утствие установления обязательной регистрации умерших для всех хотя бы губернских городов Империи»75. Преамбула включала также пространный обзор «законоположения иностранных государств» — Австро-Венгрии, Англии, Германии, Италии, Франции, перечень современных санитарных требований к устройству кладбищ, исторический обзор практики кремации, историю ее введения в разных странах Европы и статистику по кремации в разных странах с 1878 года. Отдельные разделы были посвящены юридическому обоснованию допустимости практики кремации и необходимости регистрации умерших. Основной текст положения состоял из четырех глав, определяющих устройство кладбищ, правила погребения, кремацию и регистрацию умерших76. Существенным новшеством Постановления по отношению к более раннему Врачебному Уставу стало перераспределение зон ответственности в вопросе о контроле над мертвыми телами и передача их от церковных властей гражданским. Гражданским властям предоставлялись полномочия регистрировать и вести учет смертей; новая практика кремации, противоречившая позиции Синода, также оказывалась под контролем светских властей. Таким образом, проект, если бы он был одобрен, создал бы отдельный сегмент похоронной сферы, полностью независимый от религиозных институтов.
Таким образом, накануне 1917 года основные противоречия в вопросе о похоронном деле были связаны с противостоянием гражданских и церковных властей. Церковные власти стремились сохранить монополию как на само кладбищенское пространство, так и на символическое и юридическое оформление практик обращения с мертвыми телами. Светские власти, в свою очередь, стремились получить контроль над санитарным состоянием кладбищ, что должно было разрешить проблему их плачевного состояния. Проект нового положения был представлен на рассмотрение Государственной думы в 1914 году, но также был блокирован Синодом77. Дальнейшее рассмотрение этого вопроса было отложено в связи с начавшейся Первой мировой войной.
Нельзя сказать, что Церковь просто закрывала глаза на существующие проблемы. Церковь осознавала, что она играет важную институциональную роль в социальной работе по утилизации мертвых тел. Однако механизм церковной бюрократии был готов к реформам не более, чем неповоротливая машина всего государства. Церковь ограничивалась тем, что подробно прописывала права различных действующих сторон внутри похоронной сферы. Так, в «Настольной книге для священно-церковнослужителей» очерчивался тот спектр услуг, которые могла предоставлять «контора по устройству похорон», и те сферы, в которые она вторгаться не имела права. К первым относилась доставка гробов и принадлежностей к ним (подушки, саваны, одежды для умерших, катафалки, подушечки для знаков отличия), услуги носильщиков, прислуги, организация присутствия полиции в случае такой необходимости, транспортировка тела на кладбище, обустройство могил на кладбище. К действиям, которые не могли входить в сферу деятельности контор, относились «поручения по постановке покровов на усопших, свечей, подсвечников, как для панихид, так и для отпеваний, <...> венчиков и разрешительных молитв»78. Церковь также старалась всеми возможными способами сдержать выход похоронной культуры за пределы обрядовой сферы, особенно противясь использованию похорон как политической площадки, в частности запрещая наносить надписи на траурные венки79.
Определенная потребность в изменении похоронных практик ощущалась до революции и внутри самой Церкви. Об этом свидетельствуют, в частности, документы Поместного собора Православной церкви 1917-1918 годов. Одним из важных вопросов, обсуждавшихся на заседаниях Подотдела Поместного собора о погребении и поминовении, был вопрос о кремации. Традиционное отрицание нового вида погребения перемежалось здесь с утверждениями, что «отношение к сожжению не должно быть безусловно отрицательным и слишком категорическим»80. Разногласия в данном вопросе были столь сильны, что Подотдел решил воздержаться от принятия самостоятельного решения, отложив его до будущего (но так и не состоявшегося) обсуждения на общем заседании Отдела о церковной дисциплине, в который входил Подотдел о погребении и поминовении.
Таким образом, к началу второго десятилетия XX века городские власти и частные предприниматели сходились в мнении, что церковное доминирование в похоронном деле необходимо ограничить. Более того, и сама Церковь ощущала необходимость изменений в похоронной сфере. Однако Первая мировая война, общенациональный кризис и последовавший коллапс государства не дали развиться секулярным тенденциям похоронного администрирования. Между тем большевики и создаваемое ими новое идеологизированное государство, хотя и использовали радикально отличную риторику, фактически этим продолжили проводить в жизнь политику секуляризации похоронного дела. Как мы увидим ниже, инициативы советской власти в области похорон лишь внешне выглядели «революционно», в действительности же многие положения нового похоронного законодательства отсылают к дискуссиям и инициативам дореволюционной поры.
