– В Ливии, недалеко от порта Тобрук.
– Вместе с тридцатью тысячами других людей.
– Семье сказали, что он был депортирован на грузовом судне, направлявшемся в Италию.
Он пожал плечами.
– Как вы знаете, британцы разбомбили и эти корабли тоже.
Тогда Вивьен поняла – возможно, он все еще ненавидел ее страну, несмотря ни на что. Это было неуловимо, но многое объясняло. Когда в Риме они начали разговор о войне, Леви предупредил ее, что никогда нельзя сказать, кто был фашистом, кто помогал нацистам, а кто сопротивлялся и тем и другим.
– Во время войны мы поделились нашими данными с вашим отделом по делам жертв, – продолжил служащий. – Семьдесят пять тысяч военнопленных, половина из которых сбежала.
– И еще пять тысяч до сих пор числятся пропавшими без вести.
Он поднял ладони вверх, как будто физически отгораживаясь от ее просьбы. Вивьен не понимала его безразличия – она скорее думала, основываясь на опыте, что мужчины здесь сразу обратят на нее внимание.
– Мы все перевернули. Пятьдесят тысяч человек были отправлены в Германию. Попытайте счастья там.
– Я не понимаю. – Но она на самом деле понимала. Он хотел, чтобы о войне больше никогда не упоминали, что было странно, учитывая его звание и должность в архивах итальянской армии. Она могла только гадать о том, что он, возможно, пережил во время войны или позволил другим пережить, но это был самый большой урок, который он, по-видимому, извлек.
Глава 3
Все в жизни зависит от темпа.
Ласситер уже пару раз замечал эту женщину, или ему казалось, что он ее заметил (может, он ее придумал?). Первый раз это было теплым февральским днем, когда он тайком уходил с закрытой встречи в «Чинечитта». Она выехала из-за угла студии на ярко-синем велосипеде, в плетеной корзине на руле лежала стопка бумаги, придавленная парой модных туфель на высоких каблуках. Ноги у нее были босые, и он сразу предположил, что это одна из сценаристок. Или – еще лучше – актриса, с волнистыми волосами цвета воронова крыла и изысканными манерами.
Второй раз это случилось на костюмированной вечеринке Пегги Гуггенхайм на Марди Гра несколько недель назад. Они оба были в костюмах, и это, должно быть, запутало его – в любом случае, к тому времени, как он хоть в чем-то разобрался, она уже ушла.
С тех пор он не видел ее в студии. Он, конечно, не ожидал встретить ее здесь, когда она в одиночестве бродила по Виа Сакра. Ему нравилось срезать путь через Форум, когда он возвращался домой от Аниты задолго до того, как начинали работать фотографы. На рассвете по всему дому хозяйничали кошки, и это заставляло его чувствовать себя совершенно диким. В свои пятьдесят с небольшим он все еще демонстрировал американский атлетизм своей ушедшей юности, прогуливаясь по sampietrini[14] послевоенных улиц Рима с проворством человека вдвое моложе себя.
Когда он увидел, что она стоит там в белой мужской рубашке, завязанной узлом, и яркой длинной юбке, меланхолично откусывая кусочек maritozzi[15], завернутой в пергаментную бумагу, он задумался, не пора ли что-нибудь сказать. В кино это был бы идеальный момент: девятнадцатая минута из девяноста и третья встреча главных героев.
Затем, как это часто бывает в кино, произошло следующее: она повернулась к синему велосипеду, прислоненному к двухтысячелетней треснувшей колонне, наконец заметила его и прошла мимо. Если она и узнала его, то не подала виду.
– Mi scusi…[16]
Услышав его слова, она резко обернулась, вытерла размазавшийся крем с уголков губ и изобразила улыбку, граничащую с ухмылкой.
– Не напрягайтесь. Я тоже иностранка.
От ее слов, произнесенных с безупречным британским акцентом, у него заломило затылок. Он прожил в Италии почти десять лет.
– Вообще-то я живу здесь.
– Я тоже.
– Я имею в виду, что живу много лет.
– Не думаю, что это делает кого-то итальянцем, не так ли?
Он понял, что она шутит над ним в своеобразной британской манере, которая всегда казалась ему утомительной, даже в такой красивой женщине, как она. Он также понял, что пощады от нее ждать не стоит.
– По-моему, мы оба были на вечеринке у Пегги.
Она бросила пустую обертку от булочки в корзину на руле велосипеда.
– Я не помню, чтобы мы были представлены друг другу.
Он протянул руку.
– Джон. Джон Ласситер. «Артемис Продакшнз».
Солнце медленно поднималось за его спиной, и она прикрыла глаза правой рукой, чтобы получше разглядеть его.
– Богиня-воительница, – вот и все, что она ответила.
– Среди прочего. – Он обогнал ее, затем жестом предложил идти, а сам по-джентльменски покатил велосипед. Заметив сценарий в корзинке рядом со скомканной оберткой от булочки, он попробовал еще раз: – Вы ведь из студии Teatro 5, верно? Снимаетесь в…
– Не «в». – Похоже, ее позабавила его реакция. – Я дорабатываю сценарий «Когда ничего не останется».
