Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 3 — страница 4 из 12

§ 23 Антисемитизм во Франции

Реакция победителей в Германии, антисемитизм был реакцией побежденных во Франции. Там торжествующая военная империя, государство-казарма, где слепой культ отечества и армии все подав­ляет и обезличивает; тут милитаризованная республика, болезнен­ный патриотизм униженных и страстная жажда «реванша», ищущая внутренних врагов, чтобы излить на них злобу, бессильную против врага внешнего. В этот военно-патриотический мундир долгое вре­мя рядились во Франции все, от клерикалов-монархистов, мечтав­ших о перевороте, до радикалов-республиканцев, — пока выросшее на почве шовинизма антисемитское «дело Дрейфуса» не обнаружи­ло, сколько темных сил старины таится под покровом Третьей рес­публики, совмещавшей Париж с Лурдом.

При незначительной численности еврейского населения в ко­ренных областях Франции (до ста тысяч в Париже и провинции, не считая 50 000 евреев Алжирской колонии) еврейский вопрос, как социальный или национальный, не мог здесь возникнуть есте­ственно. Здесь горсть ассимилированных евреев совершенно те­рялась в сорокамиллионном населении и не могла подать повода к крикам об экономическом или культурном засилии, как в Гер­мании или Австрии. В Париже антисемитизм был исключительно орудием политическим в руках реакционеров, клерикалов и ре­ваншистов, врагов Третьей республики. Поощренные ростом анти­семитизма в Германии, французские антисемиты старались выдумать «еврейскую опасность»: они неустанно говорили о несметных богат­ствах банкирского дома Ротшильда и сочиняли легенды о тайном всееврейском правительстве в лице «Всемирного Еврейского Союза» (Alliance Israélite Universelle) в Париже. Им кололи глаза евреи, вы­двинувшиеся на государственной службе: министры (Кремье, Рейналь и др.), префекты, офицеры высших рангов, лица свободных профес­сий, в особенности журналисты радикальной прессы, изобличавшие тайные происки врагов республики. Барон Ротшильд стал ненавис­тен реакционерам после того, как его банкирский дом содействовал краху запутавшегося в спекуляциях католического банка «Union Générale», финансового органа роялистской партии, стремившейся к политическому перевороту (1882). Соперничество двух банков изоб­ражалось как борьба еврейского капитала с французским и чуть ли не иудейства с католичеством.

В Алжире были другие мотивы юдофобии. Здесь арабы-тузем­цы завидовали евреям, которых «закон Кремье» (том II, § 49) одарил правами французских граждан и таким образом поставил выше му­сульман, рядом с нацией завоевателей. Христианское же население Алжира, сброд предприимчивых французов, итальянцев и испанцев, нахлынувших в страну с целью эксплуатации ее природных богатств, ненавидело евреев как торговых конкурентов. Хозяйственный строй еврейского населения Алжира был сходен во многом со строем рус­ского и галицийского еврейства: небольшая группа крупных коммер­сантов, занимавшихся вывозом колониальных товаров и ввозом фаб­рикатов из Европы; средний класс торговцев, лавочников, ремеслен­ников и, наконец, масса бедных рабочих или безработных, живших в примитивных условиях восточной культуры. Сталкиваясь постоян­но с разными классами мусульманского и христианского населения, евреи стояли между враждебными стихиями и в моменты политичес­ких смут подвергались погромам по классическому российскому об­разцу.

В начале 80-х годов антисемитская зараза из Берлина и Вены проникла в Париж. На улицах появились разносчики газет, вы­крикивавшие еще непривычные для французского уха названия новых листков: «Anti-Juif» и «Antisémitique» (1882-1883). Деви­зом этих темных изданий было: «Еврей — вот враг!» («le juif — voilà l’ennemi!»). Это было во время вышеупомянутого кризиса ка­толического банка, который боролся с «еврейским банком» Рот­шильда и на бирже и в печати. Антисемитские листки, издававши­еся при тайной поддержке этих клерикальных дельцов, были еще хуже своих германских образцов: в них фальсифицировались и со­временность и история; обскуранты и аферисты щеголяли здесь в костюмах либералов и даже социалистов, но не умели так искусно устраивать маскарад «христианского социализма», как в Германии и Австрии. Никто из лучших людей Франции, ее духовной элиты, не примкнул к этому вульгарному движению. Против расовой теории антисемитизма выступил мыслитель, который раньше сам выдвинул различие между арийской и семитской культурой,— Эрнест Ренан. В лекции, прочитанной в начале 1883 г. («Еврейство как раса и как религия»), он доказывал, что диаспора еще в древности восприняла много инородных элементов и утратила свой чистый расовый тип, а современное еврейство представляет собою только религиозную груп­пу, имеющую ту историческую заслугу, что ее древние пророки со­здали «христианство до Христа». За историческими комплиментами Ренана скрывалось полное отрицание национального еврейства в настоящем, и ассимилированные парижские евреи могли искренно аплодировать оратору, выражавшему в научной форме общеприня­тую догму века и вместе с тем разрушавшему расовую основу ан­тисемитизма. В течение нескольких лет французские евреи, наблю­дая антисемитскую вакханалию в соседних странах, могли еще уте­шаться мыслью, что от них отхлынет эта волна реакции, — но они ошиблись.

Во второй половине 80-х годов антисемитизмом воспользова­лись как политическим орудием шовинисты из «Лиги патриотов» Деруледа и антиреспубликанцы, мечтавшие о перевороте при помо­щи военного министра Буланже. В литературе передовым бойцом их был Эдуард Дрюмон, ловкий журналист, опубликовавший в 1886 г. обширную книгу «La France juive» («Еврейская Франция»). В этом памфлете, одном из наихудших произведений юдофобской литера­туры, прошлое и настоящее французских евреев изображены так, чтобы отравленный ненавистью читатель мог воскликнуть: «Forsan ex nobis exoriatur ultori» (Может быть, из нашей среды восстанет мститель!) Украшенное этою латинскою цитатою, введение к кни­ге начинается дерзким сравнением: «Тэн писал (в своей истории французской революции) о якобинском завоевании: я хочу писать о еврейском завоевании». Извращенная Дрюмоном история рису­ет евреев как завоевателей Франции еще в средние века: против этих экономических покорителей страны боролись христианнейшие короли и католическое духовенство путем репрессий, инквизиции, клеймения еврея желтым кружком на одежде, наконец, путем массо­вых выселений. Разгромленный вместе с евреями в средние века като­лический орден тамплиеров оказывается чем-то вроде космополи­тической еврейско-масонской организации, которая поэтому была уничтожена королем Филиппом Красивым. После окончательного изгнания евреев в 1394 г. Франция вздохнула свободно, но в нее впо­следствии стали проникать тайные и явные евреи, которые к концу XVIII века составили вместе с франкмасонами грозную силу. Эта сила сначала добилась изгнания из Франции иезуитов, «прозорливых людей, олицетворявших французский дух в его наилучших проявле­ниях», а потом устроила губительную революцию 1789 года. Для большего эффекта Дрюмон превращает в еврея мрачного героя тер­рора Марата, который будто бы был потомком беглых испанских марранов, и восклицает: «Потомок иудействующих ответил на кост­ры Испании гильотиною во Франции». Революция, давшая евреям гражданское равноправие, является источником всех бедствий, по­стигших затем страну. Эмансипированные евреи превратили като­лическую Францию в страну безбожия и масонства; они властвуют в ней силою капиталов Ротшильда; они толкнули ее в последнюю не­счастную войну с Пруссией и под главенством Гамбетты (которого Дрюмон тоже уличает в еврейском происхождении) утвердили в стра­не республиканский строй с лозунгом: «Клерикализм — вот враг!» Против этого лозунга светской республики Дрюмон выставляет свой: «Еврей — вот враг!» Все содержание «Еврейской Франции» изобли­чает происхождение этой книги: она вышла из темных недр католи­ческой реакции и издана на средства иезуитского ордена. Помесь древнего епископа Агобарда с лживым газетным репортером конца XIX века — таков Дрюмон. В этом сочетании ядовитых элементов старой и новой Франции заключалась его сила. Памфлет Дрюмона имел колоссальный успех: он перепечатывался в ряде изданий и чи­тался нарасхват: приятно было читать пикантный фельетон с приме­сью парижской сплетни под видом «очерка современной истории» (подзаголовок книги). Для многих «Еврейская Франция» стала еван­гелием юдофобии. Успех поощрил автора на новые литературные подвиги в том же роде.

Оставалось претворить слово в дело. Была организована «На­циональная антисемитская лига Франции», куда вошли разорив­шиеся маркизы, обанкротившиеся купцы, буланжисты и реакцио­неры всех оттенков. Неудача государственного переворота, заду­манного буланжистами (1889), на время обезоружила врагов рес­публики: все бонапартисты, орлеанисты и клерикалы убедились, что трудно сокрушить новый строй при помощи заговоров. При­шлось более серьезно взяться за дело подкопа под устои респуб­лики. Все усилия были направлены к тому, чтобы пропитать на­род духом воинствующего национализма и реванша, держать его под постоянным страхом германского нашествия и в этой атмос­фере тревоги создать призраки «внутренних пруссаков» — евреев и масонов. Ненавидя немцев, патриоты подражали, однако, не­мецким антисемитам. В 1891 г. группа депутатов французской па­латы внесла дикое предложение об изгнании евреев из Франции. Палата не снизошла даже до обсуждения этого средневекового проекта, но антисемиты не смутились неудачею попытки, кото­рая имела для них только значение демонстрации, и продолжали свое дело. В 1892 г. была основана в Париже ежедневная газета «Libre Parole» («Свободное слово»), выходившая под редакцией Дрюмона при денежной поддержке иезуитов (во главе админист­рации газеты стояло лицо, заведовавшее фондом иезуитского орде­на). То был яркий образец прессы, развращающей общественное мнение, орган клеветы на целые корпорации и на отдельных пред­ставителей общества. Газета «Libre Parole» пользовалась всяким об­щественным событием или просто скандальным происшествием для того, чтобы натравливать толпу на тайный союз евреев и масонов — фикцию, которою антисемиты пугали недалеких людей. Банкротство предприятия по сооружению Панамского канала, скомпрометиро­вавшее многих политических и финансовых деятелей, в том числе и нескольких евреев, дало повод газете объявить всех евреев «панамистами», разорителями Франции. Дрюмон и его сотрудники непре­рывно клеветали на еврейских офицеров в армии и намекали на спо­собность их совершить государственную измену, что вызвало ряд дуэлей оскорбленных лиц с сотрудниками лживой газеты. Одна из этих дуэлей — между еврейским капитаном Майером и сотрудником Дрюмона маркизом Моресом — кончилась смертью благородного офицера. Военный министр Фрейсинэ в своей речи в палате депута­тов резко осудил антисемитскую травлю как преступление против отечества, и палата присоединилась к его декларации (1892). Тогда антисемитские заговорщики, подобно изуверам церкви, создали про­цесс о государственной измене одного еврейского офицера для того, чтобы опозорить все французское еврейство. Так возникло в 1894 году знаменитое «дело Дрейфуса», которое вызвало страстную полити­ческую борьбу во Франции и в течение ряда лет волновало весь ци­вилизованный мир.

