енники, если они вообще что-нибудь рассказывают. Должно быть, он живет в Гнезде с трех или четырех лет, потому что почти не помнит нашего языка.
Хазефен Муери угрюмо почесал шерсть на щеке.
— У тебя есть какие-либо предположения? — через некоторое время спросил он.
— Только очевидное. Пошли за моим отцом.
— Ах, — вырвалось у Хазефена Муери. — Разумеется!
— Летописец говорит на языке джиков? — спросил Кьюробейн Бэнки.
— Идиот, у летописца есть Чудодейственный камень, — отозвался Хазефен Муери. — Барак Дайир! Барак Дайир! Разумеется! Достаточно одного прикосновения к нему, и все тайны разгаданы!
Он хлопнул в ладоши. Появился бейлиф.
— Разыщи Креша и вызови его сюда, — он обернулся. — Перерыв до прихода Креша.
Тем временем летописец'находился в своем саду естественной истории, расположенном в западном квадрате города, наблюдая появление кэвианди.
Много лет назад, в Венджибонезе, в видении времен Великого Мира, он проник в место, называвшееся Деревом жизни. Там народ с темно-синими глазами собрал разные виды диких животных и поместил их в клетки, в которых воспроизводились естественные условия. К своему великому ужасу и огорчению, спавший Креш обнаружил среди помещенных там животных даже своих предков и таким образом он узнал, что его народ, считавший себя людьми, не такого уж высокого уровня и во времена Великого мира рассматривался как просто животные, которых можно было коллекционировать и сажать в клетки.
Многие из животных, увиденные Крешем в тот день проникновения в отдаленное прошлое, погибли во время Долгой Зимы, и их виды навсегда исчезли с лица Земли. Само Дерево жизни давным-давно превратилось в пыль. Но Креш создал в городе Доинно свое Дерево Жизни, возвышавшееся над спокойным заливом: походивший на лабиринт сад, где для изучения им были собраны животные со всех концов континента. Там у него были водные страйдеры, барабанные животы, дан-сероги и множество других зверей, которых встречали люди во время своих миграций после того, как покинули родовой кокон. У него были длинноногие стинчи-толы с голубым мехом, чьи души соединялись каким-то непонятным ему образом. У него были стада толстоногих красных скантинов. Были и розовые липкие, с длинными ядовитыми зубами черви, длиной превосходившие высоту человека, которые жили в паровой грязи из приозерных мест. У него были кмары, крис-поллы, стакимандры. У него были габулы. У него были степторы. У него была стая насмешливых обезьяноподобных зверьков, обитавших на деревьях, которые, когда люди впервые проникли в Венджибонезу, забрасывали их кусками помета.
И теперь у него появилась пара кэвианди, привезенных из приозерных мест.
Он создаст им уютную среду обитания возле потока, протекавшего в саду, наполнив его рыбой, которую они больше всего любят, и у них будет возможность выкопать норы, в которых им нравится жить. А когда они привыкнут жить в неволе, он попытается проникнуть в их сознание с помощью внутреннего ока, с помощью, если понадобится, Чудодейственного камня. Он коснется их душ, если они у них есть, и узнает скрываемое в их глубине.
Дрожавшие кэвианди сидели в переносной клетке, тесно прижавшись друг к другу, глядели на него со страданием и страхом огромными круглыми глазами.
Креш ответил на этот грустный взгляд взглядом, полным любопытства и очарования. Это были изящные и элегантные зверьки и, вне всяких сомнений, разумные. Именно насколько они разумны, он и хотел выяснить. Опыт Дерева Жизни, до самого Великого Мира, подтверждал, что разум можно обнаружить в животных многих видов.
Креш знал, что среди людей встречались те, которые ловили кэвианди для насыщения своей плоти. Говорили, что они очень вкусные. Но это должно было прекратиться, если окажется, что ясности глаз кэвианди соответствовало богатство интеллекта. Может быть, это своего рода защитное законодательство — непопулярное, но необходимое…
Он испытывал искушение быстренько заглянуть в их сознание сразу же. Осуществить небольшую предварительную пробу. Чтобы просто иметь общее представление.
Он улыбнулся дрожавшим животным и поднял свой осязательный орган, собираясь вызвать внутреннее око — только на миг, чтобы быстренько взглянуть.
— Ваша светлость! Господин летописец!
Вмешательство было настолько неожиданным, что напоминало раздавшийся за спиной взрыв. Креш обернулся и увидел одного из своих заместителей и грубоватого человека с кушаком бейлифа дворцового суда.
— Что такое?
— Прошу прощения, господин летописец, — выступил вперед бейлиф, — но я принес вам сообщение из суда, от Хазефена Муери, который сегодня сидит в Базилике. Обнаружен неизвестный молодой человек, который, как оказалось, вернулся из плена от джиков и который способен разговаривать только звуками насекомых. Принц Хазефен Муери с почтением просит, чтобы вы помогли ему — пришли в Базилику помочь переговорам…
На время перерыва они отослали ее подождать в камеру задержания — небольшую душную комнату, мало чем отличавшуюся от камер, где содержали преступников, ожидавших внимания принца-судьи. Джикского эмиссара они поместили в такую же комнату в дальнем конце купола. Нилли Аруилана считала, что им было бы полезней подождать появления Креша в одном помещении, чтобы попытаться наладить общение, но нет, ее поместили в одну камеру, а его в другую. Она понимала, что Хазефен Муери, должно быть, не доверяет им, чтобы оставить вдвоем, без наблюдения. Это еще раз подтверждало мелочность и капризную подозрительность его души, ее мелкую подлую сущность.
