§ 40 Кишиневская резня и начало политических погромов (1903)
Двадцатилетняя реакция в России вскормила революцию. Оглушенная ударом начала 80-х годов, русская революция очнулась к началу XX века, после окончательного крушения надежд на перемену политического курса со стороны правительства Николая II. Усилилось движение среди рабочих и студентов, участились забастовки на фабриках и «беспорядки» в университетах, оживилась революционная пропаганда в подпольной и заграничной печати. В 1898— 1900 гг. сформировались две большие российские партии: социал-демократов и социалистов-революционеров. Последняя допускала и террор как орудие борьбы с царизмом, подавлявшим всякую идейную пропаганду мерами полицейского террора. Весною 1902 года жертвою революционного террора сделался министр внутренних дел Сипягин, убитый в здании Государственного совета. Царь ответил на это назначением на тот же пост еще худшего реакционера, бывшего директора Департамента полиции В. Плеве. Этому человеку суждено было сыграть роковую роль в мартирологе русского еврейства.
Можно было заранее предвидеть, что в новое революционное движение втянется значительная часть еврейской молодежи. Наиболее истерзанные царским режимом, евреи давали для революционной армии бойцов в пропорции, превышавшей их численность в стране, но и эта пропорция едва соответствовала их страданиям. Социалисты-евреи вступали обыкновенно в Российскую социал-демократическую партию или в свой Бунд, исповедуя учение Маркса и признавая только планомерную классовую борьбу, но их было немало и в русской партии социалистов-революционеров, где некоторые выдвинулись в рядах вождей (Гершуни, Гоц и др.). Непосредственное участие в террористических актах евреи редко принимали. Один такой акт был совершен единолично членом Бунда, рабочим Гиршем Ленертом в Вильне. Возмущенный дикою расправою местного губернатора фон Валя над еврейскими рабочими, устроившими демонстрацию 1 мая 1902 года (полиция публично секла их розгами в присутствии губернатора), Лекерт стрелял в грубого сатрапа; губернатор остался цел, а мстителя за народную честь повесили. После этого усилились аресты среди еврейской молодежи повсеместно, тысячи томились в тюрьмах и ссылались в Сибирь. В жандармском уме Плеве созрел дьявольский план: отвлечь народное недовольство от правительства в сторону «инородцев», особенно евреев, и таким образом скомпрометировать русское освободительное движение, как дело еврейских рук, чуждое русскому народу. Для этого надо было снять плотину, некогда поставленную правительством против погромного потопа, и дать возможность юдофобам организовать где-нибудь внушительный кровавый погром. «Утопить революцию в еврейской крови» — такова была формула страшной идеи, которая с 1903 года проводилась жандармами Николая II в моменты сильнейших подъемов русского освободительного движения.
В горючем материале для юдофобского поджога недостатка не было. Одно из гнезд поджигателей находилось тогда в Кишиневе, столице Бессарабии. Здесь 50-тысячное еврейское население жило раньше рядом с христианским (60 тысяч) без тех столкновений, которые были бы естественны при темноте и грубом суеверии молдаванских и русских соседей. Семена юдофобии начало тут сеять русское чиновничество, просвещенное в духе официозного «Нового времени». Местный акцизный чиновник, обрусевший молдаванин Крушеван хотел сделать карьеру на юдофобской агитации и стал издавать с 1897 года в Кишиневе газету «Бессарабец», которая вскоре так отличилась в деле служения реакции, что получила субсидию от правительства. В течение нескольких лет в листке Крушевана велась разнузданная агитация против евреев, которых одновременно обвиняли и в капиталистической эксплуатации христиан и в социализме, в ритуальных убийствах и в подготовлении «безбожной» революции. Эта печатная агитация была тем опаснее что «Бессарабец» был единственною газетою для всей Бессарабии, ибо правительство здесь других газет не разрешало.
В начале 1903 года Крушеван и его компания нашли повод усилить свою пропаганду. В местечке Дубоссары, соседней Херсонской губернии, был найден исколотый труп русского мальчика Рыбаченко, который — как выяснило потом судебное следствие — был убит своими родными с целью получения его доли наследства; по признанию соучастника, убийца истязал труп «под жидов», как это рисуется в ритуальной сказке, для того чтобы свалить вину на евреев. Еще раньше, чем следствие открыло истинных виновников, в «Бессарабце» появились зажигательные статьи, в которых говорилось, что виновность евреев в ритуальном убийстве не подлежит сомнению, и христианское население прямо призывалось к мести. Была попытка погрома в Дубоссарах, отраженная местными евреями. Но все это было только прелюдией к организованному кровавому погрому в Кишиневе.
То, что творилось в Кишиневе перед Пасхой 1903 года, носило следы кипучей работы тайной организации, подготовлявшей какой-то адский план. Преступная организация гнездилась в местном русском клубе, где собирались преимущественно губернские чиновники. По городу разбрасывались печатные листки, в которых говорилось, что царским указом разрешено учинить кровавую расправу над евреями в течение трех дней христианской Пасхи. Тщательно подготовленный пожар вспыхнул в условленный момент, в воскресенье 6 (19) апреля, в первый день православной Пасхи и предпоследний день еврейской. В полдень, когда зазвонили церковные колокола, банды мещан и мастеровых, как бы по сигналу, рассыпались по городу и стали разрушать еврейские квартиры и магазины. Полиция и расставленные на улице войсковые части не разгоняли толпу громил, а только изредка кого-нибудь арестовывали и отправляли в полицейский участок, откуда его скоро отпускали. Это укрепило в толпе убеждение в верности слухов о «разрешении бить жидов». По улицам двигалась огромная толпа пьяной черни; в воздухе стоял клич: бей жидов! С вечера пошла полоса убийств. Разбойники, вооруженные дубинками, топорами и ножами, убивали евреев в домах и на улицах. Но и тут власти молчали; зато когда в одном месте группа евреев, вооружившись палками, пыталась отогнать злодеев, полиция обезоружила защитников. В 10 часов вечера погром остановился; ночью в главном штабе погромщиков совещались о дальнейшем плане военных действий, и было решено дать полную волю громилам. В течение всего дня 7 (20) апреля в Кишиневе шла резня. Евреев убивали целыми семьями, многих не добивали и оставляли корчиться в предсмертных конвульсиях; некоторым вбивали гвозди в голову или выкалывали глаза: малых детей сбрасывали с верхних этажей на мостовую, женщинам отрезали груди. Многие женщины были изнасилованы. Пьяные банды врывались в синагоги и рвали в куски, топтали и грязнили священные свитки Торы. В одной синагоге старый шамес (служитель), одетый в молитвенную ризу, своею грудью заслонил от осквернителей ковчег со свитками, и был убит у дверей святыни.
Бессарабский губернатор фон Раабен, которого еврейская депутация просила о защите со стороны армии, ответил, что ждет распоряжений из Петербурга. Только к вечеру такое распоряжение получилось в телеграмме министра Плеве, и тотчас на улицах появились большие отряды войска, готовые стрелять в погромщиков. Толпа увидела, что срок милости кончился, и немедленно рассеялась. Только на окраинах города, куда войска еще не поспели, резня и грабеж продолжались до поздней ночи. К утру третьего дня Пасхи погром прекратился. Жертвами его были: 45 убитых евреев, 86 тяжелораненых, до 500 легкораненых, 1500 домов и магазинов были разрушены или разграблены. Пострадала больше всего бедная часть населения, так как богатые семьи часто за крупные деньги покупали охрану полиции, которая не допускала громил к их домам. На громадное количество еврейских жертв насчитывалось всего двое убитых христиан.
