§ 29 Американская иммиграция восьмидесятых годов
Конец XIX и начало XX века являются эпохою великого переселения в истории еврейского народа. Со времени изгнания из Испании не было такого передвижения в диаспоре, как после российских погромов 1881 года. Преследования в России и Румынии и бедность в австрийской Галиции выгоняли ежегодно из родины десятки тысяч людей, искавших спокойного угла и хлеба в далеких странах. Перенаселенные западноевропейские страны не могли приютить всю эту массу эмигрантов, и она отправлялась дальше, во внеевропейские страны. Главный поток еврейской эмиграции шел в Соединенные Штаты Северной Америки, куда в ту пору направлялись миллионы безработных или политически угнетенных из всех стран Старого Света: ирландцы, итальянцы, германцы, поляки и эмигранты других национальностей. Меньшие группы евреев переселялись в Канаду, Южную Америку и в английские колонии Южной Африки. Небольшое, но в национальном отношении особенно важное течение эмиграции направлялось на древнюю родину рассеянного народа, в турецкую Палестину; оно было связано с идеалом национального возрождения, который в ту пору проявился с необычайной силой. Все эти передвижения положили начало перемещению центров диаспоры. Усилился рост внеевропейского еврейства, которое до тех пор стояло в стороне от главной дороги истории. Огромный новый центр созидался в Америке, а среди развалин Азии, колыбели общей и еврейской цивилизации, пробудилась жизнь, предвещавшая исторический поворот в судьбах Востока.
Главная масса переселенцев шла из России. Эта именно масса, вместе с родственными ей группами из Галиции и Румынии, довела американскую диаспору до таких размеров, что она стала второю по величине после российского центра. От разрушения России построилась Америка — можно было бы сказать в стиле Талмуда. Через 400 лет после Колумба странствующий Израиль вновь открыл Америку как обетованную землю массовой иммиграции. До 1881 года североамериканские Соединенные Штаты были дальним глухим углом диаспоры, где числилось до четверти миллиона еврейских жителей; это население образовалось в результате почти четырехвекового переселения из Европы сначала сефардов, а потом ашкеназов; за последние же двадцать лет XIX века число евреев возросло до полутора миллиона, а за первые десятилетия XX века до четырех миллионов. С лихорадочною быстротою совершался этот процесс пересадки миллионов людей. В муках рождался центр диаспоры за океаном. Кто видел из года в год океанские пароходы, вокзалы железных дорог и морские гавани всего мира, переполненные бедствующими эмигрантами с женами и детьми, кто слышал стоны этой обездоленной массы, гонимой людскою враждою и голодом на край света, где ей предстояла жестокая борьба за существование, тот знает о муках родов новой еврейской Америки. Но при всей стихийной эмиграции из Восточной Европы в Америку в этом движении был и значительный элемент идеализма. Если бедствующие массы искали в Америке куска хлеба и гарантии от насилий, то группы сопровождавшей их интеллигенции ждали чего-то большого в новом отечестве. В тот критический год (1881-1882), когда в России составлялись кружки «американцев» и «палестинцев», в интеллигенции боролись два течения: вековечная мессианская тоска тянула одних на старую родину, а жажда политической свободы влекла других в великую республику за океаном. И те и другие связывали осуществление своих стремлений с земледельческой колонизацией: нужно привязаться к земле путем непосредственной ее обработки и таким образом создать здоровую основу общежития для своих братьев в новом или обновленном отечестве. В начале исхода из России впереди эмигрантов, направлявшихся в Америку, шли также пионеры земледельческой колонизации, но огромные массы переселенцев нашли в промышленной стране более прямое применение своему привычному труду: не земледелие, а фабричная промышленность, ремесло, торговля стали основою еврейской хозяйственной жизни в капиталистической Америке.
Весною 1882 года на юге России образовалась организация «Ам-олам» («Вечный народ»), члены которой, большею частью революционно настроенные молодые люди, ставили себе целью основать в Америке сельскохозяйственные колонии или свободные сельские коммуны. Не успела еще эта молодежь приступить к осуществлению своего плана, как очутилась в вихре массового эмиграционного движения, имевшего характер панического бегства. Скопившиеся в Бродах тысячи беженцев (выше, § 13 и 22) были после долгих бедствий эвакуированы при помощи западноевропейских благотворительных организаций и отправлены в Америку. Так было положено начало тому эмиграционному потоку, который с тех пор непрерывно, в течение десятков лет, тянулся из Восточной Европы к берегам Америки. По прибытии в гавань Нью-Йорка для скитальцев начинались новые мытарства, которые претерпевали при массовой иммиграции переселенцы всех национальностей. Каждую вновь прибывшую партию задерживали в порту для врачебного осмотра и строгого допроса, а затем признанных годными выпускали на берег. На первых порах бедные эмигранты ютились в огромных казармах Кэстел-Гарден в порту и ежедневно отправлялись в город на поиски работы.
Переселенцы, приезжавшие без всяких средств или с очень скудными сбережениями и вдобавок не знавшие английского языка, нуждались в помощи особой организации для приискания работы и для подготовления к ней. Для этой цели образовалось в Нью-Йорке «Общество помощи еврейским иммигрантам» («Hebrew Immigran Aid Society», сокращенно HIAS). Душою этого общества был редкий человеколюбец Михаил Гей л ьприн, польский уроженец, который пережил революцию 1848 года в Венгрии и затем переселился в Соединенные Штаты, где стал видным журналистом и соредактором Американской Энциклопедии. Он вникал во все нужды эмигрантов, заботился о трудовой помощи и о моральной поддержке для них. Обыкновенно же помощь благотворительных учреждений («United Hebrew Charities») выражалась в благодеяниях сомнительного свойства. Многие фабриканты и содержатели ремесленных мастерских брали нуждающихся переселенцев на работу за плату, вдвое меньшую против той, которую получали туземные рабочие, и таким образом эксплуатировали своих бедных братьев, пользуясь их беспомощностью. Вызванное этой конкуренцией пришельцев общее понижение заработной платы навлекло на них гнев американских рабочих, которые видели в них представителей дешевого труда, вроде презираемых китайских «кули». Однако с течением времени пришлые еврейские рабочие приспособились к местным требованиям своего класса: вступали в профессиональные союзы и отстаивали свои интересы в борьбе с работодателями путем стачек. Эмигранты из радикальной интеллигенции много содействовали превращению профессионального рабочего движения в социалистическое в то время, когда социализм был еще очень слабо развит в Америке.