§ 24 Дело Дрейфуса (1894-1899)

Это дело выросло, как ядовитый гриб, на почве милитаризма и реванша. Установившиеся тогда европейские коалиции — тройствен­ный и двойственный союзы, находясь в состоянии «вооруженного мира», зорко следили друг за другом. Военные агенты при посоль­ствах великих держав старались путем шпионства выведывать тай­ны генерального штаба противной стороны о состоянии ее вооруже­ний и военных планах. Такую секретную разведку имело при себе и германское посольство в Париже. В свою очередь, и французский ге­неральный штаб имел бюро контрразведки для противодействия это­му шпионажу. Однажды, в сентябре 1894 года, французское разве­дочное бюро доставило военному министру Мерсье анонимное пре­проводительное письмо, или «бордеро» (bordereau), выкраденное из бумаг германского посольства и содержавшее перечень посланных туда копий секретных документов французского генерального шта­ба. Было ясно, что среди офицеров генерального штаба завелся из­менник, который передает военные секреты агентам враждебного государства. Стали искать изменника и остановились на молодом капитане-еврее, который с недавнего времени состоял на службе в генеральном штабе. Сын фабриканта в Эльзасе, Альфред Дрейфус (род. в 1859 г.) учился в парижской Политехнической школе, слу­жил в армии, дошел до чина капитана артиллерии и стремился к высшему военному посту. С большим трудом добился он того, что перед ним открылись двери французского генерального штаба. Че­столюбие Дрейфуса было удовлетворено: его патриотизм и военные способности были признаны и он стал жрецом в святилище милита­ризма. Сын мирного суконного фабриканта, он гордился тем, что занял место на фабрике военного реванша. Он не знал, что идет в стан врагов. Как только начались розыски автора «бордеро», по­дозрение пало на Дрейфуса только как на еврея, ибо никаких объек­тивных данных для этого не было: Дрейфус был богат, женившись на дочери миллионера, и не мог прельститься деньгами за преда­тельство; он был горячим патриотом-реваншистом и германофо­бом, мечтавшим о возвращении своего родного Эльзаса Франции. Но он должен был стать очистительной жертвою за других. Его со­служивцы по генеральному штабу, генерал Буадефр (Boisdeffre) и офицеры из разведочного бюро, должны были сами очиститься от подозрения и очень желали, чтобы пятно измены легло именно на еврея. Произведенное экспертами сличение почерка Дрейфуса с по­черком «бордеро» не дало определенных улик: мнения экспертов от­носительно сходства почерков расходились. Тем не менее Дрейфус был арестован и заключен в тюрьму. Факт ареста держался в стро­гом секрете, но антисемиты из военного министерства открыли сек­рет своим друзьям из редакции дрюмоновской газеты, и там подня­ли крик о раскрытой «еврейской измене». Вслед за «Libre Parole» за­вопила об этом вся реакционная пресса, требуя беспощадного суда над изменником.

Возбужденное этой агитацией, общество возмущалось нереши­тельностью военного министра Мерсье, который сомневался в ви­новности Дрейфуса и медлил с преданием его суду. Под этим давле­нием министр, боявшийся испортить свою служебную карьеру, ре­шил предать Дрейфуса военному суду. Во время разбора дела в суде членам его была подсунута пачка документов («секретное досье»), будто бы уличающих подсудимого; между ними находилась похи­щенная из германского посольства заметка, где говорилось о полу­чении плана укрепления Ниццы при помощи «канальи Д.» («ce canaille de D.»), и военных судей старались убедить, что этой начальной буквой обозначен Дрейфус. Все было подстроено так, чтобы суд вынес Дрейфусу, упорно отрицавшему свою вину, обвинительный приговор. Признанный виновным в государственной измене, Дрей­фус был приговорен к публичному разжалованию (degradation) и бессрочному заключению (22 декабря 1894). Церемония разжало­вания совершилась при большом стечении народа на Марсовом Поле в Париже. Когда был прочитан приговор суда об исключе­нии «изменника» из армии, Дрейфус воскликнул: «Вы осудили не­винного. Да здравствует Франция, да здравствует армия!» Он про­должал выкрикивать эти слова, когда офицер срывал с него эпо­леты и ломал шпагу над его головою, а разъяренная толпа крича­ла: «Смерть изменнику!» В угоду толпе власти делали все возмож­ное, чтобы превратить пожизненное заключение осужденного в длительную смертную казнь. Дрейфуса отправили за океан, на один из островов Французской Гвианы (Кайенна) в Южной Аме­рике, который вследствие своего губительного климата назывался «Чертов остров» (île du Diable). Жена Дрейфуса хотела последовать за ним в ссылку, но ей, вопреки закону, отказали в этом. Оторван­ный от мира, подавленный презрением целой нации, у которой он искал славы, Дрейфус был как бы заживо погребен на пустынном, скалистом острове посреди океана.

Тяжело было положение французских евреев после осуждения Дрейфуса. Клеймо презрения, наложенное на одного человека, лег­ло на всех его соплеменников. Антисемиты и клерикалы приобрели твердую почву под ногами. Они теперь могли клеветать сколько угод­но в публичных собраниях, с парламентской трибуны и в печати. Они требовали удаления евреев от государственной службы, готовясь постепенно добиться полной отмены гражданского равноправия. «Изменник Дрейфус» стал в этих кругах общества синонимом еврея вообще. Само французское еврейство, национально обезоруженное долгим процессом ассимиляции, не могло противопоставить своим врагам организованную общественную силу. Только реабилитация осужденного могла изменить отношения французов к еврейству, но путь к этому был чрезвычайно труден, ибо восстановить честь не­винно пострадавшего значило бы разоблачить махинации генераль­ного штаба и военного министерства, т. е. поколебать престиж Фран­ции перед иностранцами — перед союзной Россией и враждебной тройственной коалицией. И действительно, когда после двухлет­него томления узника на Чертовом острове началась борьба за пе­ресмотр его дела, в стране поднялась такая политическая буря, которая не раз грозила крайнею опасностью всему французскому еврейству.

Среди офицеров французского генерального штаба нашелся один честный человек, который решился распутать клубок лжи и подделок, опутавший дело Дрейфуса. Назначенный начальником разведочного бюро в 1896 году, полковник Пикар (Picquart) ознако­мился с содержанием того «секретного досье», которое было тайно предъявлено суду перед осуждением Дрейфуса, и убедился, что там нет никаких подлинных документов, уличающих осужденного. В то же время Пикару удалось напасть на след действительного преступ­ника. Была перехвачена городская телеграмма, адресованная воен­ным агентом германского посольства на имя французского майора Эстергази (Esterhazy) и свидетельствовавшая о причастности после­днего к делу шпионажа. Вскоре выяснилось, что и «бордеро» есть дело рук этого беспутного офицера, который издавна продавал аген­там иностранных государств секретные документы французского военного министерства. Вопрос заключался в том, был ли Эстергази единственным шпионом, или Дрейфус был его соучастником. Пикар уже был на пути к выяснению невиновности еврейского капитана, но встретил на этом пути отчаянное сопротивление со стороны свое­го помощника по бюро разведок, коменданта Анри (Henry), прияте­ля Эстергази и сочинителя тех подлогов, которые привели к осужде­нию Дрейфуса. Выяснение вины Эстергази могло бы погубить само­го Анри, и он для устранения опасности прибег к новой подделке и закулисному воздействию на бульварную прессу. В одной газете по­явилось известие, что в главном штабе имеется еще один тайный до­кумент, где фамилия Дрейфус обозначена полностью в связи с актом измены. В ответ на это еврейский публицист Бернар Лазар, со­трудник парижских прогрессивных журналов, опубликовал брошю­ру («La vérité sur l’affaire Dreyfus», 1896), в которой доказывал, что никаких подлинных документов, изобличающих Дрейфуса, в ге­неральном штабе нет и что само предъявление подобных апокри­фов военному суду без ведома подсудимого и его защитника было грубым нарушением закона. Тут и многие из политических деяте­лей стали догадываться, что в деле Дрейфуса что-то неладно. Чес­тные депутаты парламента и публицисты стали доискиваться прав­ды, которая грозила большими неприятностями деятелям военно­го ведомства и реакционных партий. Началась ожесточенная борь­ба в парламенте, обществе и печати между шовинистами-антисеми­тами и ревизионистами, или «дрейфусарами», сторонниками пере­смотра судебного процесса.

Три года (1896-1899) длилась эта борьба вокруг «дела» («l’affaire»), ставшего центральным политическим вопросом Фран­ции, принципиальным спором между республиканцами и реакцио­нерами, между гуманистами и «националистами». Министерства со­ставлялись и падали в связи с перипетиями «дела»: особенно часто менялись военные министры. Спасая репутацию своего ведомства, военные министры прибавляли к старым обманам новые. Военные власти вели следствие против Эстергази так, что этот заведомый шпион был оправдан судом (январь 1898). Против этой позорной политики поднял свой голос популярный писатель Франции, изоб­разитель ее современного быта, Эмиль Золя. Он опубликовал в га­зетах резкий протест в виде письма на имя президента республики Фора (Faure) под заглавием «Я обвиняю» («J’accuse»). Золя обвинял министров, генералов и военных судей в ««совершении величайшего преступления против человечности», жертвою которого является не­винный узник Чертова острова. «Я обвиняю, — писал Золя, — пер­вый военный суд в нарушении закона, в осуждении обвиняемого (Дрейфуса) на основании секретного документа. Я обвиняю второй военный суд в том, что он прикрыл это беззаконие и в свою очередь совершил преступление, оправдав заведомого преступника (Эстергази)». Протест Золя произвел в стране огромное впечатление. На скамью подсудимых было посажено все военное ведомство, идол ми­литаристической Франции. Золя был предан суду присяжных и при­говорен за оскорбление военного суда к тюремному заключению на год с уплатою штрафа; кассационный суд утвердил этот приговор, и формально не мог иначе поступить: романист бросил людям обви­нение в подделке документов, не имея возможности это доказать, так как секретные документы находились в руках самих обвиняемых и, как военная тайна, не подлежали оглашению. После приговора суда Золя бежал в Англию, чтобы не доставить новой радости вра­гам правды и выжидать вдали от Парижа исполнения своего про­рочества: «Правда идет, и ничто ее не остановит» (La vérité est en marche etc.).