Крик ужаса раздался в России и за границей, когда пришли вести о кишиневской резке. Либеральные газеты резко протестовали против позорных деяний, совершенных при попустительстве власти. Плеве поспешил закрыть рот печати жестокими цензурными репрессиями. Всей русской прессе правительство навязывало лживую версию своего официального сообщения, в котором организованный погром был представлен как результат случайной праздничной драки, где зачинщиками были евреи. Но в заграничной прессе появились страшные разоблачения. Лондонская «Times» опубликовала копию секретного письма Плеве на имя бессарабского губернатора, где за две недели до погрома губернатору предписывалось в случае антиеврейских «беспорядков» не прибегать к оружию, дабы не возбудить враждебных чувств к правительству в русском населении, еще не затронутом революционной пропагандой. Газеты Европы и Америки были полны сообщениями об ужасах Кишинева. Западные евреи собирали миллионные пожертвования в пользу пострадавших, и в этом был их косвенный политический протест. В России прозвучало лишь несколько одиноких протестов (Толстой, Короленко и др.). По рукам ходили списки послания Льва Толстого, незадолго до того отлученного от православной церкви. «После первых сведений в газетах, — писал Толстой, — я понял весь ужас того, что произошло, и испытал одновременно острое чувство жалости к невинным жертвам жестокости населения, изумление перед зверствами всех этих так называемых христиан, отвращение к этим так называемым культурным людям, которые подстрекали толпу и сочувствовали ее действиям. В особенности я почувствовал ужас перед главным виновником — нашим правительством с его духовенством, которое будит в народе зверские чувства и фанатизм, и с его бандой чиновников-разбойников. Кишиневское преступление — это только прямое следствие той пропаганды лжи и насилия, которую русское правительство ведет с такой энергией».
Глубоко потрясено было катастрофою русское еврейство. Смешанное чувство гнева и стыда овладело еврейским обществом: гнев на виновников бойни, стыд за братьев, дававших себя убивать без сопротивления, без серьезных попыток самообороны против людей-зверей. Поэт Фруг в стихотворении на народном языке излил свою скорбь по поводу физического бессилия нации и взывал к доброму еврейскому сердцу о помощи несчастным:
Brüder, Schwester, hot rachmones!
Groiss un schrecklich is di Noit,
Giebt di Toite oif tachrichim, giebt di lebedige Broit...[26]
Бялик выразил чувство национального негодования с необычайною силою в «Сказании о Немирове» («Massa Nemirow» — так была первоначально названа по цензурным мотивам поэма, действительное название которой было «В городе резни»). Это — сплошной вопль против народа-смиренника. Бог говорит пророку:
Огромна скорбь, но и позор велик,
И что из них огромней, человек, реши ты сам...
Вы бьете в грудь и плачете,
и жалобно кричите Мне: грешны.
Да крикни им, чтоб грянули угрозы
Против Меня и неба и земли,
Чтобы, в ответ на муки поколений,
Проклятия взвилися к горней сени
И бурею престол Мой потрясли...
Жуткий завет дан поэту:
Не оскверни водой рыданий
Святую боль твоих страданий,
Но сбереги нетронутой ее,
Лелей ее, храни дороже клада,
И вырастет взлелеянное семя,
И жгучий даст и полный яда плод,
И в грозный день, когда свершится время,
Сорви его и брось его в народ!..
Поэт угадал душевное настроение народа, в котором кишиневский погром пробудил чувство мести и борьбы. Революционное настроение молодежи сильно поднялось. Всех охватил порыв к организации самообороны. Немедленно после катастрофы 6-7 апреля кружки самообороны стали формироваться в разных местах Украины и Литвы. Плеве узнал об этих приготовлениях и смутился: увидел, что кровавая расправа, предпринятая с целью запугать еврейских революционеров, приводит к обратным результатам. В циркуляре к губернаторам министр поспешил уведомить, что «никакие кружки самообороны терпимы быть не должны» и что власти обязаны принимать меры «к предупреждению насилий и подавлению беспорядков». Как показали позднейшие события, второй пункт нигде не соблюдался, но зато первый исполнялся с неумолимою жестокостью: при дальнейших погромах войска прежде всего расстреливали отряд еврейской самообороны.
Боль и стыд за дни Кишинева вооружили руку юноши-идеалиста, Пинхаса Дашевского, против ближайшего виновника резни, Крушевана. Студент Киевского политехникума, сионист-социалист, Дашевский приехал в Петербург, где тогда находился Крушеван, с целью отомстить мерзкому наемнику юдофобии, который зажег кишиневский пожар и еще продолжал свое преступное дело (в это время он при поддержке Плеве издавал в Петербурге юдофобский листок «Знамя»), 17 июня Дашевский в центре столицы, на Невском проспекте, напал на Крушевана и ножом нанес ему рану в шею. Рана оказалась настолько легкою, что пострадавший, отказавшись от скорой помощи в ближайшей еврейской аптеке, отправился домой, но Дашевского задержали и предали суду. На предварительном следствии он прямо заявил, что хотел убить Крушевана, чтобы отомстить за кишиневскую бойню. Дело разбиралось в окружном суде при закрытых дверях. Суд приговорил обвиняемого к тяжкому наказанию: к пятилетним принудительным работам в арестантских ротах. Кассационную жадобу защиты (Оскара Грузенберга) Сенат оставил без последствий. Юноша, выразивший в безумном порыве священный гнев народа-мученика, пошел в оковах в среду уголовных преступников, а подстрекатель к массовым убийствам продолжал свое дело под покровительством высшей власти.
Полицейский ум Плеве быстро сделал вывод из дела Дашевского. Он понял, что кишиневская резня должна воспламенить еврейское национальное чувство и революционизировать сионистов, и поэтому направил аппарат репрессий против национальных организаций. В июле 1903 г. был разослан всем губернаторам «совершенно секретный» циркуляр, в котором предписывалось принять решительные меры против пропаганды идей сионизма, который отклонился от своей первоначальной цели, переселения евреев в Палестину, и «направил свою деятельность на укрепление еврейской национальной идеи, проповедуя сплочение в замкнутые организации на местах их нынешнего пребывания». На основании этого циркуляра полиция в разных местах воздвигла гонения на сионистов: запрещали продажу акций Палестинского Колониального банка, сборы в Национальный Фонд, собрания и съезды сионистских кружков. Вскоре борьба с еврейским национально-революционным движением привела к новой катастрофе.
В бойком торговом городе Белоруссии, Гомеле, где евреи составляли большую половину населения, сионисты и бундисты сформировали свои отряды самообороны на случай погрома. Им удалось прекратить драку крестьян с евреями на рынке, которая грозила перейти в погром, причем был убит один крестьянин (29 августа 1903 г.). Гомельские христиане, в особенности рабочие при железной дороге, не могли мириться с нарушением установленного порядка, по которому христиане должны бить евреев, а не наоборот. Через два дня (1 сент.) из железнодорожных мастерских вышла толпа русских рабочих и начала громить еврейские дома и синагоги: к ним присоединилась и часть мещан. На площади буянов встретил отряд еврейской самообороны в несколько сот человек. Погромщики, несомненно, отступили бы перед смелым отпором обороняющихся, но в этот момент появились солдаты и дали ружейный залп в сторону евреев; трое защитников пало на месте и несколько было ранено. Видя поддержку со стороны войска, погромщики ободрились и с большим рвением продолжали дело разрушения. Везде цепь солдат охраняла их от еврейских групп самообороны; смелых защитников, пытавшихся прорвать цепь, солдаты отгоняли ружейными прикладами и штыками, а погромщикам не мешали бить, разрушать и грабить. К вечеру погром прекратился, дав следующие результаты: 12 убитых и тяжелораненых евреев, 8 убитых и раненых христиан, много евреев избитых и легкораненых, около 250 разграбленных еврейских квартир и лавок. Арестовано было полицией гораздо больше евреев, чем христиан.