Эмиграция из России, имевшая в начале восьмидесятых годов характер бегства, вошла впоследствии в нормальную колею. За десятилетие 1881-1890 гг. переселилось в Америку из России, Галиции, Румынии и других стран около 400 000 евреев. Большинство их устроилось в Нью-Йорке, но образовались также значительные колонии в Чикаго, Бостоне, Филадельфии и других городах восточных штатов; в западные штаты шли меньшие группы иммигрантов. Во всяком случае, через Нью-Йорк проходила почти вся переселенческая масса и здесь получала свою первую американскую отделку. В Нью-Йорке, как и в Лондоне, еврейские эмигранты селились в определенных кварталах, в нижней части города (Down Town), образуя таким образом добровольное гетто. Пришлые обитатели Нижнего Города были сильны именно этою сплоченностью больших однородных масс на определенном месте. Они жили крайне скученно, в огромных многоэтажных домах, снизу доверху набитых жильцами (tenement houses). Здесь шла жестокая борьба за существование при необходимости приспособляться к условиям нового быта; борьба сопровождалась большими страданиями, но должна была окончиться победою. Пришлые массы распределялись по разным отраслям труда. Новички занимались мелкою разносною торговлею, «педлерством». Эмигрант, не приученный к определенной профессии, привезший с собою или получивший от благотворительного общества несколько долларов, покупал на эти деньги корзинку с товаром и ходил с ним по улицам, из дома в дом, а иногда по пригородам и деревням и таким образом зарабатывал на дневное пропитание. Иным удавалось от этих заработков делать сбережения, и тогда они меняли кочевой торг на оседлый, превращаясь из «педлеров» в лавочников, а с течением времени в содержателей крупных магазинов. Не одна богатая торговая фирма в Нью-Йорке и других городах выросла на основе, некогда заложенной в корзине бедного «педлера». Имена «миллионеров» из бывших «педлеров» были у всех на устах, и рассказы о таких превращениях кружили голову многим предприимчивым беднякам из переселенческой массы.
Однако значительная часть этой массы предавалась физическому труду на фабриках и в больших ремесленных мастерских. Особенности американской индустрии сглаживали различие между фабрикою и мастерскою: и фабричный рабочий и ремесленник являлись здесь только мелкими винтами в сложном механизме производства, так как система разделения труда дробила всякое производство на множество отдельных простейших работ, к которым быстро приучались даже люди, не имевшие понятия о данном ремесле в целом. Не нужно было быть портным, чтобы работать в портняжной мастерской, где из десятков рабочих один кроил материю, другой на машине делал швы или петли, третий пришивал пуговицы, четвертый гладил утюгом. Белошвейное и портняжное дело было наиболее распространенным в еврейских кварталах Нью-Йорка. За ним следовало табачное дело — изготовление папирос и сигар, ставшее главною отраслью женского и детского труда. В этих производствах конкуренция доводила заработную плату до минимума. Содержатель мастерской из старых эмигрантов, нередко сам бывший раньше объектом эксплуатации и пробившийся из нужды к обеспеченному существованию, эксплуатировал труд своих рабочих из «зеленых», новичков, заставляя их работать по 12-15 часов в день за мизерную плату. Это называлось, как в Лондоне, «sweating system» (система выжимания пота). Но часто и сам хозяин мастерской, «босс» («баалебос»), жил не лучше своих рабочих. Не легко было и положение лиц свободных профессий — врачей, инженеров, конторщиков, журналистов, так как при более высокой оплате такого труда его труднее было найти. Интеллигентам часто приходилось начинать свою карьеру в Америке с грубого физического труда и заниматься самыми разнообразными профессиями. Один из таких эмигрантов, впоследствии написавший книгу о «великом переселении» 80-х годов, дает перечень работ, которые он сам проделал в первые семь лет своего пребывания в Соединенных Штатах: «Я был попеременно землекопом, фермерским батраком, контролером на железной дороге, владельцем бакалейной лавочки, конторщиком в банке, студентом медицины, санитарным инспектором, управляющим домами, городским учителем, редактором еженедельной газеты и, наконец, сотрудником нескольких больших американских газет». Только на долю немногих выпал подвиг насаждения сельского хозяйства в Америке, о чем мечтали в России первые интеллигентные вожди эмиграции.
Первые опыты колонизации оказались неудачными. Молодые люди из упомянутых кружков «Ам-олам», прибывшие в 1881-м и следующем году в Америку, с жаром принялись за осуществление своей мечты, но наткнулись на неодолимые препятствия. Первые колонии, устроенные частью в виде сельских коммун в штатах Луизиана, Дакота и Орегон («Кремье», «Бетлехем», «Монтефиоре» и др.), пострадали от плохого выбора места и неопытности колонистов. То земля оказывалась в болотистой местности, затопляемой разливом Миссисипи, то мешали климатические условия: ветры и частые засухи. Колонисты работали дружно, с увлечением, но не могли устоять против этих внешних условий при недостаточной материальной поддержке, которую оказывало им нью-йоркское «Общество помощи эмигрантам». К 1885 году все эти колонии распались. Дольше всех боролась за свое существование образцовая колония «New Odessa», основанная одесскою группою пионеров на средства, собранные упомянутым выше Гейльприном. Был куплен в западном штате Орегон участок земли с необходимейшим земледельческим инвентарем и устроена колония, где около полусотни молодых людей образовали сельскую коммуну (1883). Они занялись хлебопашеством, не заметив в своем увлечении, что соседние фермеры занимаются главным образом скотоводством и молочным хозяйством, более подходящими к местным условиям. Пришлось заняться подсобным промыслом — рубкою леса и доставкою дров для соседней железной дороги; но когда лес на купленном участке был вырублен и выяснилась необходимость прикупки новой земли для обработки, не оказалось нужных для этого денег. Несколько лет бились колонисты, терпя нужду и не решаясь обзавестись семействами, которых нечем было бы кормить. Наконец терпение истощилось, и постепенно колония «Новая Одесса» — создание идейного энтузиазма — была покинута ее основателями. Некоторые колонисты по бедности не имели средств на проезд по железной дороге, и они прошли пешком огромный путь от СанФранциско до Нью-Йорка, от Великого океана до Атлантического в течение трех месяцев (1888 г.).
Более прочными оказались сельские колонии, устроенные в Нью-Джерси, одном из оживленных восточных штатов, недалеко от крупнейшего центра страны — Нью-Йорка. В 1882 году там сразу возникли три колонии, расположенные в небольшом расстоянии друг от друга: Альянс, Кармель и Розенгайн, заселенные первоначально выходцами из России в количестве 70 семейств. Близость к большим городам облегчала сбыт продуктов поселенцам, занимавшимся преимущественно садоводством и виноградарством. Однако и здесь не обошлось бы без кризиса, если бы колонисты и их покровители не додумались до простой мысли: присоединить к сельскому хозяйству подсобный городской промысел — фабрикацию белья. Учрежденные в колониях фабрики-мастерские для шитья рубашек давали дополнительный заработок семьям колонистов, которые занимались этим делом зимою и в другие свободные от сельских работ промежутки. Благодаря этому колонии продержались и с течением времени превратились в поселения полугородского типа. На этой комбинации деревни с городом выросло благосостояние новой колонии Вудбайн (Woodbine), основанной в том же штате позже (1891). Устроенная при поддержке барона Гирша, эта колония превратилась в промышленный еврейский городок, окруженный цепью ферм на окраинах. Вообще там, где колонизация привилась, она приняла характер американского фермерства, и немногие еврейские фермы, разбросанное в различных штатах Северной Америки, были единственным результатом грандиозной мечты пионеров-идеалистов.