Вся тяжесть борьбы за правду легла теперь на полковника Пи­кара. За первые свои попытки в деле разоблачения патриотических подлогов он подвергся гонениям от своего военного начальства, но все-таки продолжал свою работу. В открытом письме на имя пре­мьер-министра Бриссона он изъявил готовность доказать, что тай­ный документ о «шпионе-еврее» сфабрикован в генеральном шта­бе, а запись о «каналье Д.» относится не к Дрейфусу, а к другому лицу. Но доказательства Пикара не хотели слушать в военном ми­нистерстве и предпочли упрятать искателя правды в тюрьму... Между тем произошло событие, которое поколебало антидрейфу­са рскую позицию даже в военных кругах. Главный подделыватель Анри вынужден был сознаться перед своим начальником Буадефром, что документ о «шпионе-еврее» им подделан ради патриоти­ческой цели — спасения чести армии. Заключенный в тюрьму Анри, предвидя раскрытие других своих подлогов, перерезал себе горло бритвою и умер (31 августа 1898). В то же время бежал за границу и Эстергази, которому теперь грозила опасность замес­тить Дрейфуса на Чертовом острове. Всем честным людям стало ясно, что пересмотр дела Дрейфуса неизбежен, но прежде, чем это было достигнуто, французским евреям пришлось пережить еще немало тревог.

Опасаясь раскрытия своих преступлений, антисемиты и анти­республиканцы развили в стране бешеную агитацию. 1898 год был печальнейшим в новейшей истории Франции. После опубликования письма Золя, вскрывшего больные места французского патриотиз­ма, юдофобские манифестации приняли буйные формы. В Пари­же толпа на улицах кричала: «Смерть жидам! Плевать на Золя!» Антисемитские банды, организованные Дрюмоном и его компа­нией, разбивали в Париже окна еврейских магазинов и врывались внутрь лавок и мастерских, разрушая там обстановку (январь). В про­винциальных городах (Бордо, Марсель, Лион и др.) буяны, среди которых местами выделялись студенты, повторяли эти «патрио­тические» подвиги. Под влиянием охватившего страну ярого шо­винизма прошли в мае того же года выборы в парламент. От кан­дидатов требовалось строгое исповедание культа армии и недо­пущение пересмотра дела Дрейфуса. В палату депутатов было из­брано много клерикалов и антисемитов, в том числе и Дрюмон. Они объединились в парламентскую фракцию «националистов», которая вела отчаянную борьбу с республиканцами-радикалами и социалистами.

Наибольшие безобразия совершались антисемитами в Алжи­ре. Там смута дрейфусиады развязала руки тем, которые давно иска­ли повода расправиться с евреями. Еще в 1897 г. алжирские антисе­миты организовали в главных городах (Алжир, Оран, Константи­на) «антиеврейские лиги», рассылавшие своих агитаторов по про­винции. Издавались уличные листки («Antijuif» и др.), действовав­шие на самые низменные инстинкты толпы. Студенты универси­тета в городе Алжире не позволили вновь назначенному профес­сору-еврею Леви читать лекции по правоведению, оскорбили рек­тора и разбили окна в помещении редакции газеты, протестовавшей против этих безобразий. В провинции Оран толпа, состоявшая из сброда французов, итальянцев, испанцев и арабов, разрушала си­нагоги и еврейские дома и грабила имущество. Страсти особенно разгорелись в 1898 году. Парижские демонстрации по поводу проте­ста Золя тотчас отозвались в столице Алжира погромом и избиени­ем евреев на улицах. «Мы разрубим каждого еврея надвое, — гово­рили агитаторы с юмором палачей, — и тогда число евреев удвоит­ся». Вождем погромщиков был юный авантюрист-итальянец Макс Режис. Он был арестован и предан суду, но толпа устроила враждеб­ную демонстрацию против арестовавшего его губернатора, а суд оправдал Режиса. Приезд Дрюмона в Алжир, где на парламентских выборах была выставлена кандидатура этого папы антисемитизма, еще более усилил здесь антиеврейскую кампанию. Парижский гость имел удовольствие видеть, как хорошо проводятся в жизнь его заве­ты в африканской колонии. Торжествующие антисемиты послали Режиса в Париж, чтобы объяснить там по-своему причины беспо­рядков и ходатайствовать об отмене закона Кремье о равноправии евреев в Алжире.

Между тем драма дрейфусиады во Франции близилась к кон­цу. После самоубийства Анри и бегства Эстергази пересмотр ро­кового процесса был неминуем, и министерство Вальдека-Руссо в согласии с новым президентом республики Лубэ решилось на этот шаг. Высший кассационный суд признал наличность баззаконий в первоначальном ведении следствия и передал дело на новое рас­смотрение военному суду в Ренне (Rennes). Туда привезли узника с Чертова острова, измученного пятилетним заключением. Дело разбиралось в августе и сентябре 1899 года, при страстной борьбе партий в стране. Дрейфусары с волнением ждали торжества прав­ды и развили сильнейшую агитацию в своей прессе («Siècle», орган Клемансо «Aurore» и др.). Националисты же кричали, что оправ­дание Дрейфуса опозорит Францию перед всем миром, ибо это переложит вину на голову шефов армии. Чтобы спасти свою ре­путацию, эти шефы — бывший военный министр Мерсье и его преемники — упорно доказывали на суде виновность Дрейфуса. Адвокат подсудимого, прославленный Лабори, в блестящих ре­чах разбил все гнилое здание обвинения, построенное из поддель­ного материала. Судьи понимали, что правда на стороне защит­ников Дрейфуса, но они находились под давлением националис­тического террора. Во время самого суда в Ренне какой-то фана­тик покушался убить Лабори на улице; адвокат остался невредим, но преступнику дали возможность скрыться. Было ясно, что культ военного Молоха требует новой жертвы — новой судебной лжи. И реннские судьи большинством голосов (5 против 2) вынесли такой двусмысленный приговор: Дрейфус виновен, но заслуживает снис­хождения; он присуждается к десятилетнему заключению в крепость, но суд предлагает президенту республики помиловать осужденного. Этот явно неискренний приговор возмутил дрейфусаров, которых больше интересовало торжество правды и справедливости, чем лич­ная судьба еврейского капитана. Адвокат Лабори убеждал Дрейфу­са отказаться от помилования, которое не снимет с него позорного пятна, и добиваться нового пересмотра дела. Но измученный узник не мог больше бороться; когда президент Лубэ объявил о помилова­нии Дрейфуса и освобождении его из тюрьмы, он принял эту милость и успокоился у семейного очага. Чтобы замести следы позорного дела и не компрометировать армию, правительство провело через парла­мент акт об амнистии для всех, совершивших преступление в связи с делом Дрейфуса (1900).

Однако совесть лучших людей Франции не могла успокоиться. Клемансо, Жорес и другие искренние республиканцы продолжали работать над разоблачением патриотических обманов. В 1903 г. Жорес объявил в палате депутатов о новооткрытых махинациях быв­шего генерального штаба. Новый военный министр Андрэ изучил «секретное досье» и пришел к заключению, что необходим вторич­ный пересмотр дела Дрейфуса. Это побудило и Дрейфуса ходатай­ствовать перед кассационным судом о пересмотре. Было произведе­но дополнительное следствие, продолжавшееся два года, и только в 1906 году высший суд окончательно признал Дрейфуса невиновным. Пятно было снято не только с одного еврея и французского еврей­ства, припутанного антисемитами к делу, но также с самой респуб­лики. Политическая атмосфера стала очищаться от клерикально-ан­тисемитской грязи. Стоявшее у власти с 1902 года радикальное ми­нистерство Комба энергично проводило систему отделения церкви от государства. Закрытием всех школ католических конгрегаций и заменою их светскими школами оно уничтожило змеиные гнезда кле­рикализма. Уродливому «национализму» дрюмонов нанесен был не­поправимый удар. В парламенте националисты и клерикалы потеря­ли всякое значение. Дело Дрейфуса оказалось средством доведения до абсурда шовинистической реакции во Франции.

§ 25 Внутренняя жизнь французских евреев

Извлекли ли сами евреи полезный урок для себя из тяжелых ис­пытаний той эпохи? Антисемитская эпидемия несколько задержала тот процесс ассимиляции и самоотречения, который совершался во французском еврействе с конца XVIII века. Более чуткие люди стре­мились спасти то, что еще уцелело из обломков национальной орга­низации, идею солидарности евреев всех стран, в форме культурной миссии западного еврейства среди угнетенных и отсталых восточ­ных соплеменников. В самый канун описываемой эпохи (1880) умер наиболее яркий представитель этой идеи, Адольф Кремье, президент «Alliance Israélite Universelle» в Париже. Союз продолжал устраивать на Востоке еврейские школы с преподаванием на французском язы­ке и оказывал помощь в случаях катастроф — погромов, ритуаль­ных обвинений и всяких гонений в турецких владениях, в Румынии и частью в России (помощь эмигрантам). Но в силу обстоятельств дея­тельность «Альянса» все более теряет свой политический характер и сосредоточивается в области культурно-филантропической. К это­му вынуждала его та агитация, которая велась в антисемитской прессе всей Европы против мнимого «еврейского интернационала», «цент­рального еврейского правительства» в Париже. Дрюмон, как извест­но, выставлял «Альянс» главным пугалом, наряду с банкирским до­мом Ротшильда. Нужно было доказывать свою лояльность и вся­чески сокращаться, чтобы не быть заметным. Политической дея­тельности «Еврейского союза» в защиту гонимых русских евреев мешал франко-русский союз, который окреп в 1891 г. и немало содействовал деморализации республики, сблизившейся с деспо­тией. Даже у себя дома «Альянс» оказался бессильным во время бури дрейфусиады.

Отдельные политические деятели из евреев, а не целые орга­низации принимали участие в этой борьбе за правду. Жозеф Рей­на к, депутат парламента из умеренно-республиканской группы и редактор газеты «République française», боролся раньше против буланжизма, а потом против антисемитско-клерикального заговора в деле Дрейфуса; но все это он делал больше как француз, чем как представитель еврейства, от которого был очень далек по своим воззрениям. Ближе к своему народу стал под конец жизни млад­ший его соратник в «деле», вышеупомянутый Бернар Лазар. Лаза­ра привлекала глубокая проблема еврейства, и он долго искал разре­шения ее. Сначала он решил ее в духе века. В статье «Juifs et Israélites» (1891) он еще защищал евреев против антисемитской лжи сомнитель­ным доводом о различии между эмансипированными западными «израэлитами» и порабощенными, культурно отсталыми «juifs», или «жидами» Восточной Европы. Он видел на Западе авангард еврей­ства, не замечая, что этот авангард так далеко ушел вперед, что поте­рял всякую связь с народной массой и с лучшими заветами нацио­нальной культуры. В своей книге «Антисемитизм, его история и при­чины» (1894) Лазар развил оптимистическую мысль, что расовый или национальный антисемитизм исчезнет с упразднением обособленно­сти евреев, а экономический антисемитизм перестанет пленять про­летарские массы, когда они убедятся, что нужно бороться с капита­лом вообще, а не только с еврейским капиталом. От этих ходячих рассуждений Лазар отказался после того, как дрейфусиада раскрыла перед ним темные глубины еврейской проблемы. Несколько лет бо­ролся он за пересмотр судебного процесса, писал статьи и брошю­ры, вел переговоры с политическими деятелями, а когда его усилия увенчались успехом, перешел от общей политики к еврейской. На время он увлекся политическим сионизмом и участвовал во втором Базельском конгрессе (1898), но потом отошел от движения, недо­вольный «дипломатией» Герцля. Знакомство с русскими и румын­скими евреями заставило Лазара отказаться от своего ошибочного мнения о восточном ядре нации. Преждевременная смерть (1903) по­мешала этому искателю правды найти полный ответ на еврейскую национальную проблему.