«Мог ли он чувствовать, что нас объединяет Гнездо? — думала она. — Неужели он боится, что, если он предоставит нам возможность провести в одной камере час, мы составим какой-либо тайный заговор? Или он просто боится, что все это время мы будем заниматься чем-нибудь другим?» Это была странная мысль. Незнакомец, представлявший собой кожу да кости, использует свободное время для того, чтобы запрыгнуть на нее. Он ей совсем не нравился. Но она не могла допустить, чтобы Хазефен Муери так о ней думал. «За кого он меня принимает?» — спрашивала она себя.
Она разъяренно расхаживала по крошечной клинообразной комнатке. Потом она села на скамейку из черного камня, находившуюся под нишей с иконой Доинно Преобразователя, и откинулась назад, скрестив на груди руки. Теперь немного спокойствия. Набраться еще немного терпения. Возможно, ждать придется долго, прежде чем бейлифу удастся найти отца.
Успокоившись, она почувствовала, что грезит. Теперь с ней происходило что-то странное. В памяти всплывали образы. Гнезда? Да. Да. С каждой минутой становившиеся все более отчетливыми, словно слой за слоем убирали пленчатый покров. Теперь, после длительного сна, пробуждались старые воспоминания. Что их вызвало? Вид амулетов на груди и запястье? Аура Гнезда, которую он принес с собой и видимая только ей?
Она слышала, как в ее памяти что-то ревет и рвется. И вот она там. В том другом мире, где она провела странных три месяца жизни, которые живо встали перед глазами.
Все собрались вокруг нее в изогнутом проходе, приглашая обратно после длительного отсутствия, нежно теребя клешнями ее мех, как бы приветствуя: полдюжины спутников Королевы, пара Яйцо-создателей, Гнездо-мыслитель и пара Воителей. Их сухой живительный запах щекочет ее ноздри. Воздух теплый и спертый; мрачный розовый мерцающий свет — милый и знакомый свет Гнезда, — слабый, но достаточный. Она по очереди обнимает их, смакуя прикосновения их гладких двухцветных щитков и предплечий, покрытых черной щетиной. «Как хорошо возвращаться, — говорит она им. — Я мечтала об этом моменте, как только ушла отсюда».
И тогда в дальнем конце длинного прохода началось волнение: это появилась процессия молодых самцов, которые толкали и теснили друг друга. Они торопились к королевской комнате, чтобы возбудиться, прикоснувшись к Королеве. Это последняя ступень к их зрелости. В конце концов им позволят заняться оплодотворением: чтобы Королева ни сделала — это будет сделано для того, чтобы привести молодежь к деторождению. За это Нилли Аруилана их ненавидела.
Но она сама уже созрела. Готова к этому; готова к жизни, воспламеняющей всю ее суть, готова сыграть должную роль в Яйце-плане. Королева должна это знать. Королева знает все. «Скоро, — думала она, — скоро наступит один из тех дней, когда придет моя очередь предстать перед Королевой; и на меня снизойдет Ее любовь; мое лоно возбудится при ее прикосновении, и в конце концов я тоже буду… Я тоже буду…»
— Леди, суд возобновился снова, — раздался голос, прервавший ее размышления подобно скучному ржавому ножу.
Она открыла глаза. Перед ней стоял бейлиф, но уже другой. Она посмотрела на него с такой ненавистью, что осталось непонятным, как она не выщипала мех с его шкуры. Ничего не понимая, он по-идиотски таращился на нее. — Леди, вас просят вернуться…
— Да. Да! Думаешь, я не слышу?
Похоже, Креш еще не появился. Все оставалось по-прежнему. В самом центре комнаты, не двигаясь, словно статуя стоял пришелец. Казалось, что он даже едва дышал. Но это была обыкновенная джикская хитрость. Они не растрачивали энергию впустую. Когда не было причин двигаться, они замирали совсем.
Хазефен Муери, напротив, находился в постоянном движении. Он то скрещивал, то разъединял ноги; ерзал на троне, словно тот стал ледяным или слишком раскаленным, то размахивал своим осязательным органом, сворачивая его у голеней или закидывая за себя, так что кончик выглядывал из-за плеча. Его напряженный янтарный взгляд шнырял по всему огромному залу, избегая направления, где находилась Нилли Аруилана; но вдруг она заметила, что он снова таращится на нее свойственным ему образом. Но как только их глаза встретились, он отвел взгляд.
С одной стороны, ей было его жалко. Он был таким легко выводимым из себя и раздражительным. Говорили, что его мать Толайри была святой и нежной женщиной, а отец самым храбрым из всех воинов. Но сам Хазефен Муери на святого не походил, и Нилл и Аруилана сомневалась, что на поле битвы от него была бы какая-нибудь польза. Вряд ли это похвала его предкам. «Наверное, — подумала она, — старики правы, когда обычно говорят, что в этот модернизированный век городской жизни мы стали беспорядочной и встревоженной расой, живущей без ясного представления о своих целях. Слабовольные люди. Декаденты.