Через несколько дней в Гомель приехал могилевский губернатор, созвал представителей еврейского общества в Городскую думу и произнес такую речь: «Вы сами виноваты во всем случившемся. Евреи теперь стали руководителями, зачинщиками во всех антиправительственных движениях. Весь этот Бунд и социал-демократия — все евреи. Вы пропагандируете среди нецивилизованного населения непокорность, борьбу с правительством, но масса русская этого не хочет и обращается против вас самих». Устами губернатора говорил сам Плеве. В появившемся после погрома лживом «правительственном сообщении» все случившееся в Гомеле было представлено как результат нападения евреев на русских горожан и солдат, вследствие чего «обороняющиеся» солдаты вынуждены были стрелять. Вывод гласил: «причина беспорядков — крайне враждебное и вызывающее отношение к христианам со стороны местных евреев». Так извращалась правда в официальном акте, так превращали героев самозащиты в виновников насилия.
Осенью 1903 года было закончено судебное следствие по делу о пасхальном погроме в Кишиневе. Следствие велось так, чтобы замести все следы предварительной организации погрома. Были тщательно изъяты из следствия все представители власти и русского общества, участие которых с очевидностью выяснилось на допросах, и суду преданы были только наемные убийцы или добровольцы разбоя из простонародья, в числе 400 человек. Боясь, что на суде откроется истина, министерство юстиции по соглашению с Плеве распорядилось, чтобы нашумевшее в Европе дело разбиралось при закрытых дверях. Во время судебных прений, отголоски которых проникали за стены закрытого зала суда, гражданским истцам из лучших представителей адвокатуры удалось доказать, что на скамье подсудимых сидят только слепые орудия преступления, между тем как подстрекатели толпы не привлечены к суду. На этом основании они требовали, чтобы дело было направлено к доследованию. Суд отказал им в этом. Тогда адвокаты, после внесения мотивированных заявлений, стали один за другим покидать зал заседаний. Наиболее видный из гражданских истцов, русский адвокат Карабчевский, сказал в своем заявлении: «Весь Кишинев был превращен во время эксцессов в громадный цирк древности, где пред глазами любопытных зрителей из администрации и армии, перед празднично одетой толпой, сгонялись на арену с одной стороны безоружные жертвы, а с другой на них напускались разъяренные звери, пока не последовал сигнал: конец! — и ужасающее зрелище сразу прекратилось». После ухода гражданских истцов суд свел все дело к обычному уголовному преступлению и приговорил первую группу подсудимых к каторжным работам, но гражданские иски разоренных евреев были оставлены без удовлетворения. Когда спустя полгода потерпевшие предъявили в Сенате гражданские иски к уволенному после погрома губернатору фон Раабену и его помощникам, как виновникам их разорения, ответчики цинично заявили, что «убытки евреев в несколько раз покрыты пожертвованиями из России, Западной Европы и Америки», — и высшее судилище империи тоже отказало в гражданских исках. Правительство не хотело создать прецедент возмещения убытков, причиненных его агентами разгромленным евреям, ибо «это поставило бы представителей администрации в безвыходное положение», как наивно объяснял кишиневский губернатор: пришлось бы увеличить государственный бюджет на миллионы рублей, чтобы расплачиваться за официальных попустителей погромов.
§ 41 Японская война (1904)
За годом первых политических погромов последовали годы японской войны и первой русской революции. На другой день после объявления войны (10 февраля 1904 г.) орган русских евреев «Восход» писал: «Не время теперь растравлять старые раны. Постараемся, поскольку это в наших силах, забыть и недавнее изгнание из Порт-Артура[27], и кишиневский и гомельский погромы, и многое, многое другое. Пусть еврейские родители не задумываются теперь над горькою участью своих детей, оставленных за бортом учебных заведений. Простыми солдатами пойдут евреи в бой, и кровь их будет так же обильно литься, как русская». Евреи пошли в рядах русской армии на Дальний Восток, чтобы сражаться за славу Николая II и за присоединении Маньчжурии к Сибири, где они не имели права жительства. Число еврейских солдат на фронте было весьма значительно, так как уроженцы западных губерний зачислялись преимущественно в сибирские полки и оказались теперь близкими к театру войны. Несоразмерно велик также был процент евреев-врачей из запаса: их мобилизовали в первую очередь потому, что они не занимали никаких государственных должностей и оказались свободными — для жертвы на полях сражения. Между тем как десятки тысяч бесправных сражались за престиж России на Дальнем Востоке, правительственный пресс не переставал давить их братьев в тылу. Из ряда мест вне «черты оседлости» администрация стала выселять семейства мобилизованных запасных солдат и врачей на том основании, что с отъездом главы семьи жена и дети теряют право жительства, обусловленное его профессией. Это показалось диким даже в Петербурге; последовало распоряжение, чтобы до окончания войны семьи мобилизованных были оставлены на местах жительства.
Но общественная юдофобия усиливалась, разжигаемая шовинизмом военного времени. Раздраженная неожиданными победами японцев, реакционная пресса («Новое время» и другие) распускала слухи, будто евреи тайно помогают «родственным им по расе» (?) японцам, чтобы отомстить России за кишиневскую резню; евреи будто бы вывозят золото за границу, закупают лошадей для Японии, собирают для нее деньги на броненосцы, натравливают Англию и Америку на Россию. Было ясно, что тут действовала шайка бессовестных агитаторов в роде Крушевана, желающая вызвать погром под модным предлогом об «измене» евреев. Эти злостные слухи намеренно распускались в марте 1904 г. перед Пасхою, как годом раньше была пущена в ход дубоссарская ритуальная легенда. «Поджигатели принялись за свое дело», — писал в те дни журнал «Восход», сообщая о панике среди еврейского населения на юге. В Кишиневе опасались повторения погрома, что вызвало усиленную эмиграцию в Америку; в Одессе зловещие слухи волновали евреев, которые стали тайно готовиться к самообороне. Тревога проникла и в заграничную прессу. Правительство, однако, само сообразило, что военное время неудобно для возобновления внутренней войны. Губернаторам были разосланы циркуляры о принятии решительных мер для предупреждения всяких пасхальных эксцессов. Новый бессарабский губернатор Урусов и одесский градоначальник обратились к русскому населению с серьезными предостережениями. Это подействовало. Как только местные власти убедились, что погромы запрещены свыше, агитация прекратилась, и в апреле газеты могли уже сообщить, что «Пасха везде прошла спокойно»[28].
Утром 28 июля 1904 года, на площади перед Варшавским вокзалом в Петербурге лежал окровавленный труп всесильного министра Плеве, убитого бомбою русского террориста в момент, когда он ехал с докладом к царю в Петергоф. Революция подняла голову. После двух лет бешеного полицейского террора, после попыток отвлечь внимание общества от реформ сначала погромами, а потом внешнею войной (Плеве стоял за объявление войны Японии, надеясь заглушить революцию патриотизмом), призрак революции грозно встал над страною. Правительство смутилось пред надвигающейся бурей и стало искать путей для примирения с народом.