Евреи имели немало друзей среди лучших людей Франции, но эти друзья понимали каждый по-своему интересы еврейства. Эрнест Ренан, которого исторические работы должны были сроднить с древ­ним еврейством, оставался чужд национальной концепции еврейской истории. Мы уже видели, как он защищал евреев тем, что отрицал чистоту их расы и право на титул нации. В это время он написал свою обширную «Историю израильского народа» («Historie du peuple d’Israël», пять томов, 1887-1892) — одно из самых красивых, но и самых субъективных произведений историографии. Восторженное преклонение перед универсальными идеалами библейских пророков и резко отрицательное отношение к национальному началу в эво­люции еврейства — эта система немецких теологов совершенно разрушала ткань еврейской истории. Своими гениальными догадка­ми Ренан часто ярко освещал отдельные темные моменты в истории иудаизма и христианства, но какой-то странный в свободном мыс­лителе церковный атавизм, сказавшийся еще раньше в его «Проис­хождении христианства» («Origines du christianisme»), мешал ему по­стигнуть общий ход еврейской истории, душу творившего ее народа. Вот почему в «Истории израильского народа» Ренана могли най­ти для себя доводы и антисемиты и «юдофилы», такие публицис­ты-антиподы, как Дрюмон и Леруа-Болье. Академик Анатоль Леруа-Болье, автор книги о России («Империя царей), разру­шал теории антисемитов в своей обширной апологии «Израиль среди народов» («Israel chez les nations», 1893). Он приходит к обыч­ному выводу гуманистов: «Своими добродетелями евреи обязаны самим себе, а своими пороками — преследованиям со стороны хри­стианских народов». Он причисляет антисемитизм к «доктринам ненависти», вроде антипротестантизма в католических странах и антиклерикализма при режиме свободомыслия («Doctrines de la haine», 1902). Консерватор, добрый католик, Леруа-Болье дока­зывал своим единомышленникам, что их «учение ненависти», ан­тисемитизм, может обратиться против них самих: ведь и евреев и католиков часто обвиняют в том, что они образуют «государство в государстве». С другой стороны, свободомыслящий Эмиль Золя возлагал именно на клерикалов вину за развитие антисемитизма во Франции. Еще до своего выступления в деле Дрейфуса Золя опубликовал статью «За евреев» (1896), которая начинается сле­дующею характеристикою антисемитизма: «Вот уже несколько лет, как я слежу с возрастающим изумлением и отвращением за похо­дом против евреев во Франции. Мне это представляется чем-то чудовищным, выходящим за пределы здравого смысла, истины и справедливости, чем-то таким, что должно нас отбросить на не­сколько веков назад или привести к самому худшему из всех ужа­сов — к религиозному преследованию». Объективность Золя до­казана тем, что в некоторых своих романах («Деньги», «Нана» и др.) он рисовал типы еврейских банкиров и спекулянтов, справед­ливо возбуждающих антипатию.

Выдающихся публицистов французские евреи в это время не имели. Национальная проблема еще не развернулась перед совер­шенно ассимилированным поколением. Парижские еженедельники, либеральный «Archives Israélites» и консервативный «Univers Israélite», не проявляли чуткости к тогдашним кризисам в жизни мировой ди­аспоры. Только интерес к прошлому, к еврейской истории сохранился еще в некоторых кругах общества. В последние десятилетия XIX века появились прилежные собиратели исторических материалов, кропот­ливые исследователи, дополнявшие работу своих германских пред­шественников. В 1880 г. они учредили «Общество еврейских знаний», которое стало издавать в Париже трехмесячный журнал под загла­вием «Revue des études juives». Важнейшею заслугою этого журнала была разработка истории евреев во Франции на основании докумен­тов, впервые извлеченных из французских архивов. Изидор Лэб (Loeb) главный раввин Франции Цадок Кан, Израиль Леви и другие внесли в эту часть еврейской истории много нового, значи­тельно дополняющего соответствующие главы «Истории» Греца. Теодор Рейнак, брат вышеупомянутого политического деятеля, разрабатывал в своих статьях материалы для истории иудео-эллинского периода. Ориенталист Иосиф Галеви дал ряд научных ги­потез в своих «Библейских этюдах», а Иосиф Деренбург допол­нял историю талмудической и раввинской литературы. В «Revue des études juives» принимали участие ученые различных стран, и 70 томов этого журнала, вышедших до кризиса мировой войны, пред­ставляют собой библиотеку ценных материалов по всем отраслям еврейского знания.

Во Франции недоставало только синтетического ума, который обобщил бы все вновь добытые материалы в новом историческом труде. Только один писатель обнаружил задатки такого синтеза, ко­торый, однако, не успел созреть в его уме. То был Джемс Дармстетер, талантливый ориенталист, прославившийся своими иссле­дованиями по части парсизма и Авесты («Etudes Iraniennes», 1883). Член еврейской семьи из Лотарингии, переселившейся в Париж, Дармстетер в ранней юности получил библейско-талмудическое образо­вание; французский лицей и высшая школа оторвали его впослед­ствии от еврейской науки и увлекли в другую область, но еврейская историческая проблема не переставала занимать его. Этот привер­женец позитивизма и эволюционизма принадлежал к тем людям, у которых — по его собственному выражению — «в самых глубо­ких, недоступных тайниках души, где покоятся души предков, под­нимается порою звук забытого псалма, приобщая их внезапно к про­рокам минувшего». У Дармстетера было много общего с Сальвадо­ром (том II, § 29 и 49), блестящую характеристику которого он напи­сал; идейный синкретизм «Иерусалима, Рима и Парижа» пленял того и другого, хотя и в различных формах. Дармстетер мечтал о Иеруса­лиме не как о будущем географическом центре новой мировой рели­гии, а только о Иерусалиме духовном, перенесенном в сердце евро­пейской культуры. В этом духе написан его апофеоз еврейской исто­рии: «Coup d’oeil sur l’histoire du peuple juif» (1883). Восторженным куль­том библейского профетизма проникнут его лучший очерк «Проро­ки Израиля» («Les prophètes d’Israël», 1891), где профетизм оценен в духе Ренана, как учение универсальное, а не национальное, но с боль­шею силою веры, чем у французского скептика. Дармстетер ис­кренно убежден, что «религия XX века возникнет из слияния на­уки с этикой пророков». Профетизм есть для него религия буду­щего, в которой «обожествленный категорический императив» морали сольется с мировоззрением новейшего научного эволюци­онизма. В этом заключалось то национальное, что роднило Дарм­стетера духовно с его народом, национальность которого в обще­ственном смысле он, подобно всем западникам, отрицал. Неизве­стно, до каких выводов дошел бы этот искренний, пытливый ум в процессе дальнейшего мышления, в особенности после психоло­гического кризиса времени дрейфусиады, — но он умер слишком рано, на 45-м году жизни, в ту самую осень, когда началось роко­вое «дело» (19 октября 1894).

§ 26 Англия, Голландия, Бельгия, Италия, Швейцария и Скандинавия

Кроме Франции, имевшей свой антисемитический эпизод во время «дела Дрейфуса», все прочие малые центры еврейства в Запад­ной Европе не знали антисемитизма как организованного полити­ческого движения. Группы евреев в этих странах[18] переживали пери­од затишья после бурной эпохи эмансипации. О них можно было бы сказать: «Счастливы народы, не имеющие истории»; печально

В Англии пролетела тень антисемитизма в те годы, когда это движение поднялось в Германии. В ту пору либеральная партия Глад­стона была недовольна «изменою» своих еврейских попутчиков, пе­решедших на сторону консервативного правительства Дизраэли-Биконсфильда (том II, § 51). Евреев обвиняли в сочувствии турко­фильской политике Биконсфильда, который помешал России разгро­мить Турцию в войне 1877 года под предлогом освобождения бал­канских славян. В этом видели какой-то заговор семитского Востока против христианского Запада, и даже сам Гладстон заговорил о «не­достатке гражданственности» у евреев («Hebrew incivism»). Нашелся в Англии и свой Трейчке, профессор Голдвин Смит, который вслед за своим германским коллегой напечатал ряд антисемитских статей в лондонском журнале «Nineteenth Century» (1881-1883). Однако в политических кругах этот антисемитский налет сошел, как только улеглись партийные страсти и евреи после смерти Биконсфильда (ап­рель 1881) вернулись в лоно либеральной партии. Англия все же была единственною страною в Европе, которая в 1882 и 1890 годах допус­тила бурные митинги протеста против преследований евреев в Рос­сии, хотя это было связано с дипломатическими неприятностями для английского правительства (выше, § 15 и 18). Когда осенью 1883 года по случаю празднования четырехсотлетия рождения Лютера в Лон­дон приехал германский придворный пастор и вождь антисемитов Штеккер с намерением выступить на митинге в городском доме, лон­донский лорд-мэр отменил данное им разрешение на устройство ми­тинга. В письме к устроителям собрания он объяснил, что «мистер Штеккер принадлежит к тем людям, которым ни один лорд-мэр не мог бы дозволить говорить в городском доме, в Сити, где живет много почтенных еврейских граждан».

Социальное положение английских евреев заставляло всякое правительство считаться с ними. Нередко почетный пост лондонского лорд-мэра, хозяина гордой столицы Британии, занимали по выбо­рам лица из высшего еврейского общества. При дворе королевы Вик­тории оказывалось большое внимание еврейской аристократии, во главе которой стояли Монтефиоре, Ротшильды и другие представи­тели сефардских и ашкеназских родов. В 1885 г. вступил в палату лордов первый еврей, барон Натаниель Ротшильд, возведенный ко­ролевой в звание пэра Англии. Позже членами той же палаты состо­яли барон Вормс, председатель «Англо-еврейской ассоциации» и бывший министр торговли в кабинете Гладстона, и другие; они прибавляли к своим родовым именам титульные фамилии пэров (Вормс — лорд Pirbright) и, видимо, очень гордились этими звания­ми, пережитками старой Англии. Число депутатов-евреев в нижней палате постоянно возрастало: к концу века там заседали 12 таких из­бранников английского населения. Из них один только Самуил Монтэгю, избиравшийся в густо населенном евреями квартале Лондона, Уайтчепеле, мог считаться еврейским представителем. Консерватив­ный в религиозных делах, Монтэгю был в парламенте видным чле­ном либеральной партии и часто выступал в нижней палате по фи­нансовым вопросам. Некоторые из еврейских политических деяте­лей занимали посты «секретарей» или министров в различных каби­нетах. Евреи назначались иногда и на высокие административные посты. Многие достигали в армии высших офицерских чинов. Об­щественное слияние евреев с англичанами сопровождалось иногда и семейным сближением. Случаи смешанных браков участились, хотя и не в таких размерах, как в Германии. В высшем обществе было несколько таких случаев, причем вступавшие в брак сохраняли свою религию, но дети их становились христианами. Так было, например, в браке дочери Ротшильда с лордом Розберри, известным политическим деятелем. Этот процесс слияния, проникая в сред­ние слои общества, привел бы с течением времени к печальным результатам, если бы с 80-х годов в Великобританию не направ­лялся постоянный поток эмигрантов из России, Польши и Румы­нии, который приобщал ее островную еврейскую колонию к боль­шому еврейскому континенту с его волнениями, горестями и рож­денными в муках национальными идеалами.