– Я слышал, что он сырой и неровный.
– Он такой же сырой, как и обертка от моей булочки со сливками. – Она криво усмехнулась. – По крайней мере, я ценю вашу прямоту.
Слова «по крайней мере» не ускользнули от него. Ему оставалось пройти всего несколько метров по Виа Сакра.
– Вы часто здесь гуляете?
Она покачала головой.
– Только для вдохновения и, конечно, чтобы почувствовать историю. Как вы знаете, сегодня мартовские иды.
Он не знал. Несмотря на все утренние прогулки, Ласситер не подозревал, что они стоят на том самом месте, где умер Юлий Цезарь, заколотый собственными сенаторами. У продюсера были огромные пробелы в образовании, которые он всю жизнь скрывал практически любыми способами, за исключением книг.
– Точно, – вот и все, что он сказал.
Когда они повернули на проспект Виа-дей-Фори-Империали, запруженный визжащими машинами, она потянулась к ручкам велосипеда. Он задел ее крепкой загорелой рукой и был рад, что она не отстранилась так быстро, как могла бы.
– Что ж, увидимся в студии, мистер Артемис.
– Ласситер. – Ему было неловко поправлять ее. Но она только улыбнулась, и он понял, что она снова дразнит его. – А как зовут вас?
– Лоури. Вивьен. – Она села на велосипед и умчалась, но он заметил, что она оглянулась на повороте. В конце концов, у него все получилось.
– Вивьен, per l’amor, ради бога, мы не можем начинать сцену в спальне.
Вивьен бросила карандаш и отодвинула стул от стола в знак протеста. Съемочная группа проводила экстренное совещание из-за плачевного состояния сценария новой постановки Дугласа Кертиса «Когда ничего не останется». Это была мелодрама в стиле Дугласа Сирка, фильм об итальянском полицейском, который влюбляется в знаменитую американскую певицу, находящуюся под его защитой во время гастролей.
Обычно они встречались в «Чинечитта», но Кертис часто работал в своем отеле. Поэтому сейчас двенадцать человек – «враждующие апостолы», как он в шутку их окрестил, – спорили, рассевшись за большим столом, покрытым белой скатертью, в обеденном зале гранд-отеля «Флора».
Отель располагался на Виа Витторио-Венето, главной артерии римской жизни, которая пульсировала двадцать четыре часа в сутки, а ее левый и правый «берега» были расцвечены кафе, ресторанами и кабаре. В древности на этой улице располагались увеселительные виллы Цезаря и Катулла, а во время войны – оккупационный штаб немецких войск. Сегодня этот район мог бы стать гостеприимным местом для любителей кино, но не так давно режиссера Лукино Висконти по прозвищу Красный граф посадили в тюрьму и избивали по три раза в день. Распродавая семейные реликвии для финансирования деятельности Сопротивления, он чудом избежал казни, благодаря высадке союзников, которые затем поручили Висконти снять на видео казнь того самого человека, который сам отдавал приказы о пытках и смерти.
Рим представлял своего рода замкнутый круг истории, повторяющийся снова и снова. Богатство переходит в нищету и снова в богатство. Все, что могло случиться, уже случилось здесь. Так почему бы тогда не забыть обо всем этом и не сосредоточиться на dolce vita?[17]
Отказавшись от вина санджовезе, которое в изобилии разливалось мужчинами, Вивьен пила свой второй кофе за день. Это никак не улучшало ее настроения. Здесь было так много творческих ограничений, к которым она не привыкла и о которых ее не предупреждали. Вивьен всегда ценила, когда ее предупреждают.
– И, – продолжил Дуглас Кертис, – наших главных героев совершенно определенно нельзя показывать вместе в постели, даже полностью одетыми.
– Кого это может оскорбить?
– Богобоязненную американскую публику.
– Но прошлой весной «Три монеты в фонтане» были выпущены с точно таким же кадром, – настаивала Вивьен.
– Кадр обрывается, перед тем, как что-то происходит, – напомнил ей Кертис.
– Очень похоже на вашу личную жизнь, – заметил один из ассистентов режиссера.
Всегда отличавшийся веселым нравом, Кертис состроил игривую гримасу, когда мужчины вокруг него рассмеялись, а затем повернулся к Вивьен:
– Виви, ты не хуже меня знаешь, что это никогда не пройдет мимо церкви.
Теперь настала очередь Вивьен состроить гримасу:
– Тогда зачем я здесь? Пусть церковь переписывает это. – Она оттолкнула сценарий, словно испытывая отвращение.
– Вивьен, милая, я серьезно. – Кертис начал барабанить указательным пальцем правой руки по своему экземпляру сценария. – Кардинал Маркетти грозится посетить съемки.
Мужчины на студии часто упоминали кардинала так, словно он был могущественен, как Бог. Вивьен это не испугало, но заинтриговало. Ассистентки дали Маркетти прозвище bestiaccia