В начале сентября на пост министра внутренних дел был назначен виленский генерал-губернатор Святополк-Мирский, считавшийся либеральным администратором. Он объявил, что будет стремиться к установлению «доверия» между правительством и обществом; еврейской депутации в Вильне он обещал руководствоваться в еврейском вопросе справедливостью и «добротой». Однако с первых же дней добрый министр оказался бессильным перед вновь разлившимся потоком злобы. Пошла серия «мобилизационных погромов». Мобилизуемые русские запасные, раздраженные предстоящею отправкою на поля смерти в Маньчжурии, направляли свой протест по линии наименьшего сопротивления. Пьяные солдаты вместе с городской чернью разрушали еврейские дома, били жильцов, грабили имущество. Кровавый погром произошел в городе Александрии (Херсонская губ.) в дни 19 и 20 сентября. Толпа громил ворвалась в синагогу, переполненную молящимися по случаю святого дня Иом-Кипура и избила 20 человек; среди тяжелораненых были студенты и гимназисты. Через месяц мобилизованные разгулялись на севере, в Могилевской губернии. В Могилеве на Днепре буйство солдат и местных хулиганов приняло большие размеры: пострадали самые бедные еврейские кварталы, где жертвою грабежа сделались и семейства запасных, ушедших на войну (29 октября). В Витебской губернии солдаты громили местами без различия национальности и даже нападали на полицию. Власти, по-видимому, боялись слишком грубо усмирять «защитников отечества», чтобы не испортить дальнейшую мобилизацию.
В те же октябрьские дни 1904 года в сессии киевской судебной палаты, заседавшей в Гомеле, начался разбор дела о прошлогоднем местном погроме. Изготовленный еще при Плеве обвинительный акт поражал своей грубой тенденциозностью. Все дело было представлено как антирусский погром, устроенный евреями из мести за кишиневскую резню; русские будто бы только оборонялись против вооруженной еврейской самообороны. Среди привлеченных к суду 60 обвиняемых было 36 евреев, т. е. разгромленной части населения. Под давлением общественного мнения правительство вынуждено было допустить разбор гомельского дела при открытых дверях, но председателю суда дана была инструкция не допускать в судебных прениях никаких политических разоблачений. В качестве защитников обвиняемых выступили лучшие еврейские и русские адвокаты (Винавер, Слиозберг, Кальманович, Ратнер, Куперник, Соколов, Зарудный и др.). Почти три месяца длился процесс — борьба между адвокатурой, желавшей раскрыть правду, и коронным судом, старавшимся ее затемнить. Произвол председателя суда заставил и тут защитников и гражданских истцов демонстративно покинуть зал суда после резких протестов против председателя. Дело закончилось в январе 1905 года присуждением половины обвиняемых, христиан и евреев, к легким наказаниям: тюремному заключению на небольшие сроки, причем суд постановил ходатайствовать о смягчении и этих наказаний, уравняв и здесь оборонявшихся с нападавшими. По поводу этого приговора русский юридический журнал «Право» писал: «Правда отчетливо выступает даже в этом приговоре. Если и евреи и христиане в убийстве, насилиях и грабежах виновны лишь в самой малой мере (иначе как объяснить крайнюю мягкость наказания?), то у всякого неминуемо должен возникнуть вопрос: кто же истинный виновник всех ужасов, творившихся в Гомеле? Ответ может быть только один: кроме христиан и евреев, есть еще третий виновник — политиканствующая бюрократия. Этого виновника не было на скамье подсудимых, но он осужден. Именно этот виновник убоялся справедливости и прикрыл ее общей амнистией».
Так кончились эти роковые два года еврейской истории, годы еврейских погромов в Кишиневе и Гомеле и разгрома русской армии в Порт-Артуре и Мукдене. Эти тревожные годы выгнали из России в Америку около 125 тысяч еврейских эмигрантов. К концу двухлетнего кошмара политический горизонт стал проясняться: набежала волна освободительного движения, в которое русские евреи бросились со всем пылом мучеников. Но им не суждено было пережить без страшных погромов даже праздник российской революции.
§ 42 Революция 1905 года
«Политическая весна», в форме попытки правительства Святополка-Мирского примириться с либеральным обществом, легализировала освободительное движение. Заговорщики, мечтавшие о монархической конституции, провозгласили свой запретный лозунг. В ноябре 1904 года съезд земских деятелей в Петербурге вынес резолюцию о необходимости участия народных представителей в законодательстве. Многолюдный митинг, под видом банкета адвокатов и литераторов, провозгласил такую же резолюцию, прибавив к ней требование «отмены всех национальных и вероисповедных ограничений». Пользуясь ослаблением полицейских строгостей, печать заговорила свободнее. Объявлялись программы разных политических союзов. Правительство туго шло на уступки. Оно резко осудило «шумные сборища», требовавшие изменения «незыблемых начал нашего государственного строя», но в то же время — в царском указе 25 декабря 1904 года — оно обещало ряд частичных реформ: улучшение правового положения крестьян, расширение деятельности земства, государственное страхование рабочих, смягчение полицейских и цензурных строгостей, а также «пересмотр законов, ограничивающих права инородцев» с сохранением лишь тех из них, «которые вызываются насущными интересами государства и явною пользою русского народа». Проведение полу реформ было поручено органу бюрократии — Комитету Министров: участие народных представителей было отвергнуто.
Освободительное движение толкало Николая II на новые уступки, которые вырывались у него каждый раз малыми дозами, после отчаянного сопротивления. «Кровавое воскресенье» 9 (22) января 1905 г. в Петербурге положило начало открытой революции, в которой переплелись социально-экономические и политические требования. Попытка забастовавших петербургских рабочих, направившихся огромною массою к Зимнему дворцу с петицией к царю о скромных реформах, кончилась катастрофою. Петиционеры, шедшие с крестами и хоругвями, под предводительством священника Гапона, были встречены ружейными залпами царской гвардии. Пало много жертв из участников манифестации и из публики — среди них и несколько евреев. Поведение царя, ответившего пулями на мольбу о реформах, вызвало в столицах и провинции ряд антиправительственных манифестаций, фабричных забастовок и террористических актов.
Революционное движение в западных губерниях не обошлось без заметного участия евреев, среди которых было много организованных рабочих из Бунда и других социалистических партий. В Одессе рабочий Штильман стрелял в полицмейстера и причинил ему рану; в Могилеве на Днепре еврейский юноша стрелял без результата в полицмейстера, которого считали виновником бывшего там предыдущею осенью погрома. Такие случаи давали повод правительству (после январских событий либеральный Святополк-Мирский был уволен и заменен консервативным Булыгиным) оправдывать преследование евреев, как «зачинщиков революции». Только председатель Комитета Министров Витте сделал обратный вывод из факта революционности евреев. В заседании комитета он заявил, что «замечаемое ныне среди евреев враждебное отношение к правительству вызывается тяжелыми материальными условиями, в которых живет большинство русских евреев под гнетом ограничительных законов»; он предупреждал, что полицейской власти придется еще «с повышенною энергией вести борьбу с антиправительственною деятельностью евреев, пока не осуществится возвещенное указом облегчение участи инородцев».
Между тем после этого указа в еврейском обществе начался петиционный поход на правительство, с целью вынуждения более радикальных реформ. В феврале были посланы на имя Витте несколько массовых петиций о равноправии. В петиции от имени 32 еврейских общин (Петербург, Вильна, Ковно, Гомель, Бердичев, Кишинев и др.) говорилось: «Все евреи в России проникнуты в настоящую минуту одною мыслью: что жестокая система бесконечных ограничений и стеснений подрывает самую основу их существования, что так дольше жить нельзя. Измученные всем пережитым, евреи ждут своего полного раскрепощения, ждут решительной отмены всех исключительных законов, чтобы свободные и равные со всеми они могли рука об руку с прочими гражданами великой страны работать для ее блага и преуспеяния». В записке виленской группы к последнему пункту было прибавлено: «Как культурная нация, мы требуем тех прав национально-культурного самоопределения, которые должны быть предоставлены всем народам, входящим в состав русского государства».