Начиная с лета 1881 года жители Лондона и больших порто­вых городов Англии наблюдали ежегодно обычную картину: из да­лекой России прибывали группы эмигрантов, гонимых из родины погромами и бесправием. Большая часть их направлялась дальше, в Америку, но отдельные группы оставались в Англии, преимуществен­но в Лондоне. За последние два десятилетия XIX века в одном Лон­доне поселилось до 50 000 эмигрантов. Они ютились в восточных частях города (East End), в кварталах Степней и Уайтчепель (Whitechapel), гнездах столичной бедноты. С течением времени здесь образовалась однородная еврейская община, которая отличалась от общины западной части Лондона языком (идиш), нравами и соци­ально-экономическим положением. То была типичная община рос­сийской «черты еврейской оседлости». Большая часть этой пришлой массы состояла из ремесленников — портных, сапожников и столя­ров, которые либо заводили собственные мастерские, либо работа­ли в чужих заведениях при очень тяжелых условиях. Наемные рабо­чие жестоко эксплуатировались хозяевами-работодателями, которые произвольно удлиняли рабочий день, давали очень низкую заработ­ную плату и, как тогда выражались, «выжимали пот» из своих ра­ботников (sweating system). Другая часть эмигрантов занималась мел­кою торговлею, но многие с течением времени наживались и осно­вывали большие торговые заведения. Меньшие эмигрантские коло­нии образовались в других промышленных городах Англии: Манче­стере, Лидсе, Ливерпуле, Гласгове, Бирмингаме; здесь торговля была более развита среди пришельцев, чем ремесло. К началу XX века чис­ленность евреев в Англии (без колоний) достигала 200 000, то есть увеличилась за 20 лет в три раза; около половины этого населения сосредоточивалось в Лондоне. Это сильно изменило физиономию английского еврейства. Среди разбросанных, смешанных с хрис­тианским обществом групп сефардов и ашкеназов появились сплошные еврейские острова. В Лондоне особенно бросался в глаза этот контраст между англизированным Вест-Эндом и самобытным Ист-Эндом. Сначала между обеими общинами установились от­ношения на почве благотворительности: богатый Вест-Энд забо­тился о помощи бедствующим поселенцам Ист-Энда, еще не ус­певшим приискать себе работу или зарабатывавшим слишком мало на жизнь. Этим занимались общинный совет представителей си­нагог и особый «Русско-еврейский комитет» (Russo-jewish Committee). Затем усилилась опека культурная, забота о распрост­ранении английской речи среди переселенцев и приспособлении их к

местным условиям. Дети пришельцев обучались в устроенных для них народных школах английского типа (Jews’ Free School), а взрос­лые посещали вечерние курсы изучения английского языка.

В колонии Восточного Лондона образовалась значительная со­циалистическая группа, руководимая политическими эмигрантами из России Морисом Винчевским и Филиппом Кранцом (Ромбро). Был восстановлен распавшийся «Союз еврейских рабочих», не­когда организованный Либерманом (том II, § 47), и учрежден осо­бый рабочий клуб. Под руководством Кранца и Винчевского изда­вался с 1885 года журнал на идише под названием «Дэр Арбайтер-Фрайнд», где проводились и социалистические и анархические идеи в духе германского анархиста Иогана Моста, жившего перед тем в Лондоне. Еврейский рабочий клуб устраивал иногда антирелигиоз­ные демонстрации, как, например, публичные обеды в пост Иом-Кипура, что приводило к столкновениям с ортодоксами и лондонс­ким раввинатом. Борьба «отцов» и «детей» в лондонском гетто была в полном разгаре.

Жизнь лондонского гетто нашла свое отражение в произведе­ниях беллетриста, который сам стоял между восточной и западной культурой. Израиль Зангвиль (1864-1926) родился в Лондоне, в семье выходцев из Польши, поселившихся в Англии задолго до ве­ликого переселения 80-х годов. Он получил образование в лон­донской «Свободной еврейской школе», затем стал в ней учите­лем и, наконец, бросил учительство ради высшего призвания — писательства. Его талант бытописателя проявился с наибольшей силой в обширном романе «Дети гетто: картины из жизни своеоб­разного народа» («Children of the Ghetto», 1892). Гетто Восточно­го Лондона представлено здесь во всех чертах своего быта; оно описано в том оригинальном английском стиле — смеси юмора и лирики, реализма и фантазии, — которым Зангвиль владел в со­вершенстве. Сам автор стоит на грани гетто, овеянный романти­ческими чарами старого мира, но умом всецело принадлежащий новой европейской культуре. «Наше лондонское гетто, — гово­рит он в прологе к роману, — представляет собою поэтический уго­лок: душистые розы отживающего романтизма до сих пор еще цве­тут в сырой атмосфере лондонской практической жизни. За некраси­вой и как бы окаменелой внешностью этого особого мира скрывает­ся другой, внутренний мир, полный фантастических видений, как ми­ражи Востока. Но в этом заколдованном мире встречаются и энер­гичные личности, которые решаются перешагнуть заповедную чер­ту, отделяющую их от более широкой и полной жизни, несмотря на гневные возгласы и проклятия, раздающиеся им вслед со стороны постепенно уменьшающегося большинства их собратьев». Психо­логия пограничного обитателя двух миров влечет Зангвиля к сме­шанным типам, к тому синкретизму идей и культур, о котором мечтали в разных видах Дизраэли-Биконсфильд, Сальвадор и Дармстетер. Он находит такие универсальные синкретические типы в «мечтателях гетто» прежнего времени — в Уриеле Акосте, Спинозе, Соломоне Маймоне, которых он изображает наряду с самобытными мистиками — Саббатаем Цеви и Бештом («Dreamers of the Ghetto» и «Ghetto Tragedies», 1898). После распространения сионизма Зангвиль занял видное место в еврейском национальном движении.

Рядом с этим «мечтателем гетто» стоит трезвый западник Клод Монтефиоре (род. в 1858 г.), из аристократии лондонского Вест-Энда, теолог-рационалист и реформист. Возвращение к библейско­му иудаизму и отречение от всей позднейшей исторической тради­ции — таков идеал Клода Монтефиоре, развитый им в ряде лекций и проповедей («Aspects of Judaism», 1895) и в форме дидактического ком­ментария к Библии («Bible for home reading», 1896-1899). Лишен­ный национального покрова и сведенный к абстрактному «теизму», библейский иудаизм позже сочетался в уме Монтефиоре с евангель­ским учением, и он поднял старый вопрос о слиянии основных идей иудейства и христианства. Его товарищем по части пропаганды «ли­берального иудаизма» был Израиль Абрагамс (1858-1925), про­поведи которого также напечатаны в сборнике «Аспекты иудаизма». Лучшая историческая работа Абрагамса «Еврейская жизнь в сред­ние века» («Jewish life in Middle Ages», 1896) составлена по образцу культурно-исторического труда Тидемана. Вместе с Монтефиоре Абрагамс основал в 1889 г. научный трехмесячник «Jewish Quarterly Review», английский двойник парижского «Revue des etudes juives». В этом журнале помещал свои исследования, между прочим, лектор Т алмуда в Кембриджском университете Соломон Шехтер(1847— 1915), который прославился открытием каирской «Генизы», где ока­зались затерянный еврейский подлинник Притчей Бен-Сиры и мно­гие акты из эпохи Гаонов. Выходец из Румынии, Шехтер писал свои научные труды по-английски («The Wisdom of Ben-Sira», «Saadyana», «Studies in Judaism», 1896-1902). Для разработки истории евреев в Англии было учреждено в 1887 г. специальное Историческое обще­ство (Jewish Historical Society of England), которым руководили Лю­сьен Вольф и Джозеф Джекобс. Вольф был выдающимся пуб­лицистом, печатавшим политические статьи как в общих, так и в ев­рейских журналах (особенно в лондонском еженедельнике «Jewish World»). Из его исторических работ наиболее известна моногра­фия о Манассе бен-Израиле («Manasseh ben Israel’s Mission to Cromwell», 1901). Джекобс был организатором «Русско-еврейско­го комитета» и всей той газетной кампании, которая привела к английским протестам против российских гонений на евреев. Его труды по ранней истории английского еврейства («Jews of Angevin England», 1893), как и другие его работы, по части еврейской ис­тории, этнографии и статистики («Sources of Spanish-Jewish History», 1894; «Studies of Jewish Statistics»), содержат немало на­учного материала.

«Восточный ветер» внес свежую струю и в неподвижную ат­мосферу еврейской жизни в Голландии. Через эту страну также ежегодно проходили партии эмигрантов из Восточной Европы, ко­торые по пути в Америку останавливались в порту Роттердама и часто оставляли в стране группы семейств. От этого притока пе­реселенцев еврейское население Голландии увеличилось за после­дние два десятилетия XIX века (в 1881 г. было 82 000, а в 1899 г. — 104 000). Половина всех голландских евреев находилась в Амстер­даме. Их гражданские права никем не оспаривались, а участие их в политической жизни страны было слишком незаметно, чтобы возбуждать политические страсти на национальной почве. Здесь были одинаково слабы и сила притяжения, и сила отталкивания между еврейским и христианским обществом. Эта взаимная сдер­жанность при формальном гражданском равенстве предохраняла обе стороны от конфликтов, причинявших столько горя евреям соседней Германии.

