— Вот чудак! Ты думаешь, мы там под водой жили? — усмехнулся Сева. — Там такая же степь и есть. Только теперь там морское дно будет. Оттуда и все хутора переехали.
— И вы переехали?
— Переехали.
— И все дома, и огороды, и яблони? — спросил Пташка.
— Все переехало, спорим! — настаивал Сева. — Даже виноградники и те выкопали и туда вон перенесли, на взгорье.
— Там они высохнут, — сказал Пташка.
— Так к ним море подведут. Вот чудак! Спорим!
Позади Пташки послышался какой-то шорох. Он оглянулся и увидел перебирающегося через порог террасы заспанного толстого карапуза, в короткой ночной рубашке. Несмотря на свою полноту, он был так похож на Севу, что сразу было ясно: это его брат.
— Что ж, я чихаю, чихаю, а «будь здоров, Вова» никто не говорит! — обиженно заявил малыш, надувая губы и готовясь заплакать.
— Будь здоров, Вова! — быстро крикнул Сева и, подбежав к своему братишке, стал вытирать ему нос концом рубашки.
Увидев Пташку, Вова насупился, замолчал и, отдуваясь, двинулся было обратно, за порог.
Но Сева остановил его:
— Не бойся. Скажи мальчику, как тебя зовут.
Вова еще раз внимательно посмотрел на Пташку и, сделав очень важное лицо, довольно разборчиво процедил:
— Вова Дмитриевич Стафеев.
— Видел? — гордо спросил Сева. — Он у нас частушки петь умеет. Спорим!
Но частушки петь Вова так и не стал — очевидно, у него не было настроения.
Все вместе они пошли в дом — сначала в спальню, где в углу стояла Бовина кроватка с белой веревочной сеткой. Тут Сева надел на братика лифчик и штаны. Вова был еще такой маленький, что носил лифчик.
Потом Сева стал показывать Пташке все самое удивительное, что у них было.
Он достал из угла за шкафом охотничье ружье с двумя похожими на сучки курками; приложившись, прицелился в синевшее за окном небо и осторожно поставил ружье обратно.
— Настоящее, — сказал он. — Спорим!
Но спорить тут было нечего: Пташка и сам видел, что настоящее.
— А я папе скажу, что вы ружье трогали! — вдруг ехидно пропел Вова.
— Скажи только — я тебя возьму и застрелю! — пообещал Сева. — Скажешь? — грозно спросил он, делая вид, что опять берется за ружье.
— А вот и не застрелишь! — Вова засмеялся и побежал прятаться за кровать.
Но старший брат больше не обращал на него внимания.
Он повел Пташку в ванную и выдвинул из угла небольшой Продолговатый ящик. В нем были уложены разные молотки, клещи, гаечные ключи, плоскогубцы и даже крошечные слесарные тиски.
— Видел? — гордо сказал Сева. — Папа мне все разрешает брать. Только, говорит, на место клади.
Он задвинул обратно ящик и повел Пташку в небольшую комнату, соседнюю по коридору.
Тут все было тщательно прибрано. Узкая, кровать покрыта белым, как только что выпавший снег, покрывалом. На тумбочке с кружевной салфеткой в синей граненой вазе стояли свежие цветы. В углу — крошечный столик с аккуратной стопкой книг. Над ним на стене — большой лист белой бумаги с надписью, как на плакате:
— Это тети Настина комната, — сказал Сева. — Вот тут ты будешь жить, правда?
Пташка с удивлением рассматривал комнату. Все вещи были ему еще незнакомы. Только маленькая рамка из речных ракушек была ему давно и хорошо известна. Он взял ее со стола и увидел на вложенной в рамку фотографии тетю Власьевну в белом платке и стриженого мальчика в длинных штанах с большой бляхой на ремне. Этот мальчик был он сам — Пташка.
— Смотри-ка, чего тут написано! — воскликнул Сева, указывая на большой лист.
Пташка увидел под надписью «Говори правильно!» длинным столбиком написанные слова:
Киломéтр, а не килóметр.
Слýчай, а не случáй.
Срéдства, а не средствá.
Навéрх, а не нáверх.
Звонúт, а не звóнит… —
прочел он.
Столбик был довольно длинный. Внизу синим карандашом и совсем другим почерком было написано:
инженéры, а не инженерá.
— Это для чего тут? — спросил Сева.
— Это она за чистоту языка борется, — сказал Пташка.
А Вовка, должно быть, не понял, в чем дело.
— Языка? — удивился он. — А я его никогда не мою. Я, когда умываюсь, только руки мою да лицо. А язык у меня и так чистый. Вот посмотри!
И он высунул, как только мог сильнее, свой язык.
Язык у него был действительно чистым, розовым и влажным.
С крыльца послышались шаги.
— Мама идет, — сказал Сева.
Все разом побежали на террасу.
— К нам мальчик приехал! — закричал Вова.
Молодая румяная женщина, с такими же, как у Севы, темными глазами, поставила на стул корзинку, из которой торчали зеленые султаны укропа, и, схватив Вову подмышки, приподняла его, поцеловала и опять поставила на пол.
— Вот и хорошо! — сказала она, глядя на Пташку. — Только что же гость у вас в кепке ходит? Вы бы ему раздеться предложили, умыться с дороги. Сейчас кушать будем, только молоко вскипятим. Сева, поди растопи плиту… Господи! — воскликнула она, опять наклоняясь к Вове. — Лифчик-то на левую сторону надели!
