, жаркого, изнурительного климата и недоедания индивидуальная производительность в странах Южной, Юго-Восточной Азии и Северной Африки в среднем снижалась в 1,5–2 раза.
В отличие от Западной Европы, сумевшей к началу второго тысячелетия укрепить свои основные рубежи и приступить к интенсивному освоению окраин, ведущие страны Востока испытывали периодически возраставший натиск со стороны обширной периферии (степи, полупустыни, пустыни), которую при тогдашнем уровне военной технологии было практически невозможно эффективно контролировать.
Последствия опустошительных набегов и завоеваний кочевников трудно даже представить себе сегодня. К примеру, монголы в XIII в. и маньчжуры в XVII в. уничтожили в ходе установления своего господства соответственно 1/3 и 1/6 часть китайского населения. Разрушение эффективных, но весьма хрупких производительных сил стран Востока, например, ирригационных сооружений, без их своевременного восстановления превращало цветущие края либо в пустыни, либо в ядовитые болота. Голод и эпидемии, вызванные и усиленные войнами, увеличивали размеры гекатомб. Угон в плен квалифицированной части населения, значительное сокращение общей его численности, а также поголовья скота крайне затрудняли восстановление разрушенного хозяйства.
Отмеченные выше природные и военно-политические факторы наложили немалый отпечаток на особенности эволюции общественных структур и производительных сил стран Востока. Возникшее в целях мобилизации подданных для коллективной эксплуатации могучей природы, а также для ожесточенной борьбы с внешними и внутренними врагами за право распоряжаться значительным прибавочным продуктом, государство в азиатских и североафриканских обществах сложилось, вероятно, раньше, чем возникли относительно развитые, в том числе рыночные, формы горизонтальной интеграции социума. Оно приобрело при всех немаловажных различиях, существовавших между странами и регионами Востока, основные черты того, что обычно называют восточным деспотизмом.
Общество подобного типа с преобладанием вертикальных (командных) импульсов и связей над обратными, а также горизонтальными связями, самодовлеющее, в известном смысле тотальное (т. е. без четкого разделения властей, скажем, на светскую и духовную) и дистрибутивное по своему характеру, было при всех его изъянах вовсе не ошибкой истории, а достаточно жизнеспособной системой, просуществовавшей не одно тысячелетие.
Поддержание и восстановление определенного уровня стабильности после необычайно жестких экологических и военно-политических шоков нередко достигалось ценой существенного ослабления горизонтальных связей, подавления индивида, консервации традиционных институтов, ограничивавших импульсы к развитию.
В результате завоеваний кочевники к началу (или в начале) второго тысячелетия установили, а потом неоднократно «возобновляли» свое господство во всех трех крупнейших субрегионах Востока, при этом они воспроизводили, где это им удавалось, периферийные, архаичные формы хозяйствования. Господство кочевников в странах Востока по своему характеру и последствиям, как правило, отличалось далеко не в лучшую сторону от более поздней европейской колонизации. Важной чертой восточных деспотий, сложившихся в результате завоеваний номадов или испытывавших воздействие (военное давление) кочевников извне, была тенденция к превалированию непроизводительных, в том числе разрушительных и паразитических, функций государства над созидательными.
Говоря о хищничестве и паразитизме восточных правителей, приведем следующие факты. Рента и налоговые изъятия, отчуждаемые у крестьян в юаньском, минском и цинском Китае, в делийском султанате, могольской Индии, сефевидском Иране, а также в ближневосточных государствах эпохи Средневековья и Нового времени, порой достигали 40–50 % собранного урожая (конечно, крестьяне, бывало, утаивали часть продукции, но и чиновники и откупщики нередко выколачивали больше, чем это было «положено»). По данным отечественных и зарубежных востоковедов, в XI–XIII вв. на Ближнем Востоке (Египет, Сирия) отчуждалось у крестьян-землевладельцев 25 %, у арендаторов – 62, у издольщиков – 75 и у батраков 82 % произведенного ими сельскохозяйственного продукта. На Ближнем Востоке в конце XVIII – начале XIX вв. феллахи, случалось, отдавали в виде налогов (и ренты) до 2/3 урожая; элита (0,1–0,3 % населения) в могольской Индии, Османской империи, сефевидском Иране присваивала 15–20 % национального продукта. В цинском Китае этот показатель в среднем был, возможно, вдвое меньше (8–10 %), однако и он превышал европейские «стандарты»: в ранней Римской империи и в Англии эпохи королевы Елизаветы I этот индикатор достигал 5–7 %.
Стремясь сохранить и увеличить свои богатства, восточные правители, во-первых, как правило, ограничивали развитие частной инициативы, справедливо усматривая в ней серьезную опасность своему существованию, угрозу стабильности; во-вторых, всемерно наращивали средства военно-политического и идеологического давления на своих подданных и ближайших соседей. В Китае в последней четверти XI в. военные расходы (по минимальным оценкам) могли составлять 3–6 % ВНП.
В аббасидском халифате во времена правления аль-Мансура, Харун ар-Рашида и аль-Мамуна (754–833) этот показатель, возможно, равнялся 6–7 % национального продукта стран Ближнего Востока. В государстве Салах-ад-Дина во времена третьего крестового похода (1189–1192) военные расходы достигали не менее 8–10 % национального продукта. Примерно в такую же величину можно оценить военные затраты Османской империи к концу правления турецкого султана Сулеймана I Кануни (1520–1566). В могольской Индии военные расходы возросли с 12–15 % ее национального продукта в 1595–1605 гг. до 18–23 % в 1680–1688 гг., при этом около четверти населения империи непосредственно обслуживало ее вооруженные силы.
В то же время, по имеющимся оценкам, в средневековых государствах Западной Европы затраты на содержание армий в среднем не превышали 5–10 % их национального продукта. Например, в Англии в 1688 г. этот показатель составлял 5–6 %. Вместе с тем в периоды особенно ожесточенных конфликтов, к которым следует отнести тридцатилетнюю и ряд других войн, отмеченный показатель возрастал до 6–12 %. Обобщая приведенные данные, следует отметить, что в восточных деспотиях относительная доля военных, по сути дела непроизводительных, расходов была в целом несколько выше, чем в досовременных обществах Запада.
Подданные в странах Востока часто страдали не только от произвола, хищничества и паразитизма власть имущих, но также от их инертности и бездеятельности, отражавших глубокую асимметричность взаимных «обязательств» верхов и низов. Низы были, как правило, весьма слабо защищены от всевозможных бедствий (налеты кочевников, грабителей, чума или голод).
После Акбара моголы не имели постоянно действовавшей системы помощи голодающим. Сефевидский режим кое-как поддерживал бедствовавших во время засух. По мнению исследователей, помощь голодающим в странах Востока была меньше, чем в странах Западной Европы в XVII–XVIII вв. Однако в цинском Китае XVIII в. была, по-видимому, создана относительно развитая для того времени система зернохранилищ для экстренного снабжения населения. Но в Китае и других азиатских обществах не было эффективно действовавших карантинных и санитарных кордонов, подобных тем, что существовали в Европе для борьбы с распространением эпидемий.
История стран Востока насчитывает немало мудрых правителей. Вместе с тем система, в которой ничем не ограниченный деспотизм был доминантой общественного устройства, порождала обстановку, в которой порой царило некомпетентное всевластие. Так, в Османской империи после смерти Сулеймана Великолепного и вплоть до начала XVIII в. сменилось 13 весьма слабых и ограниченных султанов.