§ 30 Американская иммиграция девяностых годов
1891 год был таким же тревожным моментом в истории американской иммиграции, как и 1882-й. Изгнание из Москвы и усиление репрессий в России вызвали новое бегство за океан. Испугавшись наплыва бедных масс, вашингтонское правительство приняло более строгие меры к ограничению иммиграции: люди без средств и без определенного источника заработка не спускались на американский берег и отсылались на пароходах обратно в Европу. На острове Elis Island в нью-йоркском порту, где производились осмотр и допрос переселенцев, разыгрывались потрясающие сцены, оправдывавшие данное ему прозвище «Остров слез». Тем не менее большая часть эмигрантской массы попала в Соединенные Штаты (в 1891-1892 гг. из России, Румынии, Галиции и других стран прибыло наибольшее число евреев: около 200 000). Нью-йоркское гетто оживилось: мастерские и фабрики наполнились «зелеными», усилилась работа благотворительных учреждений. Комитет фонда барона Гирша и другие организации работали изо всех сил для расселения эмигрантов по разным городам и доставления им работы, но все старания могли только отчасти сократить размеры бедствий, вызванных внезапным наплывом десятков тысяч необеспеченных людей. Наступивший в Америке с 1893 года длительный промышленный кризис, следствием которого было общее сокращение иммиграции из Европы, отразился и на еврейской иммиграции: ежегодное число переселенцев из России вернулось к среднему уровню (около 30 000 в год за период 1893-1900 гг.), но вместе с румыно-галицийскими выходцами Америка все-таки ежегодно принимала до 60 000 евреев. К 1900 году в Соединенных Штатах образовалось уже полуторамиллионное еврейское население, из которого не меньше одной трети было сосредоточено в Нью-Йорке.
Еврейская эмиграция в Америку, составляя часть общеевропейской (12-15%), отличалась от нее по своим целям. Ирландцы, итальянцы, немцы или поляки обыкновенно уезжали в Америку временно, на заработки, без семьи; накопив в течение нескольких лет известную сумму денег, такие пришельцы возвращались на родину. Евреи же уезжали в Америку в поисках нового отечества взамен своей жестокой родины, уезжали навсегда либо с семействами, либо без них, но с твердым намерением вызвать их тотчас после своего устройства в новой стране. До приезда своих семейств этот авангард эмиграции отсылал им значительную часть своих заработков. Когда вместе с деньгами семья получала от своего кормильца и «шифскарты» (пароходные билеты) на переезд в Америку, сношения эмигранта со старой родиной прекращались: он становился постоянным жителем Соединенных Штатов. По законам республики он мог стать американским гражданином после пятилетнего пребывания в стране. Этот акт натурализации совершался очень охотно, и превращение бесправного подданного российской деспотии в полноправного гражданина свободной республики было делом повседневным.
Новые граждане принимали живейшее участие в политической жизни страны, особенно в парламентских и коммунальных выборах. По мере роста еврейского населения оно приобретало все большее политическое значение. Во время выборов президента республики, когда обыкновенно соперничали две кандидатуры — республиканской и демократической партий, еврейские голоса в больших городах, особенно в Нью-Йорке, могли давать перевес кандидату той или другой партии. Сознание своей гражданской равноценности привязывало еврея к его новому отечеству. Во время войны между Соединенными Штатами и Испанией из-за острова Кубы ( 1898) много еврейских добровольцев вступило в ряды американской действующей армии. В Нью-Йорке патриотическая еврейская молодежь составляла большую часть сформированного там пехотного полка, а в Филадельфии образовался чисто еврейский легион. Евреи сражались также в рядах регулярной армии, сухопутной и морской. Штаты, как известно, победили Испанию в этой войне, и результатом победы было то, что Испания лишилась Кубы и своих последних вестиндских владений в Америке. Так евреи содействовали изгнанию Испании из этой части Нового Света, открытой ею за четыре столетия перед тем, в год изгнания евреев из Испании. Потомки сефардов и эмигранты из России, страны новой инквизиции, явились тут орудием в руках исторической Немезиды.
Еще в конце первого десятилетия русско-еврейской эмиграции (1890) один из ее активных участников писал: «Тот, кто видел, как бедный, забитый, запуганный обитатель пресловутой «черты оседлости», над головою которого всегда висел дамоклов меч грубой расправы, который дрожал перед полицейским надзирателем или городовым, — кто видел этого еврейчика, превратившегося в свободного и гордо держащего голову еврея американского, не дающего себя в обиду никому на свете, ставшего гражданином и полном смысле этого слова, — кто видел эту чудную метаморфозу, тот не может сомневаться в великом значении эмиграционного движения». Наблюдатели того времени отмечают ту быстроту, с какою менялись в Америке внешний быт и привычки пришлых еврейских масс. Патриархальный еврей литовского или польского местечка после нескольких лет пребывания в стране сбрасывал с себя старомодный костюм и заменял его коротким пиджаком или рабочей блузой для того, чтобы не прослыть «гринером», над которым издевались уличные мальчишки; постепенно исчезали длинные бороды и пейсы мужчин и парики женщин. Влияние нового быта коснулось даже одного из устоев религии — субботнего покоя. Фабричные рабочие после некоторых колебаний решались работать по субботам, так как везде, кроме мастерских, содержимых ортодоксальными евреями, соблюдался воскресный отдых. Необходимость нарушать субботний покой удерживала, однако, многих от поступления на фабрики; люди постарше предпочитали заниматься мелкою торговлею, чтобы иметь возможность прекращать работу в дни своих национальных праздников.
Вообще в первом поколении эмигрантов религиозный строй жизни не подвергся существенным переменам. Скопление однородных масс в тесных кварталах и жизнь среди земляков поддерживали консервативные наклонности в этой среде. В силу давнего обычая выходцы из одного города или округа соединялись на новых местах в земляческие группы, устраивали для себя особые молитвенные дома и различные союзы взаимопомощи. В Нью-Йорке (как некогда в Константинополе после испанского изгнания) существовали сотни молелен, носивших имена различных землячеств: были молельни виленцев, ковенцев, житомирян, кишиневцев и т. п. Эти синагоги помещались обыкновенно в наемной квартире частного дома и служили не только местом молитвы, но и клубами, где земляки собирались для дружеских бесед и деловых переговоров. Родной язык, идиш, господствовал в еврейских кварталах и туго уступал место английскому языку, который усваивался учащеюся молодежью в школах. Курсы английского языка устраивались также для эмигрантов старшего возраста, которые после дневных трудов охотно изучали язык страны, нужный и рабочему на фабрике, и «педлеру» на улице при объяснениях с неевреями. Между собою же они говорили на родном языке, пополняя его техническими английскими терминами и ходячими выражениями, от чего получился особый англизированный диалект идиша. На этом языке издавались газеты еврейских кварталов Нью-Йорка и других больших городов. К концу 90-х годов существовало около 15 таких газет, еженедельных и ежедневных. Наиболее распространенными были «Идише Газетен», «Идишес Тогблат», «Идише Цайтунг», а из социалистической прессы «Арбетер-Цайтунг» (1890-1902) и «Форвертс» (с 1897 г. до настоящего времени), а также ежемесячный журнал «Цукунфт» (1892-1897 гг., возобновлен в 1902 г. и выходит до сих пор).
