Под лютню слепые девы
поют о былых временах.
Сунь Укун одним духом добежал до башни с террасой, которая была, по всей видимости, Террасой Пьяной Радуги, но учителя там не обнаружил. На сердце у него стало еще тревожнее. Обернувшись, он увидел за собой большое озеро зеленой воды, а в озере – Водный Павильон. Опасаясь подвоха, он спрятался у подножия холма, возвышавшегося перед башей. Присмотрелся внимательнее и разглядел на павильоне надпись зелеными иероглифами: «Водный Павильон Плачущих Уток». Поистине там «узор на стенах складывался в многоцветную картину, а мозаика на полу слагалась в дивные письмена»; были там «столбы из коричного дерева и перила из орхидей, сливовые стропила и лотосовые беседки». Решетку галереи, что окружала павильон, украшали кораллы. За много лет на них наросли зеленые водоросли, образовав причудливый узор, напоминавший древние письмена на бронзовых сосудах.
В павильоне сидели два человека. У одного на голове была повязка в стиле «гора Тайхуа», у другого – в модном стиле «озеро Дунтин». У первого было бледное лицо, алые губы, тонкие брови и белоснежные зубы, и, если бы не повязка, он выглядел бы точь-в-точь как Танский монах. Сунь Укун и удивился, и обрадовался. «Человек с повязкой в стиле „гора Тайхуа“, без сомнения, мой учитель, – решил он. – Но зачем он надел эту повязку? Неужто он думал, что Владыка Маленькой Луны примет его за свирепое чудище?»
Сунь Укун топтался в нерешительности, не зная, как ему поступить. Казалось, в мыслях у него был какой-то узелок, который он никак не мог развязать. Он уже собрался выйти из своего укрытия и увести учителя, но в последнее мгновение подумал: «А что, если сердце учителя поддалось соблазнам? Тогда незачем идти на Запад». Так он и остался стоять за холмом и все напрягал зрение и слух, пытаясь определить, вправду ли перед ним его учитель. Он услышал, как человек, носивший повязку в стиле «озеро Дунтин», сказал своему собеседнику:
– Как прекрасны облака на вечерней заре! Почтенный Чэнь, давайте немного прогуляемся.
– Прошу вас быть моим провожатым, Владыка Маленькой Луны, – ответил Танский монах.
Взявшись за руки, они прошли в Беседку Желанной Капели. Там лежало несколько свитков с картинами прославленных мастеров, и в стороне – один поменьше, со стихом, начертанным зеленой тушью:
Зеленые горы
лежат ожерельем,
Поток белопенный
пронзает сердце.
Где же приют
Нефритовой Девы?
Небесный простор
да белые тучи.
Танский монах и Владыка Маленькой Луны прошлись еще немного и вдруг услыхали голоса, доносившиеся из бамбуковой рощи. Танский монах оперся на перила галереи и прислушался. Порыв ветра донес до него слова песни:
Лунный серп с небес озаряет
гору, равнину, море.
Где-то царят радость и счастье,
где-то – печаль и горе.
Кто-то в постели спит, опустивши
тонкий нефритовый полог,
Кто-то дождливою ночью в лодке —
путь и труден и долог.
В полночь девушка взбивала,
все взбивала одеяло:
«Почему ты вдруг уходишь?
Вместе мы побыли мало!
Если завтра в третью стражу
о свидании забудешь,
Срежу уток-неразлучниц
с расписного одеяла!»
Услышав эту песню, Танский монах уронил голову на грудь, и из глаз его ручьем потекли слезы.
– Почтенный Чэнь, вы уже много времени провели в странствиях вдали от родного дома, – сказал Владыка Маленькой Луны. – Немудрено, что эта песня повергла вас в печаль. Давайте зайдем в Башню, Пронзающую Небеса, и послушаем, как поют девушки.
Через некоторое время они вышли из Беседки Желанной Капели и пропали из виду. А знаете, почему они исчезли? Оказывается, между Павильоном Плачущих Уток и Башней, Пронзающей Небеса, тянулась целая тысяча строений. Куда ни посмотришь – всюду гирлянды цветов обвивали там карнизы крыш, тысячи плакучих ив и тунговых деревьев высотой в сто саженей склонялись над петляющими дорожками. Танский монах и Владыка Маленькой Луны шли по дорожкам сада, скрытые густой зеленью деревьев, и Сунь Укун уже не мог их увидеть из-за холма.