Освободительное движение в России разрасталось. Образовались профессиональные союзы железнодорожников, инженеров, адвокатов, кое-где начались грозные забастовки на железных дорогах, волновалось студенчество. В ответ слышались выстрелы солдат и свист казацкой нагайки. На полицейские репрессии отвечали красным террором с крайнего крыла социалистической партии. В Москве был убит генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович (17 февр.). Бросая разрывную бомбу в одного из подлейших членов дома Романовых, социалист-революционер Каляев едва ли подозревал, что он является орудием исторической Немезиды, покаравшей московского Гамана и за поругание еврейства. Подъем революционной волны в связи с неудачами японской войны испугал Николая II, и он сделал еще одну уступку. В день 18 февраля (3 марта) были опубликованы три акта: царский манифест, осуждавший революционную «смуту» в момент «кровопролитной войны на Дальнем Востоке» и призывавший всех «благомыслящих людей» к борьбе с «внутренней крамолой»; затем рескрипт на имя министра внутренних дел Булыгина, возвещавший о решимости царя «привлекать достойнейших, избранных от населения людей к участию в обсуждении законодательных предположений», т. е. созвать совещательное собрание народных представителей; наконец, указ Сенату о дозволении частным лицам и учреждениям заявлять правительству о своих «предположениях, касающихся усовершенствования государственного благоустройства». Русское прогрессивное общество широко воспользовалось данною ему свободою заявлений о требуемых реформах. Полился поток резолюций и деклараций с требованием одной коренной реформы — отмены самодержавия и введения парламентской конституции. Еврейские учреждения тоже примкнули к этой декларационной кампании. Старейшее «Общество просвещения евреев» в Петербурге приняло следующую резолюцию: «Правильная, соответствующая культурным особенностям еврейского народа, постановка образования евреев возможна только при условии полного уравнения их в правах с остальным населением России. Как прочная гарантия свободного культурного развития и полного равенства национальностей, необходимо участие в законодательной власти и контроле над управлением страной народных представителей, избираемых на началах всеобщей, прямой и тайной подачи голосов всеми гражданами без различия национальности, исповедания и состояния». По такому типу составлялись и декларации других общественных учреждений, из которых каждое связывало свою задачу с основным требованием создания конституционной России.
Назрела потребность в создании национальной политической организации, которая регулировала бы борьбу за еврейское равноправие. На съезде еврейских общественных деятелей, состоявшемся в Вильне в конце марта 1905 г., был учрежден «Союз для достижения полноправия еврейского народа в России», поставивший себе целью: «Осуществление в полной мере гражданских, политических и национальных прав». Национальные права определены в программе союза так, как они определялись в теории автономизма: «Свобода национально-культурного самоопределения во всех его проявлениях: в широкой автономии общин, свободе языка и школьного обучения». То была первая в новейшей истории программа еврейского объединения, которая поставила национальные права рядом с гражданско-политическими, первая попытка освободительной борьбы еврейской нации, а не «религиозной группы», причисленной к господствующим нациям, как было в Западной Европе. Центральный комитет «Союза полноправия» находился в Петербурге; в состав его были избраны представители различных направлений, объединившихся на указанной программе (М. Винавер, Г. Слиозберг, Ш. Левин, Б. Гольдберг, С. Дубнов, Л. Брамсон, М. Ратнер и другие, в числе 22 членов). Первые практические резолюции союза гласили: требовать всеобщего избирательного права при выборах в будущий парламент с гарантией представительства национального меньшинства в каждом округе; воздействовать на русское общество в том смысле, чтобы в общих резолюциях о гражданском равенстве определенно выставлялось требование равноправия еврейского народа. В частности, первый съезд союза решил предложить всем еврейским гласным в Городских думах отказаться от этого звания, которое досталось им не по выбору, а по назначению местной администрации (выше, § 20), что признано оскорбительным для национального достоинства. В силу этой резолюции еврейские гласные во многих Городских думах демонстративно отказывались от своего звания с заявлением протеста против лишения евреев избирательных прав.
Порабощенный народ устремился к свободе, но темные силы реакции готовили ему страшную месть за его участие в освободительном движении. Навстречу революционной волне, увлекшей лучшую часть русского общества, поднялась грязная волна «черных сотен», ставших «опорою трона». «Acheronta movebo» — эту угрозу стала систематически осуществлять царская власть в отчаянной борьбе с революцией. Выпуская Ахерон черни против либеральной интеллигенции и «жидов», реакция достигала трех целей: непосредственно устрашала либералов и социалистов, демонстрировала нежелание «народа» заменить самодержавие конституцией и старалось компрометировать все освободительное движение, как дело инородцев, особенно евреев, дело ненациональное. Началась открытая погромная агитация под лозунгами: «Бейте революционеров и жидов!» В прокламации южнорусского «Общества националистов» говорилось: «Крики «долой самодержавие!» суть крики тех кровопийц, которые называются жидами, армянами, поляками. Берегитесь жидов! Все зло, все горе нашей жизни — жиды. Скоро настанет чудное время, когда жидов в России не будет. Долой изменников! Долой конституцию!» Погромы готовились открыто к пасхальному сезону. Из многих городов телеграфировали в газеты: «Ждут погромов». Кое-где губернаторы принимали меры против эксцессов, но во многих местах подготовление погромов явно поощрялось военными и гражданскими властями, в особенности политической полицией — жандармскими или охранными отделениями. В апреле 1905 г. в фабричном городе Белостоке, центре еврейского рабочего движения, казаки били прохожих евреев на улицах, врывались в синагоги и квартиры, искали оружия. В дни Пасхи крестьяне громили евреев в местечке Дусяты (Ковенской губ.). На юге, в Мелитополе, пьяная толпа громила и поджигала еврейские магазины, а затем начала разрушать и русские дома, но самооборона, состоявшая из еврейской и русской молодежи, прекратила буйство. В Симферополе черносотенцы распустили слух, будто еврейский мальчик, сын аптекаря, бросил христианскую икону в нечистое место; начался погром, встретивший отпор сначала со стороны вооруженной еврейской молодежи, а потом и со стороны местного гарнизона.
В одном месте кровавая расправа с евреями на политической почве была тщательно подготовлена, и здесь повторилась трагедия Кишинева. В волынской столице Житомире, где в революционных демонстрациях участвовали вместе и евреи и русские, бросалась в глаза особенная активность еврейской молодежи, и черносотенцы решили на этой почве дать сражение «бунтарям». Распускались слухи, что евреи, обучаясь стрельбе за городом, целятся в портрет царя и готовятся «резать христиан». Евреи действительно вооружались для самообороны, и открытые упражнения молодых людей в стрельбе давали повод для упомянутых слухов. В пасхальные дни разыгрался кровавый спектакль. В течение трех дней (6-8 мая) город был во власти пьяных банд, которые грабили, убивали и увечили евреев, уверенные в том, что царь не накажет тех, которые истребляют его врагов, требующих свободы. Еврейская самооборона в Житомире проявляла чудеса храбрости там, где ей не мешали полиция и войска. Среди павших героев самообороны оказался русский студент Блинов, самоотверженно выступивший в защиту избиваемых. Черные звери набросились на Блинова с криком: «Хоть ты и русский, но социалист и хуже жидов!» Юношу забили до смерти при помощи солдат и полицейских.