Не убереглась, однако, от модной болезни антисемитизма ка­толическая соседка Голландии, Бельгия. Туда зараза была зане­сена из родственной по языку и религии Франции. В тот самый год (1898), когда антисемитизм шумел на улицах Парижа в связи с «де­лом Дрейфуса», горсть бельгийских антисемитов пыталась поднять такое же движение у себя дома. Клерикалы, заседавшие в сенате, тре­бовали отказа в натурализации еврейским переселенцам. При обсуж­дении в сенате законопроекта о разносном торге антисемиты уверя­ли, что все евреи в Бельгии занимаются этой профессией в ущерб нор­мальной торговле. На это сенатор-еврей Гирш возразил, что коро­бейников в стране насчитывается 17 000, а евреев во всей Бельгии только 9000, считая в том числе жен и детей, т. е. менее 2000 се­мейств, — следовательно, они не могли монополизировать разно­сный торг. В том же году клерикалы пытались воскресить юдофо­бию при помощи одной из тех средневековых церемоний, о которых Европа давно забыла. В Брюсселе заседал католический конгресс, в котором участвовали высшие сановники церкви различных стран. В воскресенье, 17 июля, члены конгресса устроили торжественный крестный ход по улицам по случаю «чуда», совершившегося в этот день в 1370 году: евреи тогда будто бы прокололи церковную гостию для оскорбления символа тела Христова, но из хлебного символа по­текла кровь, и обнаруженные святотатцы были сожжены на костре во славу Божию. Память этого мнимого чуда праздновалась теперь шествием по улицам Брюсселя десятитысячной толпы, с кардинала­ми и епископами во главе. Либеральные и радикальные газеты про­тестовали против этой манифестации, ворвавшейся из мрака XIV века в современность; местами либералы и социалисты устраивали кон­трдемонстрации против поповской затеи. Вскоре, однако, эта мгно­венная вспышка антисемитизма погасла: эпидемия ослабела в своем французском гнезде после ликвидации дрейфусиады, а в Бельгии с ее горстью евреев антисемитизм был более смешным, чем грустным явлением. Маленькая бельгийская колония продолжала мирно жить в своих прежних гнездах — Антверпене, Брюсселе, Льеже, Генте, уве­личиваясь притоком переселенцев из России, так как Антверпен ле­жал по пути эмигрантов в Америку. В этом городе евреи фигуриро­вали и среди местного крупного купечества, и в рядах рабочего про­летариата.

Вне сферы влияния антисемитизма оставалась Италия, где 40 тысяч евреев терялись среди 33 миллионов христиан. Итальян­ские евреи использовали в полной мере свою гражданскую свобо­ду. Они заседали среди избранников народа в палате депутатов (число их колебалось там между би 15) и в сенате; они занима­ли на государственной службе высокие посты, не исключая и мини­стерских. Вовлеченные в круг общегражданской жизни, евреи за­были не только о своем недавнем гетто, но и о том, чему гетто служи­ло только устарелой внешней оболочкой, — о своей национальной организации, от которой уцелели только полупустые синагоги. На месте старых невзрачных синагог в Риме, Милане, Флоренции, Ли­ворно, Турине воздвигались великолепные «храмы», часто с рефор­мированным богослужением, музыкальными хорами и органом, но в этих храмах молились немногие. Религиозный индифферентизм при отсутствии национального самосознания оказал свое действие. Рав­винский институт в Падуе, связанный с славным именем С. Д. Луццато, был перемещен в Рим (1887), но перемена места не содействовала его возрождению. Еврейская наука в Италии заглохла: еврейские умствен­ные силы уходили в итальянскую науку и литературу. Из них особен­но прославился антрополог-психиатр Чезаре Ломброзо, наделав­ший много шуму своей теорией о психофизических особенностях пре­ступных типов и о родстве гениальности с помешательством. Иммиг­рация из Восточной Европы была ничтожна в Италии, которая сама посылала в Америку массы своих эмигрантов.

В Швейцарии вынужденная эмансипация евреев (том II, § 52) улучшила их гражданское положение, но отношение к ним христи­анского общества не изменилось. Тут не было модного боевого ан­тисемитизма, но сохранилась старая взаимная отчужденность, не ус­траненная наружной ассимиляцией. Патриархальное население кан­тонов пыталось еще местами установить стеснительные законы для евреев. Нашелся и удобный повод, уже испытанный в Германии: по­кровительство животным. Некоторые кантоны воспретили убой ско­та по еврейскому обряду, будто бы мучительный для животного, и этим лишили многих евреев возможности питаться мясом. Швейцар­ский Союзный Совет признал это постановление противным кон­ституционному принципу религиозной свободы. Поднявшаяся в стране агитация привела к референдуму, который дал такой ре­зультат: 11 кантонов против 10 и 188 668 голосов против 116 592 высказались за запрещение — и запрет «шехиты» стал законом для всей Швейцарии (1893). Таким образом, ортодоксальные швейцар­ские евреи были поставлены в такое же положение, как их едино­верцы в Саксонии: они были вынуждены либо стать вегетариан­цами, либо привозить «кошерное» мяса из-за границы по высо­кой цене. Число евреев в Швейцарии к концу XIX века дошло до 10 000, из коих свыше 3000 были уроженцами России. Кроме обычных эмигрантов, шла из России в Швейцарию школьная эмиг­рация: вытесненная из высшей и средней школы еврейская молодежь ежегодно направлялась сотнями в учебные заведения Цюриха, Бер­на, Лозанны и Женевы, где доступ иностранцам был не так труден, как в Германии. Большинство юных странников по окончании об­разования возвращалось на родину, но часть оставалась в Швейца­рии и впоследствии натурализировалась там. В национальном отно­шении коренные швейцарские евреи приближались к точке замерза­ния, но теплое течение с востока не позволяло им дойти до этой точ­ки. Шум революционных кружков молодежи будил сонных швейцар­цев. С 1897 года город Базель стал излюбленным местом сионист­ских конгрессов. Раскаленная национальная атмосфера этих конг­рессов и горячие прения в социалистических кружках должны были растопить лед и в сердцах туземцев.

Близость России и доносившиеся оттуда вопли гонимых не да­вали заснуть и евреям Скандинавии. Еврейская колония в Шве­ции, в конце века достигшая 4000 человек, сосредоточивалась пре­имущественно в Стокгольме, а столь же незначительная колония Дании — в Копенгагене. Обе скандинавские колонии пользова­лись всеми благами гражданской равноправности, не страдая от змеиных укусов антисемитизма. Малочисленность и незаметность евреев избавляли их здесь от неприятностей, которые испытывали слишком заметные в христианском обществе евреи Германии.

§ 27 Юдофобская Румыния

Между Восточной и Западной Европой находилось гнездо са­мой жестокой юдофобии в стране, прикрывавшей плащом «консти­туции» политическое варварство. Под модным покровом правового государства правительство Румынского королевства создало для евреев такой ад бесправия, который роднил эту страну с ее единовер­ной соседкой Россией. Темная масса крестьян, эксплуатируемая помещиками-«боярами»; столь же темное и фанатичное православное мещанство, стремящееся выжить евреев из городов; чиновничество сплошь продажное, от полицейского стражника до министра, — такова христианская Румыния. Четверть миллиона людей, кото­рые в этой феодально-крестьянской стране стремились стать дви­жущей промышленной силой, но жестокими законами отбрасывались на дно хозяйственной жизни, в область мелкой торговли, мелкого ремесла и пауперизма, и обрекались на культурную отсталость, — такова еврейская Румыния последних десятилетий XIX века. Придунайское королевство представляло собою миниатюру своей север­ной соседки с тем отличием, что в России угнетение евреев гармони­ровало с общим деспотическим режимом, против которого боролось либеральное общество, между тем как в «конституционной» Румы­нии дружно издевались над евреями и общество и власть, причем мнимо «либеральные» министерства упражнялись в этом ревностнее, чем консервативные. Эта миниатюра России была тем безобразнее своего оригинала, что в Румынии лишение евреев гражданских прав совершалось путем нарушения международного обязательства.

Мы уже знаем (том II, § 53), как Румыния обманула великие дер­жавы Европы, которые на Берлинском конгрессе 1878 года согласи­лись признать ее независимость под условием предоставления граж­данского равноправия евреям. Объявив «иностранцами» всех евре­ев, даже родившихся в стране, румынское правительство и парламент создали политическую фикцию: класс «туземных иноземцев», кото­рые не состояли подданными ни одного государства, кроме Румы­нии, где они платили все налоги и отбывали воинскую повинность, как туземцы, но не пользовались даже всеми личными правами ино­странцев. Каждому из этих фиктивных иностранцев в отдельности предоставлялось право ходатайствовать перед парламентом о нату­рализации, но такие ходатайства удовлетворялись лишь в исключи­тельных случаях: кроме натурализованных в 1879 г. 800 солдат, уча­ствовавших в турецкой войне, были натурализованы за все следую­щие двадцать лет не более 600 человек. Это грандиозное мошенниче­ство, в котором участвовали и правительства и народные представи­тели, не вызывало активного отпора со стороны великих держав, представители которых подписали Берлинский трактат. Видя, что у евреев нет заступников (Биконсфильд умер уже в 1881 г.), ру­мынские законодатели становились все смелее в своих эксперимен­тах. Стоило им в каком-либо законе поставить оговорку, что дан­ным правом пользуются только румынские подданные, чтобы ли­шить еврея самых элементарных прав и поставить его в такое поло­жение, что он мог завидовать действительному иностранцу, имею­щему защиту в лице посла или консула своего государства. Еврея стес­няли больше всего в области хозяйственной: покупать землю в сель­ских местностях ему, как «иностранцу», запрещалось, к свободным профессиям его допускали с большими ограничениями, а когда он поневоле предавался торговому посредничеству и низким промыс­лам, его объявляли паразитом и подвергали всяким репрессиям.

Если румынские правители были оригинальны в изобретении фикции «туземного иностранца», то в подробностях они точно ко­пировали систему бесправия, которая в те годы практиковалась в России. Можно было думать, что между Петербургом и Бухарестом существовало по этому поводу «сердечное соглашение», что мини­стерство Братиану осведомлялось у своих коллег из министерства Игнатьева или Толстого, какие драконовские меры против евреев стоят на очереди, для того чтобы немедленно вводить их у себя дома. В Румынии, разделявшей болезнь пьянства с Россией, был очень раз­вит питейный промысел. Нужда заставляла многих евреев занимать­ся продажею спиртных напитков в городских и сельских кабаках. С целью сосредоточить этот выгодный, хотя и непочетный, промысел в руках христиан, закон запрещал торговать спиртными напитками в деревнях лицам, не имеющим там земельного ценза с избиратель­ным правом, то есть евреям. Это заставило еврейских торговцев пе­реместить свои питейные заведения в близкие местечки, часто посе­щаемые крестьянами. Тогда правительство разъяснило (в циркуляре 1881 года), что запрещение винной торговли евреям распространя­ется также на местечки, соединенные с сельскими общинами в один округ. Это распоряжение отняло источник пропитания у многих ты­сяч еврейских семейств. Евреям запрещалось также торговать таба­ком на правах казенных агентов в этой государственной монополии, торговать аптекарскими товарами и заведовать аптеками, занимать места биржевых и торговых маклеров. В акционерных обществах большинство членов правления должно было состоять из «румын», т. е. нееврейских пайщиков. Даже фабричные рабочие подвергались ограничениям: через пять лет после открытия какой-либо фабрики две трети ее рабочих должны были состоять из румын, хотя бы фаб­рика была основана евреем-капиталистом при помощи еврейских рабочих.