Образование большого еврейского пролетариата в Америке создало почву для социалистической пропаганды. Подавленная революционная энергия прибывшей из России молодежи прорывалась здесь сначала в форме анархизма. Зажигательные речи германского анархиста Моста, совершавшего агитационные поездки по Америке, увлекали тех, которых российский деспотизм лишил возможности жить и работать на родине. Было много революционного идеализма среди еврейских анархистов, но также много либертинизма, который вчерашнему «ничего нельзя» противопоставлял сегодняшнее «все можно». Анархисты призывали к террору против капиталистов и представителей власти, устраивали антирелигиозные демонстрации в форме публичных увеселений в пост Иом-Кипур и вообще стремились сразу пересоздать человеческое общество. Каждую стачку рабочих они старались превратить в народное восстание, которое открыло бы путь «мировой революции». В своих журналах («Варгайт», «Фрайе Гезелшафт» и «Фрайе Арбетерштимме», 1889-1900) «пионеры» анархизма из учеников Моста копировали идеи его знаменитого нью-йоркского журнала «Фрайгайт». Между ними и еврейскими социал-демократами происходила отчаянная борьба в собраниях и в партийной литературе. Лишь в 90-х годах социал-демократия окрепла и приобрела влияние на еврейской улице; ее партийные органы «Арбетер-Цайтунг» и «Форвертс» были и в литературном отношении лучше других изданий на идише. Здесь сотрудничали многие выдающиеся деятели социалистического движения в Америке: Абрагам Каган, Луис Миллер (Бандес), Абр. Лесин (Вальд), приехавшие из Лондона Филипп Кранц и М. Винчевский (выше, § 26) и другие, среди которых было немало бывших анархистов.
Развилась и художественная литература на народном языке. Поэтом нью-йоркского гетто стал Морис Розенфельд (1862— 1925). Бедный эмигрант из Сувалкской губернии, заброшенный переселенческой волной сначала в Лондон, а потом в Нью-Йорк, Розенфельд попал в одну из тех больших портняжных мастерских, где хозяева, пользуясь нуждой «зеленых» рабочих, заставляли их работать за гроши, по «sweating system». В подмастерье портного открылся поэтический талант, и он начал слагать свои стихи в те долгие часы работы, когда усталая рука с иглою или утюгом судорожно бегала по кускам материи, среди вздохов таких же измученных белых рабов, погоняемых окриками грубого хозяина. Жертва национального и социального рабства, Розенфельд изображал в ярких стихах оба эти элемента еврейского горя, но его оригинальность и сила сказались больше в изображении социального момента. Странник, бежавший из полицейского государства в свободную республику и вдруг попавший в когти хищного капитализма, обрушивает весь свой гнев на это чудовище, терпимое в странах высшей культуры. Его описание швейной мастерской в лондонском или нью-йоркском гетто не уступает в силе известной «Песни о рубашке» Томаса Гуда:
Es rauschen in Shop asei wild die Maschinen As oftmol vergess ich in Rausch, dos ich bin. Ich wer in dem schrecklichem Tummel verloren. Mein Ich wert botel, ich wer a Maschin.
Ich arbet un arbet, un arbet on Cheschbon, Es schäft sich un schäft sich, un schäft sich on Zol. Far wos? un far wemen? — Ich weiss nit, ich freg nit, — Wie kumt a Maschine zu denken amol?..
Нельзя без волнения читать грустную думу поэта о маленьком сыне, которого отец может видеть только спящим, ибо возвращается с фабрики поздно вечером, когда ребенок уже спит, и уходит на работу рано утром, когда ребенок еще спит («Mein Jüngele»). Грозное пророчество об опустошительной революции, как возмездии режиму капитализма слышится в стихотворении «A Newue». Увлеченный догмою новейшего социализма, Розенфельд, однако, умеет чувствовать и внеклассовое национальное горе еврейства. Его пленяет поэзия прошлого, цельность и внутренняя красота древней Иудеи, как контраст изломанности диаспоры. Сочетание социализма и сионизма является в его стихах поэтическим прологом к политическому движению, охватившему часть еврейской молодежи в Америке и России в начале XX века (партия «Поале-Цион»). Сам поэт к этому времени успел освободиться от нужды: успех его стихов, изданных также в английском переводе и расхваленных критикою, дал Розенфельду возможность всецело посвятить себя литературной деятельности.
Еще две поэтические души были потрясены переходом от российского рабства к американской капиталистической «свободе»: Давид Эдельштадт (1866-1892) и Иосиф Бовшовер (1873— 1915). Уроженец чисто русского города Калуги, писавший свои первые детские стихи на русском языке, Эдельштадт попал в 1881 г. в Киев и оттуда эмигрировал в Америку с группой «Ам-олам». Мальчик поступил на фабрику в Цинциннати, затем переселился в Нью-Йорк и сделался страстным бардом анархизма. Весь жар юной души, изведавшей грозу и бурю без капли личного счастья, он влил в свои зажигательные стихи на народном языке, призывавшие к борьбе за освобождение трудящихся «под красным флагом». Поэт, который «не жил, а горел», умер от чахотки в возрасте 26 лет. Его сменил на посту Бовшовер, прибывший в 1890 г. из хасидского города Любавичи. Он примкнул к американской партии анархистов и писал свои боевые стихи одновременно по-еврейски и по-английски. Несколько лет он бил в набат, призывая на штурм старого мира, но не выдержал: душевная болезнь, длившаяся до конца жизни, заставила умолкнуть его мятежную музу.
Рядом с певцами скорби нового гетто выступали его прозаические бытописатели. Превращение еврейского эмигранта в американского гражданина, «зеленого» в «желтого», является главною темою их произведений, часто написанных в юмористическом тоне. Упомянутый выше социалистический журналист Аб. Каган был одновременно публицистом и новеллистом. Молодой школьный учитель из питомцев Виленского учительского института, он еще в России был вовлечен в революционное движение и должен был покинуть родину, чтобы ускользнуть из рук политической полиции. Он был среди пионеров 1882 года, поселившихся в Нью-Йорке, писал по-английски в различных газетах и журналах, участвовал в организации самостоятельной еврейской группы социал-демократов и в создании ее прессы на народном языке. Из его новелл на английском языке обратила на себя особенное внимание повесть «Иекель» («Jekel, a tale of the Ghetto», 1895), где изображен комический тип эмигранта, старающегося усвоить внешние манеры настоящего янки. Позже Каган, ставший редактором газеты «Форвертс», всецело втянулся в журналистику на идише, в которой занимал видное место. Новеллисты Леон Кобрин и Израиль Либин (Гуревич) рисовали сцены из нью-йоркской жизни, которую они сами познали во всех темных углах еврейского квартала. Печатая свои рассказы в местных жаргонных газетах, плативших своим сотрудникам ничтожный гонорар, они были вынуждены добывать себе хлеб тяжелым физическим трудом. Кобрин работал в швейной мастерской и хлебопекарне, но оказался негодным к физическому труду, потому что его голова постоянно работала над воспроизведением картин из жизни. Либин остался разносчиком газет и после того, как его собственные рассказы, часто весьма талантливые, печатались в продаваемых им газетах.
Новый еврейский Нью-Йорк создал и свой народный театр. Поставщиком пьес для этого театра был тот самый Яков Гордин, который накануне погромов 1881 года основал в Елисаветграде «Духовно-библейское братство» (выше, § 22). После распадения этой неудачной секты Гордин увлекся идеями Льва Толстого, а в 1891 г. переселился в Соединенные Штаты, где пытался основать земледельческую колонию-коммуну по образцу толстовских колоний в России. Потерпев и здесь неудачу, он стал писать на идише драмы для народного театра в Нью-Йорке («Миреле Эфрос» и др.), а также переделки произведений европейских классиков. Труппы Якова Адлера и других талантливых артистов воспользовались этими пьесами для создания народного театра, ставшего большою культурною силою в еврейской Америке.