Только два часа спустя они стали доступны взору Сунь Укуна, когда, достигнув высокой башни, расположились в креслах друг против друга. Перед ними стоял чайник в зеленую полоску и две квадратные чашки для чая в стиле ханьской династии. На низком ложе сидели три слепые девушки. Одну звали Гэцянхуа, другую – Мотаньлан, а третью – Бэйчжуаньцинтин. Все три, хоть и были слепы, отличались необыкновенной красотой, и каждая прижимала к белой, как яшма, груди лютню прекрасной работы.
– Гэцянхуа, сколько древних событий ты можешь воспеть? – спросил Владыка Маленькой Луны первую девушку.
– Достопочтенный Владыка, – ответила Гэцянхуа, – в прошлом было много печальных событий, в будущем их будет меньше. Мне известно великое число историй, пусть господин Чэнь скажет, какую из них он желает послушать.
– Но господин Чэнь тоже весьма сведущ в событиях былых времен. Назови сама те, которые ты знаешь, – сказал Владыка Маленькой Луны.
– Нет нужды перечислять старые истории, – ответила Гэцянхуа. – Я назову только новые. Вот, например: «Сердечная беседа в Яшмовой Зале», «Скорбное послание государыни У Цзэтянь», «История путешествия на Запад…».
– «История путешествия на Запад» – самая новая! – воскликнул Владыка Маленькой Луны. – Вот что нам подойдет!
Девушки поклонились, тронули струны и громко запели хором:
Не пой, покуда не запоют
флейты в высоком зале.
На склоне лет поверил, что жизнь —
долгий-предолгий сон.
Сегодня тайно с сердцем моим
мы договор подписали…
На благовонный дымок гляжу —
в думы свои погружен.
Потом, исполнив все двадцать семь аккордов печальной мелодии лютни, Гэцянхуа протяжно запела грудным голосом:
В день, когда Небесный Владыка
звездную сеть раскинул,
Девять созвездий в пяти уделах
твердь небес осветили.
Прежде сбивали солнца из лука
да уловляли тучи,
Капли-жемчужины, облак тучки-чешуйки —
сотни форм и явлений[55].
Было в бамбуке царя У-хуая
много волшебных коленцев,
А благодатные листья Гэ-цяня
дивно благоухали[56].
Змей и дракон[57] отпечатались в сердце,
словно на яшмовой дщице,
Заяц и ворон[58] запечатлелись,
как на нефритовой льдинке.
Контуры гор, письмена на камне
вовсе речей не достойны,
Встретивши старца с Суншань
священной,
повоздержись от расспросов.
Яшму, что канула в Западном Море,
тканью цветной обернули,
Щедро в чертогах Пути Благого
верных слуг наградили.
Мудрый Сюй Ю[59] поспешил отвергнуть
платье и трон Дракона,
Горы и реки достались в наследство
князю почтенному Шуню[60].
Через четырнадцать лет раздался
в бурю звон колокольный[61],
И перешла тогда власть от Шуня
к Юю – владыке Дунтина.
Гордый Чэн Тан[62] в Шелковичной роще
Небу отбил поклоны,
Слезы жемчужные хлынули разом
возле Террасы Оленей[63].
Ветер-секира и ливень-знамя
чистый мир распахнули.
На крепостном валу[64] утвердился
дом династии Чжоу.
Вспомни «Весен и осеней» время,
камень Уского вана[65],
Горько оплачьте «заострившую
шпильку»[66] в те стародавние годы.
Яньский правитель, друзья и вельможи
белые платья надели,
Мужества полон наследник престола,
красным сделалось небо.
Песни прощальной печальные звуки
светлым сменялись напевом,
В водах Ишуй облака отразились —
долгой плывут чередою[67].
Заговор против Цинь не удался,
шесть государств погибли,
Циньских правителей минуло время,
камни хранят о них память[68].
Кто бы подумал, их было лишь трое,
гордых владык могучих,
Свечи русалок вдруг догорели —
тьма над Восточным Морем.
Горько-печальная песня пропета[69]
для скакуна и для девы.
Только что горы двигал, а ныне
с ветром осенним плачет.
Стойкие сердцем старцы седые
в горный скит удалились,
С мастером Красной Сосны[70] остался
спутник неутомимый.
Перед героем