— Существует еще одна версия, — сказал Кьюробейн Бэнки.
— И что же это?
— Этот мальчик не простой беженец, а очевидно, посланник от джиков.
— Что?
— Это только предположение, ваша тронная милость. Вы же понимаете, что доказательств нет. Но что-то в нем… манера себя держать — он такой вежливый, спокойный и… важный, то, как он пытается нам что-то объяснить; то, как однажды он выдал слова «мир», «любовь», «королева», — сэр, мне кажется, что это не простой беженец. Мне сразу же пришло в голову, что это может быть какой-нибудь эмиссар, присланный к нам прекрасной Королевой человеконасекомых с какой-нибудь специальной миссией. Или мне это только кажется, ваша тронная милость. Прошу извинить мою самонадеянность.
— Эмиссар? — переспросил Хазефен Муери, покачав головой. — Именем всех богов, зачем им присылать к нам эмиссара?
Кьюробейн Бэнки вежливо посмотрел на него, но ничего не ответил.
Насупившись, Хазефен Муери поднялся с судейского трона и, сомкнув за спиной руки, скользящей походкой стал расхаживать взад-вперед.
Кьюробейн Бэнки был не дурак: к его мнению, как бы робко оно ни было высказано, стоило прислушаться. И если джики прислали эмиссара, кого-то человеческого происхождения, кого-то, кто так долго находился среди насекомых, что позабыл свой язык и воспроизводил только резкую, ломаную трескотню джиков…
Пока он расхаживал, к нему подошел один из торговцев и, дернув изо всех сил его обрядовый пояс, попросил внимания. Хазефен Муери, гневно сверкая глазами, поднял руку, словно собирался ударить торговца. Тот поднял на него изумленный взгляд.
В последний момент Хазефен Муери овладел собой.
— Ваше прошение остается для дальнейшего изучения, — сказал он торговцу. — Придешь в суд в мое следующее дежурство.
— А когда оно будет, ваша светлость?
— Думаешь, я знаю, придурок? Посмотри на доске! — У Хазефена Муери затряслись пальцы. Он терял самообладание. — Это будет на следующей неделе, полагаю, в день Фрита или Доинно, — уже более спокойно сказал он. — Иди!
Купцы исчезли. Хазефен Муери повернулся к капитану стражи:
— А где сейчас этот посланник джиков?
— Ваша тронная милость, это было всего лишь предположение, что он посланник. Я не могу наверняка утверждать, что это так.
— Как бы то ни было, где он?
— Здесь рядом, в камере для задержания.
Он снова занял свое место на троне. Он был раздражен и сбит с толку. Прошло несколько минут.
Хазефен Муери делал все возможное, чтобы сохранять самоконтроль, пытаясь сохранять спокойствие духа, как учила его мать Толайри. Поспешность вела только к просчету и заблуждению. Сама она — храните боги душу этой сердечной и нежной женщины! — никогда не допускала такой нервозности. Но Хазефен Муери был метисом с энергичностью и силой, характерными для смешанной крови. Толайри стала подношением племени кошмаров, и давным-давно, когда бенги и кошмары все еще влачили бок о бок тревожное существование в Венджибонезе, неукротимый бенгский воин Трей Хазефен склонил кошмарскую жрицу к неожиданной любви и неправдоподобному замужеству.
Он сидел в ожидании, но теперь уже более спокойный. Наконец под куполом появилась тень огромного шлема Кьюробейна Бэнки, а потом и сам Кьюробейн Бэнки, который за конец привязи из сплетенных ивовых прутьев вел пришельца. При виде последнего Хазефен Муери весь напрягся, крепко вцепившись руками в подлокотники трона.
Это действительно был странный незнакомец.
Он был молод — в возрасте позднего отрочества или ранней зрелости — и болезненно тощий, с тонкими сгорбленными плечами и хрупкими руками, напоминавшими высохшие стебли. Украшения, которые он носил — браслет и блестящий нагрудный знак, — в самом деле походили на куски отполированного тяжелого щитка джиков, вызывая суеверный страх. Мех его был черным, но не таким густым и богатым, как у Хазефена Муери, — в нем присутствовал какой-то тусклый сероватый оттенок, и этот жалкий пыльный мех местами почти полностью износился. Хазефен Муери понял, что этого юношу в течение жизни кормили крайне плохо. Он много претерпел.
А его глаза! Эти бесцветные, холодные, неморгающие глаза! Казалось, что они смотрели на судейский трон сквозь бездну множества миров. Пугающие, безжалостные глаза, враждебные глаза; хотя когда Хазефен Муери присмотрелся к ним повнимательнее, то заметил, что это были печальные сострадательные глаза, глаза пророка и целителя.
Как такое могло быть? Его смутило такое противоречие.
В любом случае, кем бы или чем бы ни был этот мальчик, не было никаких причин привязывать его подобным образом.
— Развяжи его, — приказал Хазефен Муери.
— Но, ваша тронная милость, а если ой бежит!..
— Он прибыл сюда с какой-то целью. Поэтому побег не в его интересах. Развяжи его.
Кьюробейн Бэнки развязал узел. Казалось, что незнакомец стал выше, но все равно не двигался.
— Я сегодня в этом дворе несу дежурство по трону, — сказал Хазефен Муери. — Меня зовут Хазефен Муери. Кто ты и зачем прибыл в город Доинно?