Вся эта полицейская регламентация оправдывалась одним прин­ципом: «Румыния — для румын-христиан». Всякий кусок хлеба, за­работанный евреем даже честным трудом, вырван изо рта румына; следовательно, еврея надо травить до тех пор, пока он не уйдет из страны. Румынский Гаман, министр-президент Иоан Братиану по­яснил свою политику следующей басней. Исхудавшая от голода ли­сица пролезла через щель в ограде внутрь виноградника, досыта на­елась и так растолстела, что не могла вылезть обратно; тогда хозяин сада загнал лису в уголок и морил ее голодом до тех пор, пока, она не отощала, а затем выпустил ее через ту самую щель, через которую она пробралась в сад. Так, говорил Братиану, мы поступаем с еврея­ми; они пробрались в Румынию, голодные, нуждающиеся, у нас раз­жирели, а теперь не могут и не хотят выбраться из нашей страны; поэтому мы их истощим так, чтобы они могли поскорее уйти от нас. Этот звериный анекдот был пущен в ход, чтобы оправдать одно из самых жестоких решений румынских законодателей: запрещение ев­реям заниматься разносною торговлею. Самая бедная часть еврейс­кого населения занималась этим жалким промыслом: бедняк, ско­пивший несколько монет, несчастная вдова или старик инвалид, не имевшие капитала для открытия лавки, покупали наиболее ходкие дешевые товары и, нося их в коробках на плечах, продавали в дерев­нях и городах с ничтожным заработком. Этим промыслом корми­лось в одном Бухаресте не менее 400 семейств, а во всей стране около 5000 семейств, т. е. 25 000 человек. И вот правительство внесло в пар­ламент законопроект о запрещении разносного торга евреям. Когда закон был принят в палате депутатов и перешел в сенат, евреи пода­ли сенаторам петицию, в которой обрисовали положение пяти ты­сяч семейств торговцев, обреченных на голодную смерть в случае издания такого закона. Тогда правительство предъявило сенату за­явления христианских купцов с выражением благодарности мини­страм за благой почин в деле уничтожения еврейской торговли. И се­нат принял законопроект (1884). Началась расправа. Полиция хва­тала на улицах расносчиков-евреев, сажала в тюрьму, предавала суду для наложения штрафа. Газеты сообщали о случаях голодной смер­ти и самоубийств в семьях несчастных коробейников в Бухаресте, Яссах и других городах.

С одинаковым усердием отстраняли еврея и от простейших, и от интеллигентных профессий. В тот самый год, когда тысячам бед­няков запретили разносный торг, евреям-юристам было запрещено выступать на суде в качестве поверенных и даже состоять помощни­ками или секретарями у адвокатов, так как адвокатура есть привиле­гия лиц, пользующихся политическими правами. Евреев—врачей, ин­женеров, техников не принимали на общественную службу. Было решено затруднять молодежи доступ к высшему и среднему образо­ванию и тем вовсе закрыть им путь к свободным профессиям. Тут наблюдалось поразительное сходство с российской политикой в той же области. Ход дела в обеих странах был почти одинаков. С 60-х годов увлеченная духом времени еврейская молодежь, против воли ортодоксальных родителей, устремилась в общие начальные учили­ща, гимназии и университеты. К началу 80-х годов во всех румын­ских школах оказалось в среднем около 15% учащихся евреев, а в городах с густым еврейским населением (Яссы, Бухарест и др.) эта пропорция доходила до 30 и даже 50%, то есть соответствовала про­центному отношению горожан-евреев к христианам. Румынские пат­риоты ужаснулись: школа объевреится, евреи превзойдут в образо­ванности румын и будут соперничать с ними в области свободных профессий. Надо было пресечь «зло» в корне. Минуя законодатель­ные учреждения, министр просвещения издал циркуляр, чтобы ев­рейские дети («дети чужой национальности») принимались в началь­ные и средние учебные заведения лишь после того, как будут приня­ты все желающие из детей румынской национальности, по числу ос­тавшихся вакансий. Это совершилось в то же лето 1887 года, когда и в России аналогичный циркуляр решил участь еврейской учащейся молодежи. В 1893 г. парламент освятил произвол министра особым законом, а затем этот закон был распространен и на высшие учеб­ные заведения.

Вытесненным из государственной школы евреям оставалось только открывать свои частные училища. Такие школы, начальные и средние, скоро появились в различных местах; еврейские дети охот­но посещали их, избавленные от глумления со стороны христианских товарищей и учителей-юдофобов. Правительство заметило, что за­ветная цель — лишить евреев образования — таким образом не бу­дет достигнута, и стало измышлять всевозможные придирки, чтобы закрыть еврейские училища. Так как в них соблюдался субботний отдых вместо воскресного, то министр просвещения пригрозил ди­ректорам, что он будет закрывать те школы, где будет нарушаться закон о воскресном отдыхе. Директоры должны были уступить и решили праздновать два дня в неделю, но министр возразил, что школьная программа требует, чтобы учебные занятия шли шесть дней в неделю. Тогда решили открывать школы по субботам только для преподавания еврейской религии, но министр и этим не удовлет­ворился, так как общий учебный план не устанавливал особого дня для религиозного обучения... Так издевались над евреями, над их стремлениями к европейскому образованию.

Наихудшим издевательством было то, что людей, лишенных всех прав гражданства в качестве «иностранцев», заставляли давать сол­дат для румынской армии, т. е. отбывать повинность, вовсе не обяза­тельную для иностранцев. Сначала евреев вовсе перестали брать в армию, для того чтобы окончившие службу не могли претендовать на обещанную им натурализацию (1879-1882). Но, видя, что вели­кие державы не обращают внимания на явное нарушение статьи Бер­линского трактата о равноправии, румынские правители решили, что можно брать евреев в солдаты и потом не давать им гражданских прав. При обсуждении вопроса в парламенте (1882) некоторые депу­таты выразили опасение, что это повлечет вмешательство держав, которые потребуют натурализации, по крайней мере, для отслужив­ших свой срок солдат; но министр-президент Братиану цинично от­ветил: «Нынче во всей Европе существует реакция против евреев даже там, где она раньше не проявлялась. Кто теперь заступится за них? Не Австро-Венгрия ли или Германия? Что же касается России, то ведь об этом никогда и речи не могло быть». Закон был принят, и евре­ев стали не только призывать в войска, но и ловить уклоняющих­ся. Их брали даже в большей пропорции, чем румын. В 1895 году в румынской действующей и запасной армии числилось до 30 тысяч еврейских солдат, т. е. около 11% еврейского населения, между тем как христиане давали меньший процент солдат. Эти защитники отечества были так же бесправны и беззащитны в армии, как и в гражданском обществе. В записке, представленной правительству и парламенту военнослужащими евреями (1893), перечислены эти ограничения: евреи не допускаются в школы для подготовки офи­церов, ибо офицерский чин для них недосягаем; во многих полках их не производят даже в чин капрала или унтер-офицера; евреи-врачи служат в армии простыми солдатами-санитарами, в то вре­мя как их христианские коллеги причисляются к офицерскому со­словию.

Лишенные всяких политических прав, не представленные в пар­ламенте и даже в городском управлении, евреи были лишены легаль­ных средств борьбы против этого режима произвола, насилия и об­мана. В партии «либералов», лидерами которой были министры-юдофобы, братья Иоан и Дмитрий Братиану, они, конечно, не мог­ли иметь поддержку; с консервативной партией евреи не могли свя­заться вследствие недоверия к ней, хотя в Румынии консервативное министерство (Карпа) умеряло юдофобскую политику «династии Бра­тиану»[19]. Оставался только путь нелегальной борьбы. Еврейский про­летариат втягивался в социалистическое движение, среди вождей которого выдвинулся Нахум Кац, известный под румынским псев­донимом Доброджеану Герс. Евреев-социалистов полиция, конеч­но, жестоко преследовала и часто изгоняла из страны на основании закона о высылке «иностранцев, опасных для государственного спо­койствия». Этим законом пользовались также для подавления легаль­ной оппозиции; он служил орудием мести за критику юдофобской политики правительства. Так был выслан из Румынии в 1885 году известный ученый Моисей Гастер, лектор румынской литературы при Бухарестском университете; он переселился в Лондон, где был избран хахамом сефардской общины и впоследствии играл видную роль в сионистском движении. Одновременно был выслан за грани­цу еврейский публицист Илия Шварцфельд, боровшийся в печати против официальной юдофобии.

Подавляя всякое свободное слово, сказанное в защиту евреев, правительство давало полную свободу антисемитским агитаторам. В 1895 г. была основана румынская Антисемитская лига, в состав которой вошли некоторые министры, многие депутаты и чиновники в разных городах. Устав лиги вменял ее членам в обязанность «употребить все средства, чтобы сделать положение евреев в Ру­мынии невыносимым для них и содействовать их эмиграции». Про­паганда лиги скоро выразилась в ряде погромов. В Бухаресте сту­денты вступили в драку с участниками митинга, устроенного еврей­скими солдатами-резервистами для протеста против отношения пра­вительства к евреям; были побитые с обеих сторон. Это послужи­ло поводом к уличному погрому, сопровождавшемуся ограблени­ем еврейских магазинов (ноябрь 1897). Одновременно громили евре­ев в городе Галаце. В мае 1899 г. произошел погром в густо населен­ном евреями городе Яссы. Следствием этого была паническая эмиг­рация, которая вызвала скопление беженцев в Вене и Лондоне. Отту­да часть их при помощи местных организаций была направлена в Америку, а прочие были вынуждены возвратиться на родину; но вер­нувшихся не пропускали обратно через румынскую границу, и они были обречены на дальнейшие скитания.

Бессильное для борьбы против гнета и произвола, румынское еврейство держалось только силою пассивного сопротивления, своею внутреннею сплоченностью. Четыре пятых еврейского населения (в 1899 году оно исчислялось в 269 000 душ) жили густыми массами в городах, а одна пятая — в деревнях. В городах евреи составляли зна­чительный процент населения, доходивший местами до 50% и более (Яссы, Ботошаны и др.). Еврейские общины в Бухаресте и в Яссах насчитывали каждая около 45 тысяч человек. В этих двух общинах с ортодоксией соперничали прогрессивные группы интеллигенции, но в провинции властвовали ортодоксы, преимущественно хасиды, и жизнь здесь протекала, как в соседней русской Бессарабии и Подолии. Разговорным языком был здесь тот же идиш, на котором в Яс­сах выходили некоторые периодические издания. Тут же основатель еврейского театра Авраам Гольдфаден давал первые свои представ­ления на народном языке. Немногие писали на языке страны. Не было благоприятных условий для развития румыно-еврейской литерату­ры. Лучшие силы уходили за границу. Упомянутый выше изгнанник Шварцфельд писал раньше на румынском языке очерки по истории румынских евреев, рассказы из их быта и газетные статьи об их гражданском положении. Поселившись в Париже, он опублико­вал на французском языке книгу «Евреи в Румынии («Les juifs en Roumanie», 1901, под псевдонимом Sincerus), где ярко изобра­зил позорную политику румынских правителей со времени Бер­линского конгресса. Выходцем из Румынии был и вышеупомяну­тый ученый Соломон Шехтер (§ 26), ставший лектором в Кемб­риджском университете, а позже директором Еврейской теологи­ческой семинарии в Нью-Йорке. В самой Румынии очагами ду­ховной культуры служили те кружки молодежи, которые под вли­янием национального движения в России и Австрии увлекались палестинофильством и затем сионизмом. Еврейская эмиграция из Румынии, направлявшаяся по главному руслу в Америку, имела и боковое течение — в сторону Палестины, где эмигранты основали пару земледельческих колоний.