В один из этих дней разыгралась потрясающая трагедия в Троянове, близком к Житомиру местечке. Узнав о том, что в Житомире громят евреев, 14 смелых еврейских юношей из соседнего города Чуднова вооружились револьверами и отправились на помощь своим братьям. По дороге, в Троянове, их поджидала толпа русских крестьян, возбужденная слухами, что идут «жиды-резуны» для истребления русских. Толпа напала на юношей и зверски убила десять человек на глазах местных евреев. «Нас было 14 товарищей, — рассказывает один из спасшихся. — Ехали мы из Чуднова в Житомир. В Троянове нас окружили, обыскали, все забрали и стали бить топорами, дубинами. Я видел, как мои товарищи один за другим падают мертвыми. Пока явился урядник, осталось в живых четверо: я и еще три человека. Урядник приказал везти нас в житомирскую больницу, но по дороге меня вырвали у стражников и стали опять истязать. Тогда стражники стали говорить, что они будут за меня отвечать, так как им приказано доставить меня в Житомир. «Ну, если так, — сказали крестьяне, — мы его отпустим, но прежде эта собака должна посмотреть на своих жидков». И меня поволокли к убитым товарищам. Я увидел десять трупов... Никогда не забуду этой картины: кто лежал с отрубленной головой, у кого живот распоротый, отрезанные руки... Я впал в беспамятство». На кладбище Троянова до сих пор можно видеть десять могил юных мучеников, которые должны стать священными для всего еврейства.
После гибели русского флота в войне с японцами у Цусимы революционное движение усилилось, и евреи отвечали на погромы интенсивным участием во всех революционных выступлениях. Получился заколдованный круг: как наиболее угнетаемые царским режимом, евреи не могли не броситься в освободительное движение, но за это черная Россия мстила им погромами, которые еще больше толкали их в ряды крайне левых партий. В летние месяцы 1905 г. пошла полоса «солдатских эксцессов». Возбужденные поражениями русской армии в Маньчжурии, солдаты и казаки решили вознаградить себя легкими победами над «внутренними врагами», какими выставлялись евреи в прокламациях черносотенцев. Они избивали евреев на улицах Минска, Брест-Литовска, Седлеца и Лодзи (в июне). В Лодзи солдаты стреляли в участников смешанной польско-еврейской рабочей манифестации. Кровавую баню солдатчина устроила в Белостоке (13 июля): в течение целого дня она на улицах палила из ружей по мирным прохожим из евреев, убив с полсотни человек и изранив еще больше. В южном городе Керчи устройство погрома взяли на себя гражданские власти. В ответ на мирную политическую манифестацию против самодержавия, в которой участвовала и еврейская молодежь, градоначальник и жандармский полковник устроили контрманифестацию, которую назвали «патриотическою». С портретом царя на знамени и с пением гимна «Боже, царя храни» толпы «патриотов» с большой примесью воров и хулиганов громили еврейские дома и, во имя любви к отечеству, расхищали имущество. Когда же вооруженная еврейская самооборона стала действовать против громил, она была рассеяна градом пуль со стороны солдат, уложивших на месте десяток героев (13 августа). Позднейшее расследование выяснило, что погром был тщательно подготовлен полицейско-жандармскою властью, которая по этому делу сносилась по телеграфу с Департаментом полиции в Петербурге. То были репетиции последовавших затем повсеместно октябрьских погромов.
§ 43 Октябрьские погромы (1905)
Под шум революционных и контрреволюционных манифестаций решался правительством вопрос о народном представительстве, обещанном царским указом 18 февраля. В комиссии, заседавшей под председательством министра Булыгина, был выработан проект совещательного народного собрания; туда не предполагалось допускать еврейских депутатов, так как казалось правильным, что люди, лишенные гражданских прав, не должны пользоваться политическими правами. Проект вызвал сильнейшие протесты во всех кругах еврейского общества. В июне появились в печати многочисленные резолюции протеста от имени еврейских общин Петербурга, Риги, Вильны, Кишинева, Житомира и многих других городов; некоторые из них отличались особенною резкостью тона. Профессор Московского университета князь Сергей Трубецкой, явившийся к царю во главе земской и городской депутации, упомянул в своей речи, что не следует никого исключать из народного представительства: «Нужно, чтобы не было бесправных и обездоленных». Правительство заколебалось, боясь «еще более раздражить евреев», и Совет Министров исключил из проекта пункт о недопущении евреев к выборам в будущее народное собрание. В июльских совещаниях о проекте Государственной Думы, происходивших в Петергофе под председательством Николая II, коснулись и еврейского вопроса. Сановники из камарильи требовали недопущения «вредной еврейской нации» в Думу, но ответственные государственные деятели (министр финансов Коковцев и др.) стояли за допущение, и царь закончил прения замечанием: «...оставить проект (с поправкою в пользу евреев) без изменения». Так случилось, что высшее политическое право участия в народном представительстве было дано людям, лишенным свободы передвижения и прочих элементарных прав гражданина.
В августе была опубликована первоначальная конституция, по которой Государственная Дума была цензовой по составу и совещательною по деятельности, но без ограничения избирательных прав евреев. «Теперь, — писал «Восход», — еврей имеет право быть народным представителем, по не имеет права жительства в месте нахождения Государственной Думы, в столице». Еврейское общество, кроме левого его крыла, готовилось уже к выборам в плохую Думу с целью добиться через нее более совершенной конституции. но бурный ход событий толкал к более решительным действиям. Политические митинги в высших учебных заведениях, получивших академическую автономию, звали на штурм самодержавия. Автономные советы профессоров стали принимать евреев в школу без прежних процентных ограничений, и горячая волна еврейской молодежи влилась в бушующее море российского студенчества. Пошла полоса новых забастовок — студенческих, фабричных, железнодорожных. Подготовлялась генеральная всероссийская забастовка. Армия освободительного движения решила остановить железные дороги, фабрики и всякую деятельность в стране с целью вырвать у самодержавия демократическую конституцию и немедленное признание политических свобод. Но в то же время и черный стан контрреволюции готовил Варфоломеевскую ночь для «бунтарей», и в особенности евреев. Организовывался «Союз русского народа», скопище непримиримых реакционеров, полицейских агентов и прочих «царских слуг». О замыслах этой преступной организации узнали только после того, как кровавое ее дело совершилось и раскрылись нити, связывавшие банды погромщиков с «высшими сферами» в Петербурге[29].
Наступил достопамятный октябрь 1905 года. Началась железнодорожная забастовка, а затем в промышленных центрах остановилось все производство. Столкновения революционеров с войсками и полицией участились. В Петербурге раздался грубый окрик шефа полиции Трепова: «патронов не жалеть», но расстрелять всю армию революционеров оказалось невозможным. В последнюю минуту самодержавие дрогнуло перед натиском народа и уступило. 17 (30) октября 1905 года вышел царский манифест, обещавший народу все гражданские свободы (неприкосновенность личности, свободу слова, печати, собраний и союзов) и законодательную Думу с более демократическим избирательным правом. О равенстве граждан всех национальностей в манифесте ничего не говорилось. Однако и в этой неопределенной форме манифест произвел огромное впечатление. Везде начались торжественные манифестации по случаю превращения страны деспотизма в конституционное государство, и в этих торжествах деятельное участие принимали евреи. Но тут же на ликующий освобожденный народ набросились заговорщики контрреволюции. Как будто по данному сигналу, повсюду выступили черные сотни, банды погромщиков под именем «патриотов», и началась страшная кровавая оргия, длившаяся целую неделю (18-25 октября, 1-7 ноября н. с.). Главными жертвами этой долгой Варфоломеевой ночи были евреи. В течение одной недели были произведены около 50 кровавых погромов в разных городах (Одесса, Киев, Кишинев, Калараш, Симферополь, Ромны, Кременчуг, Чернигов, Николаев, Екатеринослав, Каменец-Подольск, Елисаветград и др.) и до 600 меньших эксцессов на всем пространстве «черты оседлости» и в некоторых пунктах вне «черты».