Последствия похоронных реформ и советский микрокосм
В отношении похоронного дела ни методы реформ большевиков, ни их конкретное содержание не были уникальны. Фактически основные положения реформы 1918 года уже содержались в проекте «Постановления об устройстве кладбищ и крематориев» 1913 года и лежали в русле тех изменений, которые происходили во всех странах Европы в этот период. Однако если методы и идеи большевиков и не были уникальны, то результаты оказались поистине невиданными. Если осенью 1917 года в российских городах существовала хотя и имевшая изъяны, но в целом работавшая похоронная система, то уже к весне 1918 года в главных городах страны похоронное дело и кладбищенское администрирование пришло в абсолютный упадок и негодность. Морги и больницы были переполнены трупами, непогребенные тела лежали на кладбищах, могильщики саботировали работу, на кладбищах селились люди и пасся скот, получить документы на погребение было крайне сложно. Распад затронул абсолютно все сферы, ставшие объектом утопического реформирования 1917-1918 годов81, и похоронное дело здесь стало не исключением, а, наоборот, — одним из наиболее ярких примеров стремительной деградации муниципальной сферы. Но если последовавший в первой половине 1920-х годов переход к НЭПу и позволил восстановить многие сегменты муниципальной сферы, то попытка восстановить старые порядки в кладбищенском хозяйстве и при этом воспроизвести модернизированные дореволюционные схемы в новых реалиях, которая была предпринята в 1923 году, не привела к существенному улучшению ситуации. Кладбища продолжали находиться в упадке. Истории похоронного кризиса 1919 года, путям выхода из него, а также подчас парадоксальным результатам этих усилий посвящена глава 4 этой книги.
Вопрос о том, почему предпринятая в 1920-е годы попытка утилитаристской реформы похоронного администрирования не улучшила, а еще больше усугубила тяжелое положение этой важной сферы жизни, не имеет однозначного ответа. С одной стороны, поставив в центр всей реформы задачу удалить Церковь из похоронного обеспечения, большевики игнорировали внутреннюю логику похоронной культуры и ту инфраструктурную роль, которую в ней играла Церковь. Идеологи реформ в соответствии с общим направлением своих мыслей полагали, что похоронное дело является лишь инструментом обогащения Церкви, которая манипулирует родными умерших для извлечения сверхприбылей. При этом в восприятии большевиков отношения между Церковью и родственниками умерших находились в плоскости веры и обрядов. Деление похорон на разряды представлялось им проявлением социального неравенства, свойственного сословному обществу Российской империи.
Фактически они полагали, что Церковь в этой конструкции является отжившим паразитическим элементом, который можно просто изъять из нее, не повредив работу всего механизма. При этом они игнорировали реальную функцию, которую выполняла Церковь. В той многоакторной конфигурации, которая сложилась в похоронном деле к началу XX века, роль Церкви отнюдь не была связана исключительно с обрядами или религиозной верой. Гораздо важнее был тот факт, что работа похоронного дела как интегрированного социального института была тесно связана с Церковью, в ведении которой находились экономические основы похоронного дела. Система разрядов погребения, хотя и была связана с идеями церковного благочестия, которые делали места около церкви более ценными, чем места на периферии кладбища, на практике была нацелена на то, чтобы за счет более дорогих разрядов обслуживать более дешевые и бесплатные, а также создавать фонд для благоустройства и санитарного обслуживания кладбищ. Похоронное дело в этой системе действовало как полноценный социальный институт, подчиненный институциональной логике, в основе которой лежал концепт общего блага, доступ к которому получали все семьи, ставшие членами-пайщиками кладбища. Вступая в эти отношения, они заключали договор именно с Церковью в лице кладбищенского причта. Таким образом, на практике, механически удаляя из этой системы Церковь и связанное с ней разделение на разряды, реформы разрушали похоронное дело как институт. Неудивительно, что, после того как сами основы похоронного дела были уничтожены, всё кладбищенское хозяйство молниеносно пришло в упадок.
Если посмотреть на реформу и ее последствия с такого ракурса, то, на мой взгляд, легко объяснить упадок и деградацию, последовавшую за муниципализацией похоронного дела. Однако это не объясняет, почему в похоронном деле не произошло возврата к прежней системе, как, например, в системе образования в 1930-е годы. Почему после попытки восстановить диверсифицированные тарифы на погребение и вернуть кладбища в управление общин верующих, которая была предпринята в 1923 году, состояние кладбищ существенно не улучшилось?
Я полагаю, что причины этого лежат не во внутренней логике и изначальной концепции реформ. Как уже было сказано раньше, общая логика реформ, основные ее идеи в целом следовали тому вектору, который был намечен еще до 1917 года. Конечно, конкретная схема реформ, проведенных большевиками, стала более жесткой, чем та, которая могла быть при прежнем режиме. По-видимому, при более мягком варианте реформирования основной акцент мог быть сделан не на механическом изъятии Церкви из системы, а на постепенном и более плавном перераспределении полномочий между светскими и религиозными властями, притом что основные положения реформ по сути были бы такими же. Более того, позже пытаясь спасти положение и скорректировать санитарные последствия провалившейся реформы, большевики пойдут именно на такое компромиссное смягчение своей антиклерикальной позиции.