В стороне от этой эмигрантской литературы стояла литература оседлых американских евреев старой германской формации, которых новые пришельцы с Востока называли «ягудим». Эта аристократия Нью-Йорка и других больших городов, имевшая свои особые религиозные конгрегации, имела и свою журналистику на английском языке (еженедельники «American Hebrew», «Jewish Messenger», «Jewish Comment» и ежемесячник «Менора»). «Американско-еврейское историческое общество» издавало периодические сборники («Publications»), содержавшие исследования по истории евреев в Америке. В научной литературе выдвинулись в то время лишь немногие силы, большею частью выходцы из Германии и Австрии. Таковы были теолог-реформист Кауфман Колер, Готгард Дейтш, Ричард Готгейль и Сайрус Адлер. К концу девяностых годов они соединились с еврейскими учеными из Европы для издания монументальной «Еврейской энциклопедии», вышедшей в двенадцати томах («Jewish Encyclopedia», Нью-Йорк, 1901-1906).
В ассимилированных кругах американского еврейства единственным динамическим элементом духовной жизни являлась религиозная реформа. Главным ее двигателем был упомянутый раввин Колер, преемник своего тестя Давида Эйнгорна в роли проповедника реформированного «храма» в Нью-Йорке. В 1885 г. созванная им раввинская конференция в Питсбурге приняла следующую радикальную программу: чистый иудаизм должен служить образцом прогрес-
сивной религии, совместимой с выводами современной науки; в Моисеевом Законе обязательны только его общечеловеческие моральные заповеди и связанные с ними обряды, но не национальные нормы; талмудическое законодательство совершенно необязательно, так как оно противоречит современному миросозерцанию; признавая доктрину бессмертия души, реформисты отвергают чуждые иудаизму верования в телесное воскресение мертвых, в ад и рай; они рассматривают евреев не как нацию, а как религиозный союз наряду с союзами христиан и мусульман; социальные законы Библии могут разрешить современную проблему классовой борьбы (последний пункт, несомненно, имел связь с тогдашней социалистической агитацией среди российских иммигрантов в Америке). В 1889 году было создано объединение реформированных раввинов в организации под именем «Центральная конференция американских рабби», во главе которой стоял до дня своей смерти патриарх реформы Исаак Вайз (том II, § 55). Члены конференции собирались ежегодно и издавали свои научные ежегодники. Конференция 1897 года откликнулась на тогдашнюю сионистскую агитацию следующим решительным заявлением своего председателя Вайза: «Честь и положение американского Израиля повелительно требуют, чтобы нынешнее собрание, выражающее чувства американского еврейства, кроме идиосинкразии новых иммигрантов, засвидетельствовало, что оно всецело отвергает всякую попытку восстановления еврейского государства». В этом заявлении характерно указание на «идиосинкразии новых иммигрантов», под которыми подразумевались и национальное и социалистическое движения, тревожившие покой ассимилированных «ягудим».
Однако и в этой ассимилированной среде пробуждалось иногда сознание, что двигающимся непрерывной цепью густым массам из Восточной Европы суждено сделаться строителями будущего американского центра. Такое смутное сознание вдохновило юную поэтессу Эмму Лазарус (1849-1887) на стихи, полные национального пафоса. Дочь плантатора из сефардов, личный друг известного поэта-философа Эмерсона, Эмма Лазарус впервые почувствовала свою связь с еврейством в тот момент, когда в гавани Нью-Йорка появились перед ней измученные фигуры беженцев из России. В ней пробудился пафос мученичества ее далеких предков, испанских изгнанников. Она изучила еврейский язык, Библию, историю своего народа, стала писать стихи и рассказы на национальные темы («Songs of a Semite», «The banner of the Jew», «By the waters of Babylon», 1882— 1887 г.), проникнутые любовью к народу-страдальцу и верою в его возрождение. В ряде статей под апостольским заглавием «Послание к евреям» («Ап Epistle to the Hebrews») она высказала свои взгляды на еврейскую проблему в духе романтического сионизма. Вместе с М. Гейльприном поэтесса принимала горячее участие в деле помощи русско-еврейским переселенцам, бедствовавшим в нью-йоркском гетто. Ранняя смерть оборвала деятельность Эммы Лазарус, пришедшей из аристократического общества в юдоль плача Нижнего Города, чтобы делить горе со страдающими братьями.
§ 31 Новая колонизация Палестины
Две катастрофы в истории диаспоры — изгнание из Испании конца XV века и погромы в России конца XIX века — повлекли за собою массовую колонизацию Палестины. Странствующие сефарды и ашкеназы старой эмиграции заселяли города Палестины, святые места нации; новые же эмигранты из России положили основание сельской колонизации в запущенной стране. Пионеры XVI века переселялись на древнюю родину, перешедшую под власть Турции, с глубокою верою в близость «времен чудес», и эта мистическая вера служила источником мессианского пафоса, питавшим следующие поколения. Пионеры XIX века шли из России под влиянием национального порыва, с ясною верою в возможность возродить еврейскую Палестину путем упорного труда, экономической и политической борьбы. Старая городская колонизация создала ряд общин монастырского типа, молившихся среди святых развалин; новая колонизация создала ряд земледельческих колоний с бодрым трудовым населением, как зародыш нормального общежития, оживив вместе с тем мертвые палестинские города.
Встреча новых поселенцев с потомками старых была встречею двух различных миров. Когда группа молодых пионеров из образовавшегося в России союза «Билу» (§ 22) прибыла летом 1882 года в Палестину, она увидела запущенную страну, арабских крестьян, или «феллахов», ведущих хозяйство примитивными способами, а порою кочующих в степи под видом бедуинов; увидела пилигримов всех исповеданий и священников, торгующих религией вокруг святых мест. Тридцатитысячное еврейское население ютилось в четырех внутренних городах (Иерусалим, Хеврон, Сафед, Тиверия) и двух приморских (Яффа в Иудее и Хайфа в Галилее). Оно состояло большей частью из семейств осевших пилигримов — набожных старцев из всех стран света, которые переселялись в Святую Землю, чтобы провести там остаток жизни в молитве и изучении Торы. Эти люди, жившие на счет всемирной благотворительности, «хадуки», были своеобразными монахами, которые составляли тормоз для всякого живого общественного и культурного дела. Стражи святых могил, привратники мира загробного, они не могли понимать тех, которые прибыли в Палестину не для того, чтобы умирать в ней, а чтобы жить и насаждать новую жизнь, не для того, чтобы плакать у руин иерусалимской «западной стены», а для того, чтобы строить новый Иерусалим. Недоверчиво относились к пришельцам из России и турецкие власти, охранявшие «мертвую страну у ног Иерусалима» от всяких свежих веяний. Испугавшись слухов о предстоящей массовой иммиграции, турецкое правительство в 1882 г. распорядилось, чтобы в Яффе спускали на берег только отдельных пассажиров-евреев, снабженных особым письменным разрешением («тескере») из Константинополя. Все эти препятствия, однако, не устрашили пионеров, мечтавших стать авангардом нации на пути возрождения древней родины.