Юноша проделал какие-то жесты быстрыми вытянутыми взмахами пальцев и издал такие хриплые звуки джиков, словно хотел плюнуть на ноги Хазефена Муери.
Хазефен Муери вздрогнул и отпрянул назад. Можно было не сомневаться, что в тронном зале находился настоящий джик. Хазефен Муери похолодел.
— Я не говорю на языке джиков, — холодно произнес он.
— Шшштккк, — сказал юноша, или что-то в этом роде. — Гггкчххххсп. Штгггк. — И затем произнес, выдавив из горла слова так, словно внутри него находилась какая-то колючая вещь, которую он должен был вытолкнуть: — Мир.
— Мир?
Юноша кивнул.
— Мир. Любовь.
— Любовь, — повторил Хазефен Муери и медленно покачал головой.
— Приблизительно то же самое было, когда я его допрашивал, — пробормотал Кьюробейн Бэнки.
— Успокойся. — И, громко и отчетливо произнося слова, словно в этом была какая-нибудь разница, Хазефен Муери обратился к юноше:
— Я спрашиваю тебя еще раз: как тебя зовут?
— Мир. Любовь. Ддцдкдд фтсххх.
— Твое имя, — переспросил Хазефен Муери. Он постучал по груди, по тому месту, где белые извилистые полосы, унаследованные от матери, по диагонали пересекали густой черный мех. — Я — Хазефен Муери. Мое имя Хазефен Муери. Это мое имя. Его имя, — и он указал на Кьюробейна Бэнки — Кьюробейн Бэнки. А твое имя…
— Шчхххджджк. Втстссссх. Нддиник! — казалось, юноша прилагал огромные усилия, чтобы что-то отчетливо произнести. Мускулы его впалых щек корчились от боли; глаза вращались; он сжал кулаки и уперся локтями в валившиеся бока. И вдруг у него вырвалось целое понятное предложение:
— Я пришел с миром и любовью от Королевы.
— Вы видите, это эмиссар! — заорал Кьюробейн Бэнки, победоносно оскалившись.
Хазефен Муери кивнул. Кьюробейн Бэнки начал было говорить что-то еще, но Хазефен Муери сделал ему раздраженный знак помолчать.
«Это действительно какой-то ребенок, украденный джиками во младенчестве. — подумал он. — И с тех пор он жил среди них в их недоступной северной империи. И теперь был послан обратно в город своего рождения выполнить одному Джиссо известный приказ королевы человеконасекомых».
Намерения джиков находились вне всякого понимания. Все это знали. Но сообщение, которое этот юноша так мучительно старался передать, могло предвещать благоприятную возможность в сложных взаимоотношениях людей и народа насекомых. Хазефен Муери, который являлся уникальным среди принцев города и достиг той точки зрелости, когда становилось необходимым задуматься о восхождении к более высоким сферам, воспринял то, что незнакомец появился именно в тот день, когда он исполнял должность судьи, как знак судьбы. Из этого можно было извлечь какую-то пользу. Хотя сначала он должен был понять, что пытался сказать посланник.
И тут он вспомнил о толкователе. О самом знаменитом из всех вернувшихся пленников, девушке самого знатного происхождения из когда-либо украденных, — Нилли Аруилане, дочери Танианы и Креша. Она немного могла понимать язык джиков. Три месяца плена, проведенные среди них несколько лет назад. Она была схвачена у самых стен города, став причиной огромных волнений: единственный ребенок вождя и летописца был украден насекомыми! Громкий плач, всеобщее безумие. Был проделан огромный поиск на прилежащей территории. Но все напрасно. Затем, спустя месяцы, словно упав с неба, девочка вдруг появилась вновь. Она казалась ошеломленной, хотя явных признаков насилия не было видно. Подобно всем вернувшимся от джиков, она отказалась рассказать о времени, проведенном в плену; подобно остальным, она изменилась, став более угрюмой и замкнутой. Хотя она и раньше была достаточно угрюмой.
Не было ли риска втягивать в это Нилли Аруилану?
Она была своевольным, непредсказуемым и опасным союзником. Она унаследовала от своей могущественной матери и непостижимого мечтательного отца множество удивительных черт. Ее никто не мог контролировать. Прошло уже несколько месяцев после празднования ее шестнадцатилетия, а она бешено носилась по городу, свободная как река. Насколько было известно Хазефену Муери, она никогда никому не позволила прикоснуться к ней, так же как и опоясать себя, разумеется не считая того ее дня отношений с женщиной, совершавшей подношение Болдиринфой, но это был просто ритуал, символизировавший ее вступление в пору женской зрелости, когда ей исполнилось тринадцать лет. Через это проходили все. Как раз на следующий день ее утащили джики. Некоторые люди поговаривали, что ее вообще никто не крал — просто она сбежала, посчитав свой первый день отношения слишком грустным. Но Хазефен Муери подозревал, что это не так. Она вернулась слишком странной. Должно быть, она действительно побывала у джиков.
В соображениях Хазефена Муери играл важную роль еще один важный фактор — он желал Нилли Аруилану с мрачной страстью, которая жгла его подобно пожару в сердце мира. Он видел в ней ключ к власти над городом, если только она станет его су