§ 28 Балканские государства

Иначе, чем в Румынии, сложилась судьба евреев в соседних бал­канских государствах — Болгарии и Сербии, достигших независи­мости в силу решении Берлинского конгресса. Оба государства, как известно (том II, § 53), формально исполнили возложенную на них конгрессом обязанность гражданского уравнения евреев. В Болга­рии численность еврейского населения удвоилась после присоеди­нения к ней в 1885 г. турецкой Восточной Румелии с главным горо­дом Филиппополем (в 1887 г. в обеих частях числилось 24 000 евреев, а в 1900 г. — 33 000). Около 90% этого населения состояло из сефар­дов, сохранивших свой обиходный эспаньольский язык. Они жили почти исключительно в городах (София, Рущук, Филиппополь, Вар­на), занимались мелкою торговлею и ремеслом. Как только была об­народована конституция независимой Болгарии, евреи стали пользо­ваться равноправностью, насколько это было возможно при их бы­товой обособленности. Их избирали гласными в городские думы, а иногда и депутатами в парламент или Собрание. Правительство Бол­гарского княжества (потом королевства) при князе Александре Бат­тенберге относилось с полным доверием к еврейским гражданам, которые ответили на это порывом патриотизма во время войны с Сербией (1885). Общины Рущука, Виддина и Варны снарядили на свой счет два еврейских легиона в 500 и 300 человек, а десятки еврейс­ких девушек поступили в болгарские отряды сестер милосердия. Начальник рущукского отряда Давид Мизрахи отличился в боях и получил золотую медаль «За храбрость» из рук князя Александ­ра, который приветствовал солдат еврейского легиона как «истых потомков Маккавеев». Было, однако, много трагического в том, что болгарским потомкам Маккавеев приходилось сражаться про­тив сербских, таких же сефардов... Так же внимательно относи­лось к евреем правительство Фердинанда Кобургского (с 1887 г.), противника русского влияния в Болгарии и юдофобии в частности, Только однажды эпидемия антисемитизма проникла в Болгарию. В 1890 году происходили столкновения между христианскими и ев­рейскими учащимися в Софийском университете и в гимназиях; тогда же произошла демонстрация против еврея-депутата в Собра­нии, богатого землевладельца Габбе. В следующем году возник ри­туальный процесс против евреев во Враце, но он кончился оправда­нием подсудимых благодаря энергичной защите известного полити­ка, адвоката Стоилова. По своему культурному уровню еврейская масса стояла выше болгарской. В общих школах евреи учились боль­ше и усерднее; кроме того, имелись особые еврейские школы, содер­жимые на средства парижского «Альянса», где общие предметы пре­подавались на болгарском языке, а еврейские на эспаньольском. Не­смотря на преобладание сефардов в общинах, главными раввинами страны состояли образованные ашкеназы из Австрии, как историк М. Грунвальд и сионист М. Эренпрейс.

Маленькая сефардская колония в Сербии (от 5 до 6 тысяч че­ловек) жила спокойнее, чем в Болгарии. Конституция страны при­знавала полное равенство граждан, и правительство князя Милана Обреновича честно применяло этот принцип по отношению к евре­ям. Обособленные раньше евреи постепенно входили в гражданскую жизнь страны. Один из них (Авраам Озер) был избран депутатом в Скупщину, сербский парламент; некоторые занимали государствен­ные должности. Появились представители либеральных профессий: адвокаты, инженеры, врачи. Масса по-прежнему занималась торгов­лею, составляя исключительно городское население. В 1895 году 80% евреев обозначали в народной переписи своим родным языком эспаньольский, а сербский — только 3%; но через несколько лет пере­пись дает уже новые цифры: 27% говорящих по-эспаньольски, 46% по-сербски, а прочие — на немецком и других языках. Тут несом­ненно играли роль политические соображения, заставлявшие мно­гих признать государственный язык родным. Единственный пе­чатный орган сербских евреев «Друг народа» («El amigo del Pueblo», 1884-1899 гг.) издавался на эспаньольском языке. Из 6 000 сербских евреев четыре тысячи жили в Белграде, остальные — в Нише, Шабаце и других городах. Главным раввином сербских общин состоял известный еврейский писатель Симон Бернфельдиз Бер­лина (1886-1894).

Неспокойно протекала в это время жизнь евреев в Греции. Де­сятитысячное еврейское население этой страны распределялось так, что большинство его жило не в центре государства, а на окраи­нах. Около 4000 жило в городах Фессалии (Ларисса, Воло, Трикала), а около 5000 на острове Корфу и на Ионийских островах; в Афинах находилась небольшая община (около 300 человек), кото­рая только к концу XIX века обзавелась приличною синагогою (1899). Конституция Греческого королевства обеспечивала равноправие всем гражданам, и правительство не отступало от этого принципа, но здесь народ оказался ниже своих правителей. На Корфу, где грекам не нра­вилась торговая конкуренция евреев, бывали столкновения. В 1891 году там произошел погром на мнимо ритуальной почве. Незадолго до Пасхи был обнаружен труп семилетней девочки Рубины Сарда, дочери еврея-портного, убитой, как потом выяснилось, греко-пра­вославными фанатиками. Из тех кругов, откуда вышли убийцы, был пущен ложный слух, что убитая — не еврейка, а христианка, приве­зенная евреями из албанского города Янина ради совершения ри­туального убийства перед Пасхой. На другой день после обнару­жения трупа, 14 апреля, возбужденная толпа греков ворвалась с криками мести в еврейские квартиры и принялась бить и грабить. Разогнанная полицией и войском, толпа в следующие дни собира­лась вокруг еврейского квартала, не выпуская оттуда никого в го­род. Три недели евреи сидели в своем квартале, как в осажденном городе: нельзя было выходить на рынок за необходимыми продук­тами, торговать и зарабатывать на дневное пропитание. Начались среди осажденных заболевания от истощения; были случаи смерти, но мертвых нельзя было хоронить, так как кладбище находилось за чертою еврейского квартала. Когда осада была снята и евреи стали показываться на улицах, некоторые из них были избиты. Этот тер­рор заставил многих покинуть Корфу; около 1 500 евреев пересели­лось в Италию и Турцию; большая часть их вернулась на родину толь­ко после того, как страсти на острове улеглись. Под влиянием собы­тий на Корфу начались гонения и на другом ионийском острове — Занте, и все его еврейское население (около 250 душ) было принуж­дено выселиться.

Через несколько лет поднялось антиеврейское движение на по­литической почве в другом центре греческого еврейства — в Фесса­лии. Оно было связано с неудачной греко-турецкой войной 1897 года. Военные действия сосредоточивались вокруг Лариссы и других на­селенных евреями городов. Несмотря на то что еврейские солдаты сражались в рядах греческой армии и понесли много жертв при ее поражениях, против их мирных соплеменников слышались обвине­ния в туркофильстве. Здесь сказалась обычная подозрительность побежденных и желание выместить на ком-нибудь свою досаду. Антиеврейская агитация не прекратилась и после того, как Фессалия освободилась от турецкой оккупации и туда возвратились греческие власти (1898); в газетных статьях доказывалось, что для водворения порядка и спокойствия в пострадавшей от войны провинции необ­ходимо удалить оттуда евреев, друживших с турками во время окку­пации. В еврейских домах производились обыски с целью обнару­жить реквизованное имущество греков, скупленное еврейскими тор­говцами у турок. Подстрекаемые агитаторами толпы «патриотов» устраивали враждебные демонстрации против евреев, переходя мес­тами к кулачной расправе и погрому. В Лариссе избивали евреев, выходивших за двери своих домов или открывавших свои магазины, и здесь повторилось «осадное положение», как на Корфу. То же про­исходило в городах Воло и Трикала; в последнем злоумышленники подожгли синагогу. Тяжело было евреям жить в терроризованном крае, и многие решили эмигрировать. Из одной Лариссы выселилось около ста семейств, треть всего еврейского населения. Они двину­лись в большие еврейские центры турецкой Греции — Салоники и Смирну.

В сравнении с этими карликами балканской диаспоры еврей­ская колония в Европейской Турции могла казаться гигантом: она насчитывала к концу века до 200 000 человек. Самые большие общины находились в Салониках (75 000), Константинополе (65 000) и Адрианополе (17 000); средние общины были в Монастыре (6000), албанской Янине (4000), Серресе, Ускюбе и других городах. По­ложение евреев в этой части Оттоманской империи было лучше, чем в некоторых странах «христианской культуры». Роль козла отпущения, которую евреи играли в России и Румынии, выпа­ла в Турции на долю несчастных армян, которых турки перио­дически громили, особенно в Армении. Евреи слыли лояльными гражданами, и султан Абдул-Гамид неоднократно отмечал их пат­риотизм. Действительно, при своих скромных политических требо­ваниях туземные евреи могли быть вполне довольны своим поло­жением. Их не отличали от мусульман и греков в том минимуме граж­данских прав, который отпускался на долю турецких подданных. Вообще турки относились без вражды к евреям, и только гречес­кое население не ладило с ними. По-прежнему (том II, § 54) в Кон­стантинополе, Смирне и Салониках поднималась агитация темных людей с целью инсценировать ритуальный процесс, но благодаря бдительности властей эти греческие затеи кончались неудачею. Осо­бенно обострилась греко-еврейская экономическая борьба в центре обеих национальностей, Салониках. Здесь евреи составляли боль­шую половину всего населения, что наложило особую печать на фи­зиономию этого международного порта. Во всех областях хозяйствен­ной жизни чувствовались здесь труд и ум евреев. Евреи владели круп­нейшими банками, и они же в Салоникском порту монополизирова­ли тяжелый труд грузчиков и чернорабочих. Путешественников по­ражали эти красивые осанистые фигуры потомков древних сефар­дов, сгибавшиеся под тяжестью пароходных грузов. По субботним дням кипучая торговая жизнь Салоник замирала: отдыхали банки­ры, богатые негоцианты, мелкие торговцы, ремесленники и порто­вые грузчики. Сильная примесь ашкеназов — эмигрантов из России, Австрии и Румынии вносила разнообразие и движение в застывшую сефардскую культуру. Рядом с языком ладино слышался идиш. Но туземный сефардский элемент все-таки оставался преобладающим. Еврейские газеты и журналы обыкновенно печатались на эспаньольском языке еврейскими буквами («El Tiempo», «El Telegrafo» и дру­гие в Константинополе и Салониках). В многочисленных школах парижского «Альянса» еврейские дети воспитывалась на французс­кий лад и легко усваивали этот язык, родственный их испанскому диалекту. Росло поколение европеизованной молодежи, но без ши­рокого национального кругозора, с обычною наклонностью к асси­миляции, которая за невозможностью ассимилироваться с турками вырождалась в поверхностный космополитизм левантинского типа.

ГЛАВА V. ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ И НОВЫЕ ЦЕНТРЫ В АМЕРИКЕ И ПАЛЕСТИНЕ (1881-1900)