Немного погодя Пташка, умывшись и чувствуя себя свежим и чистым, сидел вместе со всеми за столом.
Глафира Алексеевна (так звали Севину маму) расспросила Пташку, как он доехал, и дала всем по полной тарелке ячневой каши с молоком.
— Ешьте, — сказала она, — да отцу надо снести покушать.
— Мы вместе пойдем, — сказал Сева. — Пойдешь? — обратился он к Пташке.
КАК ДЕЛАЮТСЯ МОРЯ
И вот они идут по широкому степному склону к реке.
— Мой папа знаешь кто? — с гордостью спрашивает Сева.
— Кто?
— Спорим, не угадаешь! Он дамбы водой намывает.
— Дамбы?
— Ну да, дамбы. Неужели не знаешь? Это вроде морских берегов. Ведь когда море делают, сначала же надо сделать ему берега!
— Здесь тоже море будет?
— Ну да! Вот где мы идем, тут оно и будет. По морскому дну идем! — преспокойно сказал Сева. — Здесь тебе скоро с головкой будет. Рыбы тут станут жить. Вот в этой яме, может быть, сом поселится со своими сомятами.
— Врешь ты все!
— Ничего не вру! Мой папка уже берега намывает водой.
— Водой? — опять удивляется Пташка.
— Ну да, я же тебе говорил. Вода эта вместе с землей идет пульпой называется. Вон, видишь, трубы тянутся? Это от папиного землесоса. Он по этим трубам знаешь сколько земли нагнал! Он потому и землесос, что землю сосет.
Действительно, там, где впереди них за приподнятым берегом угадывалась река, Пташка увидел широкие трубы, уложенные по длинным деревянным мосткам.
Когда они приблизились к берегу, оказалось, что это не просто берег, а насыпь, большая песчаная гряда, простирающаяся до самого строительного поселка. На пологом склоне за насыпью какие-то машины расчищали землю широкими лопатами, толкая ее перед собой.
— Это что там? — спросил Пташка.
— Бульдозеры площадку выравнивают, — небрежно сказал Сева, всем тоном показывая, что и это для него вовсе не диковинка.
На воде, близ дамбы, возвышалось судно, похожее на большой буксир. Широкие трубы тянулись прямо к нему. Гул, похожий на шум водопада, доносился оттуда.
— Вот он, папин землесос, — сказал Сева. — Моего папу — Стафеева — здесь все знают!
На воде лежали пузатые понтоны, похожие на железнодорожные цистерны. По двум доскам, проложенным с берега, мальчики перебрались на понтоны и подошли к землесосу. Рабочие-лебедчики не обратили на них никакого внимания — должно быть, давно знали Севу.
По крутому железному трапу ребята поднялись к высокой крашеной надстройке. Над дверью была надпись: «багермейстерская».
Сева с ходу толкнул дверь, и Пташка вслед за ним очутился в рубке. Здесь перед высоким верстаком, утыканным какими-то кнопками, стоял, жмурясь от солнца, рослый, молодой еще мужчина в полосатой морской тельняшке. Ветер, врываясь в открытое окно, шевелил его густые вьющиеся волосы. Это и был, конечно, Севин папа — Стафеев.
— Обожди, сынка! — сказал он не оборачиваясь. — Сейчас я кончу: еще десять минут.
Сева сделал рукой предупреждающий знак, оба мальчика застыли у стены.
Приподнявшись на цыпочках, Пташка с любопытством смотрел в окно. Он видел, что концом нижней палубы, заставленной лебедками, землесос почти упирается в берег. Вода ревела и пенилась перед ним, как за кормой большого корабля. Должно быть, эта вода и размывала постепенно берег, а затем вместе с землей втягивалась, как бы всасывалась, в широкую трубу, протянувшуюся через всю палубу.
Стафеев внимательно следил за работой землесоса и по временам нажимал то одну, то другую кнопку.
Сбоку над «верстаком» были вделаны в стену приборы, похожие на часы, только с другими знаками на циферблатах. С глубоким почтением Пташка разглядывал таинственные названия: манометр, вакуумметр…
Неожиданно гул смолк, и Пташка услышал нежную музыкальную мелодию, возникшую где-то неподалеку.
— Идите ко мне в каюту, — сказал Стафеев. — Я сейчас…
В каюте, куда пришли мальчики, стояли койка, покрытая солдатским одеялом, столик с чернильницей. В углу, на маленькой тумбочке, поблескивал зеленоватым огоньком ламповый радиоприемник.
— Ну, жара! — сказал, появляясь на пороге, Стафеев. — Перед дождем, что ли, так парит?… А что это за мальчик? — спросил он, только теперь обратив внимание на Пташку.
— Это тети Настин брат, — сказал Сева. — Он только сегодня приехал.
— Понятное дело. — Стафеев вытер со лба пот, вздохнул и сказал: — «О лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи!..» А что, если нам, ребята, выкупаться?
Он взял из тумбочки кусочек розового мыла, снял с гвоздя полотенце. Все трое они опять спустились на нижнюю палубу.
— Подождите, надо выключить ток, — сказал Стафеев.
Он отдал сыну полотенце и мыло, толкнул дверь с надписью «машинный зал» и спустился по маленькой лестнице.