Летом 1882 года к яффскому берегу прибывали пароходы с небольшими группами эмигрантов нового типа. В них роль вождей играли интеллигентные молодые люди из российского кружка «Билу». Несколько их товарищей остались в Константинополе для ведения переговоров с турецким правительством о свободном пропуске переселенцев в Палестину и о предоставлении им земельных участков для обработки, но переговоры ни к чему не привели. Многим из самих «билуйцев» пришлось испытать последствия турецких репрессий: в Яффе их не спустили на берег, и они были вынуждены, как некогда израильтяне в пустыне, сделать кружный путь через Порт-Саид в Египте и оттуда пробраться в страну предков. Порабощенная родина предстала перед сынами порабощенного народа. Предстояла борьба долгая, мучительная: нужно было завоевать родную землю плугом и лопатой, упорным трудом, возделыванием тысячелетних руин. И переселенцы горячо взялись за дело. Часть их работала в качестве поденщиков на яффской пригородной ферме «Микве Израиль», уже давно основанной парижским «Альянсом» для привлечения туземных евреев к сельскому хозяйству. Другие приобрели пустынный участок земли недалеко от Яффы и основали там первую в Иудее земледельческую колонию под именем «Ришон Лецион» («Первинка Сиона»). Вскоре обе группы соединились и стали работать вместе в Ришоне. Много горя и нужды перенесли эти пионеры колонизации. В непривычных условиях климата и почвы, часто страдая от зноя, лихорадки и глазных болезней, они работали с тем напряжением сил, которое возможно только при сознании высокой цели. Им приходилось вспахивать каменистую почву, к которой веками не прикасался плуг, рыть колодцы и в безводной стране добывать воду из глубоких недр земли, строить себе дома для жилья, а до того ютиться в палатках осенью и зимою — вообще жить и работать в совершенно примитивной обстановке. Не все выдержали этот суровый труд, но многие устояли на посту строителей новой Палестины. В том же году прибыли две партии переселенцев из Румынии и основали две колонии: «Самарин», или «Зихрон Яков», близ Хайфы и «Рош-Пина» близ Сафеда. В 1883 г. русские евреи заселили колонию «Петах Тиква» близ Яффы, основанную раньше для туземных евреев, но пустовавшую за недостатком способных работников. В том же году возникла колония «Иесуд-Гамаала» в Галилее, а в следующем «Экрон» и «Гедера» в Иудее. В «Экроне» поселились опытные землепашцы из южнорусских колоний, а в «Гедере» (Катра) группа «билуйцев», работавших раньше в Ришоне.
Материальное положение этих колоний было чрезвычайно тяжелое. Воссоздание сельского хозяйства в запущенной стране требовало громадных денежных средств, сверх напряженного личного труда колонистов. Большая часть земель в гористой Иудее годилась не для хлебопашества, а для виноградарства, но так как виноградник дает годные плоды только спустя несколько лет после своего насаждения, то необходима была помощь со стороны, пока колонист начнет получать доходы от своего труда. А между тем поддержка извне сначала была ничтожна. У кружков «Ховеве-Цион» в России (выше, § 22) было много энтузиазма и мало денег, а у богатых евреев Запада не было национального интереса к Палестине. Колониям грозил полный упадок. В это время пришел им на помощь один из крупнейших представителей западной плутократии, у которого кроме интересов биржи оказался интерес к родине его далеких предков. Член парижского банкирского дома Ротшильдов, барон Эдмонд спас дело колонизации своими миллионами, и никогда еще ротшильдовские деньги не были употреблены с такой пользой, как в данном случае. Узнав в 1884 г. о критическом положении новых палестинских колоний, Эдмонд Ротшильд сначала распорядился выдавать значительные денежные пособия семьям бедных колонистов, а потом постепенно принял все колонии на свое попечение. Он стал тратить миллионы франков на реорганизацию хозяйства в них: вместо не подходящего для местной почвы хлебопашества в поселениях Иудеи, под руководством опытных агрономов, было заведено виноградарство с целью развить виноделие в стране по французскому образцу; в галилейских же колониях, кроме хлебопашества, стали заниматься садоводством. Везде строились дома для колонистов и для их общественных учреждений: синагоги, больницы, школы и приюты. Сами колонисты получали за свой труд определенную плату, по числу членов каждой семьи, и таким образом превратились из самостоятельных хозяев в нечто среднее между арендаторами и батраками. Всеми колониями заведовала назначенная Ротшильдом администрация. Однако большие успехи не были в первые годы достигнуты в «баронских колониях». Система опеки деморализовала и опекаемых и опекунов. Назначаемые из Парижа администраторы, большей частью равнодушные к воодушевляющему колонистов национальному идеалу, обращались с ними как с батраками, нуждающимися в строгой дисциплине, вмешивались в их внутреннюю жизнь, карали неугодных им лиц сокращением пособия и даже удалением из колонии. Среди колонистов развились угодничество, с одной стороны, и бунтарство — с другой. Наиболее смелые, тяготившиеся зависимостью, боролись с администрацией и поднимали против нее «восстания», которые подавлялись силою, иногда при помощи турецкой полиции. Хуже всего было то, что понизилась трудовая энергия колонистов, так как у них не было того импульса к труду, который дается сознанием независимости, уверенностью, что они обрабатывают собственную землю и непосредственно пользуются плодами своего труда. Не было импульса к основанию новых колоний, и у палестинофилов в России, мечтавших о быстром возрождении Сиона, опустились руки.
Так шло дело до конца 80-х годов. Но затем наступила полоса оживления. В 1890 г. в России было легализовано еврейское «Палестинское общество» (официальное название — «Общество для вспомоществования евреям-земледельцам и ремесленникам в Сирии и Палестине»), объединившее все существовавшие до тех пор нелегально кружки «Ховеве Цион». Комитет общества находился в Одессе, и во главе его стояли первые идеологи «автоэмансипации» Л. Пинскер и Лилиенблюм. К ним примкнул новый деятель, углубивший их идеологию: Ашер Гинцберг, впервые выступивший тогда в литературе под псевдонимом Ахад-Гаам. Общество наметило себе широкую колонизационную и духовно-культурную деятельность в Палестине и для этой цели организовало свое управление в Яффе. Не успело оно еще приступить к планомерной работе, как в России разразился кризис 1891 года и вновь раздался клич исхода. Тысячи изгнанников из Москвы и других мест устремились в страны Западной Европы, в Америку и Палестину. В обществе укрепилось мнение, что Палестину могут успешно колонизировать не бедняки, нуждающиеся в чужой помощи, а состоятельные люди, желающие приобрести там большие поместья, развить промышленность и привлекать к делу еврейских и арабских рабочих в деревне и в городе. Быстро образовались в разных местах России кружки и паевые товарищества, посылавшие в Палестину своих делегатов для скупки земли. Но маленькая полупустынная турецкая провинция оказалась неподготовленною к этому нашествию капиталистов-грюндеров. Страна благочестивых паломников наполнилась покупателями земель и маклерами, посредниками между будущими помещиками и продавцами-арабами. Началась бешеная земельная спекуляция. Турецкие и арабские землевладельцы (эфенди) поднимали цену своих участков, недобросовестные посредники обманывали и продавцов и покупателей, и многие сделки расстроились. Между тем местные турецкие власти, встревоженные нашествием новых «завоевателей», дали знать в Константинополь, и оттуда получилось распоряжение, чтобы возобновить прежнее запрещение русским евреям приобретать недвижимость в Палестине и даже приезжать туда больше чем на три месяца. Турецкие запреты можно было обходить путем «бакшиша», взятки чиновникам, или покупки земли на имя нерусских подданных, но препятствия со стороны примитивных хозяйственных условий страны оказались непреодолимыми. Разорение и разочарование были результатом этого похода грюндеров на отсталую турецкую провинцию, лишенную всякой промышленности и всего необходимого для быстрого экономического роста. Все эти неудачи отмечал в своих статьях «Правда из Палестины» вышеупомянутый публицист Ахад-Гаам, посетивший страну весною 1891 года. Он предостерегал от беспорядочной форсированной колонизации, не считающейся с хозяйственными и политическими условиями страны.