Всех поражали строгая планомерность и однообразие в исполнении кровавого дела. Обыкновенно наблюдалась такая картина: по поводу октябрьского манифеста прогрессивная часть общества устраивает по улицам шествие с соответствующими эмблемами и речами, часто с красными флагами и лозунгами левых партий; одновременно из разных углов выходят участники «патриотической манифестации», большею частью люди из подонков общества, сыщики, переодетые полицейские, с портретом царя под национальным флагом, с пением царского гимна и криками: «Ура, бей жидов; жиды свободы захотели, против царя нашего идут, чтобы своего посадить на его место!» Этих манифестантов-«патриотов» сопровождают полиция и солдаты. Как только евреи пытались обороняться, войска стреляли в них. Это давало возможность громилам спокойно, методически совершать свое дело избиения и разрушения, переходя из дома в дом, с одной улицы на другую. В столице юга Одессе погром продолжался четыре дня. Проявленный здесь героизм еврейской самообороны, достаточный для отражения громил, оказался бессильным против оружия полиции и солдат. Свыше 300 убитых, тысячи раненых или изувеченных, 140 вдов, 600 сирот, больше 40 000 материально разоренных — таков был итог сражения, данного евреям в Одессе. Приблизительно по такому же плану совершались погромы в десятках других городов, с некоторыми вариациями в отдельных местах (в Нежине, например, погромщики заставили еврейскую общину с ее раввином, под угрозою смерти, привести публичную присягу в верности царю). В сотнях же городов, местечек и сел погромы ограничивались разрушением и грабежом имущества. Даже в некоторых городах вне «черты оседлости» были разгромлены небольшие еврейские общины (Саратов, Воронеж и др.). Здесь подвиги черных сотен были направлены против русской интеллигенции и студенческой молодежи, но число погромов и их жертв было значительно меньше, чем в «черте оседлости».
Жестокая контрреволюция, разразившаяся в самый момент объявления октябрьского манифеста, толкала революцию к крайностям террора и анархии. Все были глубоко возмущены предательскою политикою Николая II, который одной рукою подал сигнал примирения с либеральным обществом, а другою воткнул ему нож в спину. Не только левые, но и умеренные демократические партии не верили в исполнение царских обещаний. Начался хаос. Политические забастовки и рабочие стачки, в том числе и организованные еврейским Бундом, приняли анархический характер; разгорелось крестьянское аграрное движение с разгромом помещичьих усадеб; в Польше и Прибалтике царил революционный террор; в Москве вспыхнуло декабрьское вооруженное восстание рабочих. Правительство Витте—Дурново жестоко подавило это восстание, и по всей стране пошли аресты, казни, карательные экспедиции. Вокруг царя орудовала реакционная камарилья, настраивая его на юдофобский лад. Когда ему представилась депутация от «Союза русского народа» и просила не давать евреям равноправия, царь ответил: «Я подумаю»[30].
Через месяц после погромных вакханалий съехались в Петербург делегаты «Союза полноправия еврейского народа». На этом втором съезде (22-25 ноября) проявилась вся сила народного гнева. Съезд отверг предложение о посылке к графу Витте депутации с просьбою о немедленном признании гражданского равноправия евреев и принял следующую резолюцию: «Ввиду фактов, неопровержимо доказывающих, что последние, ужасающие по размерам и количеству жертв, погромы произведены при явном попустительстве, а во многих случаях при прямом участии и руководительстве полиции и местной высшей администрации; что правительство, не смущаясь чудовищными преступлениями своих органов, местных представителей власти, не устранило от должности ни одного из тех, на кого падает обвинение, и не приняло мер к преданию их суду; ввиду того, что граф Витте неоднократно высказывал, что правительство не находит возможным в настоящее время провозгласить равноправие евреев будто бы в интересах самих евреев, против которых такая мера могла бы усилить возбуждение народных масс, тогда как в действительности погромы вызваны именно бесправием евреев, — съезд постановил, что посылка депутации к графу Витте и ведение с ним переговоров были бы бесцельны, а следует обратить все усилия на то, чтобы организовать русское еврейство для борьбы за его полноправие, примыкая к общему освободительному движению». Лозунг борьбы за национальные права нашел на втором съезде союза яркое выражение в смелой резолюции о созыве еврейского учредительного собрания: «Безотлагательно приступить к созыву всероссийского еврейского Национального собрания для установления, согласно воле всего еврейского населения, форм и принципов его национального самоопределения и основ внутренней его организации».
§ 44 Государственная Дума и погромы 1906 года
С наступлением 1906 года началась избирательная кампания. Многие думали, что первый русский парламент, вопреки противодействию правительства, должен сыграть роль авторитетного учредительного собрания и именем народа освятить великие принципы свободы и равенства. Задачу организации еврейских выборов в Государственную Думу взял на себе «Союз полноправия евреев», который занялся этим вопросом на своем третьем делегатском съезде в Петербурге (февраль 1906 г.). Было отвергнуто необдуманное предложение делегатов левого крыла союза — бойкотировать выборы в Думу, которая, по их мнению, «будет оплотом реакции» (что потом не оправдалось). Было решено принимать самое деятельное участие в выборах, проводить везде кандидатов-евреев, а где это невозможно — подавать голоса за нееврея, если он обяжется поддерживать в Думе гражданские, политические и национальные права еврейского народа. Избирательная кампания протекала при тяжелых условиях. Полицейские власти пользовались введенным во многих местах военным положением для того, чтобы препятствовать широкой предвыборной агитации, а с другой стороны — черные сотни пугали евреев погромами к приближавшейся Пасхе. В Варшаве польские шовинисты грозили евреям насилиями за «дерзкое намерение» избирать своих собственных кандидатов в Думу наряду с христианскими. В то же время еврейские социалистические группы (Бунд и др.) проводили тактику бойкота Думы и часто мешали выборам. Тем не менее опасения не сбылись: пасхальные погромы не состоялись, еврейское общество проявило на выборах большую активность, и в результате в Думу были избраны 12 депутатов-евреев. Наиболее деятельными из них были: Максим Винавер, один из лидеров русской Конституционно-демократической партии («кадетов») и председатель еврейского «Союза полноправия»; Шемария Левин из лидеров сионистской партии и общественный деятель
Леон Брамсон, примкнувший к демократической русской группе «трудовиков». Все еврейские депутаты стояли на национальной платформе «Союза полноправия». Решением 4-го съезда союза (май 1906 г.) они обязывались совещаться и действовать согласованно по вопросам, касающимся евреев, не образуя, однако, особой парламентской фракции.
27 апреля (10 мая) собралась первая Государственная Дума. В ней господствовало то конституционно-демократическое большинство, к которому по своим политическим симпатиям примыкали большая часть еврейского общества и 8 из 12 его представителей в Думе (трое депутатов примыкали к «трудовикам», а один был беспартийный). Естественно было ожидать, что такой парламент без труда разрешит вопрос о еврейском равноправии, вытекающем из обязательного начала равенства граждан. К несчастью, это ожидание не сбылось. Вся короткая сессия Думы прошла в непрерывной борьбе оппозиции с правительством, во главе которого теперь стоял старый реакционер Горемыкин. В ответ на тронную речь Дума указала, что «ни свобода, ни порядок не могут быть прочно укреплены без равенства всех граждан перед законом». Но в декларации правительства не было ни слова о гражданском равенстве, и это умолчание свидетельствовало, что правительство не намерено идти на уступки в еврейском вопросе. Депутат Винавер в сильной речи, произнесенной по этому поводу, сказал: «С этой кафедры, с которой говорилось так много о политических свободах, мы, евреи, представители одной из самых истерзанных национальностей в стране, ни разу не сказали о себе ни слова, потому что нам казалось уже несоответствующим говорить здесь о гражданском неравенстве. Теперь нам становится ясным, что правительство и дальше собирается идти по тому же пути, по которому шло до сих пор, и мы должны объявить: доколе вы будете попустителями гражданского рабства, не будет умиротворения в стране». Однако силою событий обсуждение вопроса о равноправии было отодвинуто на второй план, так как Думе пришлось заняться, кроме аграрного и других общих вопросов, прениями по запросу о погромах, как составной части «еврейской политики» правительства. В мае был внесен запрос об участии Департамента полиции в погромах 1905 года, но не успел еще министр внутренних дел Столыпин ответить на этот запрос, как разразился новый кровавый погром: в Белостоке.