Горький опыт уже тогда показал, что Палестина не выдерживает массовой иммиграции и что дело колонизации может тут развиться крайне медленно. Новые пионеры старались избегать ошибок своих предшественников и имели больший успех.
В последнее десятилетие XIX века в Иудее и Галилее основывались новые сельскохозяйственные колонии на средства частных лиц или товариществ, а также при поддержке одесского комитета «Палестинского общества» (Реховот, Хедера, Мишмар-Гаярден, Кастиния, Метула). В старых же колониях продолжалась борьба за независимость от опеки барона Ротшильда и его администрации. К самому концу века (1899-1900) борьба увенчалась некоторым успехом: большая часть колоний перешла в ведение «Еврейского колонизационного общества», основанного бароном Гиршем первоначально для устройства колоний в Аргентине. Парижский комитет этого общества, отпуская значительные суммы для поддержки палестинских колоний, постепенно освободил колонистов от административной опеки и предоставил им самоуправление. С той поры колонии быстрее развиваются и становятся крепким ядром будущего еврейского центра на родной земле. Невелико было это ядро. В 1900 г. в Палестине было около 30 еврейских колоний с населением в 5600 человек, но за те же два десятилетия возросло и городское население: оно доходило до 50-60 тысяч, из которых около половины жили в Иерусалиме, а прочие распределялись по старым и новым городским поселениям (Яффа, Хайфа, Тиверия, Сафед, Хеврон, Акко, Газа). Здесь рядом с набожными бездельниками, питавшимися из кассы «халуки», рядом с мелкими торговцами и бедными ремесленниками появились представители индустрии и свободных профессий.
Крайне медленно совершалось также обновление в области духовной культуры. Не успела еще народиться в Палестине новая интеллигенция, которая могла бы занять место отжившей раввинско-хасидской касты, враждебной всякому свободному творчеству (том II, § 54). Появились только некоторые переходные типы в литературе: талмудисты, писавшие не на схоластические темы, а по вопросам дня. Таков был Михель Пи нес, который раньше воевал с Лилиенблюмом-реформистом, а теперь приветствовал в нем глашатая лозунга «Домой!». Пинес поддерживал дело новой колонизации Палестины, но требовал от ее пионеров строгой религиозной дисциплины, что, конечно, было невозможно для свободомыслящей молодежи. С такими же требованиями выступал даровитый писатель Вольф Явиц в издававшемся им в Иерусалиме журнале «Гаарец» (также «При гаарец», 1891-1895). Впоследствии Явиц обратился к историографии и приобрел известность как автор единственной истории еврейского народа, выдержанной в строго ортодоксальном духе («Toldot Israel», девять томов до конца эпохи Гаонов, Варшава— Лондон, 1904-1922). Единственным палестинским писателем, плывшим против ортодоксального течения, был Элиезер Бен-Иегуда (Перельман, 1857-1922), один из первых пропагандистов палестинской идеи, поселившийся в Иерусалиме еще до начала новой колонизации. Превращение древнего языка из литературного в разговорный стало заветной мечтой Бен-Иегуды, которую он стремился осуществить на деле. В своем кругу он говорил только по-древнееврейски. В своем еженедельном журнале «Гацви» Бен-Иегуда стремился приспособить библейский язык к современности путем введения в него многих терминов из позднейших еврейских диалектов и родственного арабского языка. С той же целью «расширения языка» Бен-Иегуда предпринял монументальное издание «Словаря еврейского языка» («Milon halaschon haibrith»). Развитие древнееврейской устной речи имело важное значение для сближения двух ранее чуждых друг другу элементов палестинского населения: ашкеназов и сефардов, говоривших на двух различных «жаргонах» — немецком и испанском. Заслуги Бен-Иегуды не избавили его, однако, от преследований со стороны иерусалимских фанатиков: ведь он был первый в святом городе, который открыто нарушал законы о пище, о субботнем покое и т. п. На него доносили властям, его журнал неоднократно запрещался, и редактора сажали в тюрьму. Благочестивцы читали только старый еженедельник «Га-хавацелет», редактор которого Израиль-Дов Фрумкин подчинялся цензуре ортодоксов. В Иерусалиме издавался также научный ежегодник «Иерушалайм» (с 1882 года), где помещались исследования по истории Палестины редактора А. М. Лунца и других палестиноведов.
В области поэзии Палестина создала в это время только несколько национальных гимнов, из которых самым популярным стал «Гатиква» («Надежда»), эта марсельеза сионизма. Автором ее был выходец из Галиции Нафтали Имбер, который написал еще ряд стихотворений о возрождении Сиона (сборник «Баркаи», 1886). По иронии судьбы этому певцу Сиона суждено было покинуть любимую страну и искать счастия в Англии и Америке, где он умер после долгих скитаний и бедствий (1909).
§ 32 Колонии в Аргентине. Иммиграция в Канаду и Южную Африку
Еще одна страна манила к себе взору странствующего Израиля: Аргентина. Был момент, когда жаждавший прикосновения к земле странник, разочаровавшись в возможности широкой колонизации среди руин древней родины, устремился к плодородным полям южноамериканской республики, имевшей скудное население на огромных пространствах. До великого переселения восьмидесятых годов в Аргентине жило не больше одной тысячи евреев. В 1889 г. эмиграционная волна забросила туда партию из 800 подольских и бессарабских евреев, которых пароходные агенты заманили в эту далекую страну, посулив им там золотые горы. Пришельцы застали в столице страны Буэнос-Айресе горсть соплеменников, преимущественно представителей иностранных торговых фирм. Часть новых переселенцев осталась в столице, а прочие пытались устроить земледельческую колонию. Но они были совершенно одиноки и беспомощны на далекой чужбине, среди населения, состоявшего из испанцев или «гаучосов», помеси испанцев и туземных индейцев; им трудно было приспособиться к быту страны, соединявшей политические формы современной республики с феодализмом аристократии и низкою культурою народных масс. Тогда на эту экзотическую страну обратил внимание барон Гирш, искавший убежища для гонимых русских евреев. Выше (§ 20) уже было рассказано, какие фантастические планы связывались с переселением евреев в Аргентину во время панической эмиграции из России в 1891-1892 гг. Несбыточность мечты о перемещении огромных масс из российской Испании в бывшую американскую Испанию скоро обнаружилась, но в скромных размерах земледельческая колонизация Аргентины все-таки осуществлялась, хотя и с большими трудностями.