В этом центре еврейского рабочего движения, где в 1905 г. полиция и войско дважды исполняли функцию избиения евреев, был подготовлен новый антиеврейский заговор. Случайный террористический акт, убийство полицмейстера неизвестным лицом, дал повод заговорщикам осуществить свой замысел. 1 (14) июня, во время церковной процессии, откуда-то раздался провокаторский выстрел, и в толпе пущен был слух, что «анархисты-евреи стреляют в крестный ход». Тотчас разразился погром, в котором городской черни усердно помогали солдаты. От избиения евреев и грабежа их имущества перешли к резне. Зверски убивали мужчин и женщин, людей разрубали в куски, вбивали гвозди в голову; солдаты расстреливали бегущих евреев на улицах, стреляли в окна домов. Восемьдесят убитых и сотни раненых были жертвами реакционной ярости. На другой день Государственной Думе было доложено о белостокской резне, и тут же, после горячих речей Левина, Родичева и других депутатов, было решено предъявить правительству срочный запрос и поручить парламентской комиссии расследовать дело на месте. В Белосток немедленно выехали три депутата и по возвращении представили Думе отчет обо всех ужасах, виденных ими по свежим следам. Этот правдивый отчет неопровержимо установил, что белостокское злодейство было тщательно подготовлено как контрреволюционный акт и что беспощадно расстреливалось мирное еврейское население.
Под впечатлением новой резни дебатировался в Думе ответ правительства на запрос об октябрьских погромах 1905 года. На объяснения министра внутренних дел Столыпина возражал бывший кишиневский губернатор, либеральный депутат Урусов. Бывший бюрократ раскрыл скандальные тайны. Он рассказал о существовании тайной типографии при Департаменте полиции, где печатались «патриотические» прокламации, призывавшие к истреблению евреев; он цитировал слова заведовавшего делом жандармского офицера: «Погром можно устроить какой угодно: и на десять человек и на десять тысяч...» Свою речь Урусов кончил словами: «Опасность не исчезнет, пока на дела управления и на судьбы страны будут влиять люди, по воспитанию вахмистры и городовые, а по убеждениями погромщики». Дума приняла формулу перехода к очередным делам, резко осуждавшую политику правительства. Страстный характер носили прения в Думе по поводу доклада комиссии о последнем погроме в Белостоке. Правительство возмутило либеральную Думу своим лживым официальным сообщением, в котором евреи выставлялись виновниками погрома; всех поразила наглость высших военных властей, выразивших в особом приказе благодарность войскам белостокского гарнизона за славную службу во время погрома», т. е. за расстрел евреев. Речи еврейских депутатов Якубсона (ездившего в составе парламентской делегации в Белосток), Винавера и Левина дали исход накипевшему гневу. Думский Мирабо, Родичев, пригвоздил к позорному столбу официальных виновников бойни. Дума приняла формулу перехода, заклеймившую систему гнета и террора, которая создала «беспримерное в истории культурных стран положение»; резолюция требовала немедленного выхода министерства в отставку. Но царь решил дать отставку самой Думе. Через два дня (9/ 22 июля), когда депутаты явились к зданию Думы, оно оказалось запертым, а на дверях красовался царский манифест о роспуске Думы, которая «уклонилась в непринадлежащую ей область и занялась расследованием действий от нас поставленных властей». Следствием этого акта произвола было «Выборгское воззвание» всей парламентской оппозиции, призывавшее народ не платить податей и не давать солдат правительству, разогнавшему народных представителей. Под воззванием подписались также все еврейские депутаты, за что впоследствии поплатились тюремным заключением и лишением избирательных прав.
Революционный террор, затихший во время заседаний Думы, возобновился после ее разгона. Покушения на жизнь административных лиц (самым ужасным был взрыв бомбы на даче Столыпина, назначенного при роспуске Думы премьером), экспроприации, анархические рабочие стачки — стали обычными явлениями. На это правительство ответило чудовищными репрессиями: был учрежден военно-полевой суд, который в течение пяти месяцев (с сентября 1906 г.) подверг смертной казни свыше 1000 «политических преступников», в том числе и многих евреев. По отношению к евреям сверх того продолжалась и тактика провокации. Начальник охранной полиции в городе Седлеце, Тиханович, провоцировал погром (27-28 августа), жертвами которого были 30 убитых и 150 раненых евреев. Поводом послужили загадочные выстрелы, направленные на военный караул, после чего войска открыли беспорядочную стрельбу на улицах и бомбардировали еврейские дома.
Несмотря на официальный рапорт другого агента местной охранки, жандармского ротмистра, что для погрома евреи не дали никакого повода и что это была только подготовленная военно-полицейская экзекуция, виновник ее Тиханович не только не был наказан, но еще получил от варшавского генерал-губернатора благодарность «за энергию и распорядительность».
В то время как местные власти так просто расправлялись с «еврейской революцией», центральное правительство пыталось ослабить ее некоторым смягчением еврейского бесправия. Правительство Столыпина обещало «безотлагательно рассмотреть, какие ограничения, как вселяющие раздражение и явно отжившие, могут быть отменены немедленно и какие, касающиеся существа отношений еврейской народности к коренному населению, являются делом народной совести и должны быть переданы в законодательные учреждения» (циркуляр 24 августа 1906 г.). Но царь отказался утвердить это решение Совета Министров. Напрасно Столыпин убеждал Николая II в необходимости некоторых уступок в еврейском вопросе с целью «успокоить нереволюционную часть еврейства», напрасно указывал на неудобство создавшегося положения, при котором «общество и еврейство» будут вправе говорить: «Совет Министров единогласно высказался за отмену некоторых ограничений, но государь пожелал сохранить их». Царственный тупоумец, ведший Россию к гибели, не соглашался на уступки. Молва гласила, будто он ответил: «Пока я царствую, не бывать в России равноправию евреев». Николай II всецело находился тогда под влиянием так называемого «второго правительства» придворных реакционных сановников, которые опирались на «Союз русского народа». Этот союз, занимавшийся специально устройством еврейских погромов, был скоро признан в царской грамоте «опорою трона».
Осталась еще надежда на новую Думу, которая должна была собраться в феврале 1907 года. Выборная кампания везде велась под давлением администрации и ее черных «союзников», стращавших евреев погромами в случае успеха еврейских кандидатов. Состав второй Думы получился ненормальный: усилились два крайних фланга — правый и левый, реакционеров и социалистов, а конституционно-демократический центр ослабел. От евреев прошли в Думу только три депутата, люди малоизвестные, так как депутаты первой Думы, привлеченные к суду за «Выборгское воззвание», не могли выставить свои кандидатуры. Вся деятельность нового парламента протекала в бесплодной борьбе левого и правого его крыльев. Еврейским вопросом занимались только в «Комиссии о свободе совести». Правительство внесло законопроект об отмене всех вероисповедных ограничений, «кроме еврейских», а комиссия постановила исключить это изъятие для евреев и таким образом провести еврейское равноправие под флагом свободы совести. Но и тут надежда не оправдалась: вторая Дума скоро была распущена под предлогом раскрытого заговора ее социал-демократической фракции. Совершился государственный переворот 3 (16) июня 1907 года: прежний избирательный закон, дававший возможность представительства демократическим элементам и угнетенным нациям, был изменен так, чтобы в Государственной Думе было обеспечено консервативное большинство из дворян и духовенства. Началась эпоха новой реакции, направленной против всех завоеваний революции.