Много ошибок наделали и колонисты и колонизаторы Аргентины. Еще прежде, чем купленные агентами Гирша участки земли были приготовлены для новых поселян и снабжены жилищами и необходимым сельским инвентарем, туда хлынули тысячи эмигрантов, которые целый год жили в гостиницах и наскоро устроенных палатках, дожидаясь постройки домов. Назначенная Гиршем администрация долгое время колебалась в решении вопроса о системе расселения колонистов. Колонисты желали селиться целыми деревнями, в которых можно было бы образовать общины с религиозными и всякими культурными учреждениями; некоторые же администраторы, мало считавшиеся с национально-духовными потребностями поселенцев, склонялись к принятой в Аргентине системе хуторского хозяйства, при которой семьи поселян рассеяны по хуторам или фермам, где каждый имеет свои поля, виноградники, лес и пастбища возле своего дома, но зато отделен большим расстоянием от других таких же хуторян. После долгих колебаний было решено устраивать еврейские колонии в трех провинциях: Санта-Фе, Энтре-Риос и Буэнос-Айрес, а затем предоставить колонистам селиться по желанию целыми деревнями и заводить там свои общины. Так было устроено в первые годы (1892-1894) около трех тысяч человек в колониях Мозесвиль, Мориция, Клара (по имени барона Гирша и его жены) и СанАнтонио. В следующие годы из России прибывали новые партии переселенцев, организованные там петербургским комитетом «Еврейского колонизационного общества»; многие из них прибыли из земледельческих еврейских колоний Южной России. Но и после всех усилий население колоний в Аргентине не превышало 7000 человек к концу XIX века. Таков уж медленный ход всякой сельской колонизации, особенно при непривычных условиях климата и почвы. Много труда было потрачено на приспособление к земледелию в стране с субтропическим климатом, на обработку девственных земель, дававших обильный урожай, который, однако, часто истребляется бичом Аргентины — налетом саранчи. И тем не менее колонисты преодолели все эти трудности: они превратили дикие степи в цветущие нивы и по праву могли назвать своею землю, орошенную их потом. Они положили начало дальнейшему заселению
Аргентины евреями. За сельскою колонизацией, вскоре приостановившеюся, пошла городская. Значительно выросла еврейская община в Буэнос-Айресе (10 000 членов в начале XX века).
Другим путем шла эмиграция в Канаду. В этом британском доминионе Северной Америки до 1881 года жило не более 3000 евреев, преимущественно потомки английских и южнофранцузских сефардов. Они имели свои маленькие общины в Монтреоле и Торонто, главных городах двух провинций — Квебек и Онтарио, из коих в первой преобладало старофранцузское население, а во второй английское. Пользуясь гражданским равноправием, эти старожилы ассимилировались с окружающим населением и причисляли себя в официальных переписях не к еврейской национальности, а к «последователям иудейской религии». Еврейская «национальность» появилась в Канаде со времени великого переселения из Восточной Европы. Иммиграция в Канаду с тех пор связана с движением больших переселенческих масс в Соединенные Штаты: излишек этих масс, не допускаемый в Нью-Йорк (как, например, во время строгостей 1891— 1892 годов) или не находивший там работы, искал счастья в соседнем британском доминионе. Здесь, в Монтреоле, Торонто и Виннипеге, пришельцы занимались обычными американскими профессиями: «педлерством», мелкой торговлею и ремеслом, преимущественно портняжным. Лишь небольшие группы устроились в земледельческих колониях (например, колония «Гирш», возникшая в 1891 г.) или на частных пригородных фермах. К концу XIX века еврейское население Канады доросло до 16 000 душ. Этот «наплыв» чужих не нравился туземцам, особенно из французских католиков провинции Квебек. Во время процесса Дрейфуса монтреольские журналисты, вдохновляемые конфрерами из парижских клерикальных газет, вели сильную юдофобскую агитацию. Это, однако, не остановило роста иммиграции, которая в начале XX века приняла гораздо более крупные размеры. В культурном отношении еврейская Канада являлась как бы колонией Соединенных Штатов: нью-йоркские еврейские газеты на народном языке и театральные труппы обслуживали и канадскую колонию; но позже последняя обзавелась и своей прессой на идише. Ассимиляция в Канаде затруднялась тем, что тут господствовали две национальности — английская и французская и пришельцам приходилось бы ассимилироваться на двоякий лад; здравый смысл подсказывал евреям, что лучше оставаться самими собой. Поселенцы новой формации уже официально, в государственных переписях, причисляли себя к членам «еврейской национальности».
Британские владения Южной Африки — Капланд, Наталь, Оранжевая республика и Трансвааль — тоже имели незначительное еврейское население до эмиграции 80-х годов. В прежние времена сюда приезжали крупные еврейские купцы из Англии или Голландии и селились главным образом в Капштадте или Кэптоуне, местопребывании английской администрации. Эти предприимчивые люди основывали заводы и торговые фактории для разработки и вывоза естественных богатств страны, где белые составляли меньшинство населения, а рабочий класс состоял из туземных цветнокожих племен — кафров, зулусов, малайцев. Добыча угля, металлов и алмазов из рудников Трансвааля и Оранжевой республики составляла главную отрасль промышленности. Во второй половине XIX века, когда большая голландско-бурская колония Трансвааль выделилась в самостоятельную республику, центр еврейских поселений стал перемещаться туда. Это передвижение усилилось с открытием золотых копей в Трансваале (1872) и возникновением новой отрасли промышленности — добычи золота. Начавшийся вскоре после того исход евреев из России направил в Южную Африку некоторых предпринимателей из российских выходцев, очутившихся в Лондоне, а за богатыми или разбогатевшими людьми потянулись и бедняки. На новых местах эти эмигранты занимались торговлею среди кафров и часто хорошо зарабатывали в местах, прилегавших к золотым приискам. В центре приисков находился новый город Иоганнесбург, который стал притягательным пунктом для переселенцев из России. В Иоганнесбурге и Претории образовались еврейские общины, в которых преобладали выходцы из Литвы.
Гражданское положение евреев в бурской республике Трансваале не было так благоприятно, как в английских владениях Южной Африки. Консервативные буры под управлением своего президента Крюгера ввели конституцию (1890), которая существенно ограничивала права всех «уитлендеров» — иностранцев, а также иноверцев: католиков и евреев (буры, как все голландцы, исповедовали реформатское учение). Иноверцы не допускались на ответственные государственные должности и не могли избираться в члены Народного Совета, Фолксраада; учащие и учащиеся католики и евреи фактически исключались из государственной школы, где обучение велось в протестантском духе. Характерен для узости кругозора бурских правителей следующий курьезный случай: при освящении новой синагоги в Иоганнесбурге приглашенный на торжество президент республики Крюгер произнес приветственную речь и объявил синагогу открытою «во имя Господа нашего Иисуса Христа» (1891). «Уитлендеры» не мирились со своим положением и не раз поднимали протесты против правительства; среди протестующих против правовых ограничений были и евреи. Некоторые из них участвовали в вооруженном восстании и попали в тюрьму; один из заключенных, Лионель Филипс, был приговорен к смертной казни (1896). Митинги протеста и петиции в Фолксраад заставили наконец президента Крюгера идти на уступки: он предложил парламенту изменить ту статью конституции, где говорилось, что гражданским полноправием пользуются только христиане-протестанты, в том смысле, чтобы вместо слова «протестанты» значилось: «те, которые верят в божественное откровение, выраженное в Библии». Но члены Фолксраада отвергли эту уступку (1899). Между тем, отчасти в связи с вопросом об «уитлендерах», вспыхнула англо-бурская война (1899-1900). Евреи сражались в обеих армиях: английские подданные воодушевлялись мыслью, что они борются за равенство против пережитков средневековья; евреев же, сражавшихся в рядах буров, могли двинуть местный патриотизм или экономические интересы. Результатом ожесточенной войны было, как известно, присоединение обеих бурских республик, Трансвааля и Оранжевой, к Великобритании. В начале XX века (1904) число евреев в Южной Африке было уже довольно значительно: оно составляло около 50 000 человек, из коих в Капланде жило 20 000, в Трансваале — 15 000, а прочие в Оранжевой Колонии и Натале.