агазине – я вор, а вы меня поймали…» Делают много этюдов, хохочут, серьезны. Эти два человека могут сыграть все. И это их воздух и адреналин.
И надо, чтобы их играли два хороших актера, в возрасте, два усталых и опытных человека, которые сами бы знали, что почем, два еврея.
А потом надо расставаться. А они заигрались: один уже играет Андрея Болконского, а второй – Наташу Ростову, и они кружатся в вальсе на ее первом балу, а потом один играет машину, у которой отвалилось колесо и она летит в пропасть, а второй – это самое колесо… Но надо расставаться. Так детям в разгар игры говорят, что надо идти спать. И они идут: один остается в своей квартире, окруженный женами, детьми и няньками, остается в своем одиночестве, а второй идет куда-то в снег, в Москву, все время оборачиваясь, идет навстречу своему самосвалу.
Спектакль был поставлен в пространстве Музея Москвы в 2021 году. Чаплин и Михоэлс были огромными куклами, каждой из которых руководили пять-шесть человек. Роза Хайруллина взяла на себя роль Чаплина, а Максим Виторган и Александр Феклистов в очередь были Соломоном Михоэлсом.
Художником спектакля была Анна Гребенникова.
Дон Джованни
А что, если сделать спектакль, где «отстреливать» ошибающихся актеров? Было бы здорово. Эффектно сделать это в опере. Выстрел, всё в крови… И выходит следующий исполнитель, пугливо озираясь на труп предшественника, и продолжает с оборванного места. Очень жизненно и очень необычно – будет интересно смотреть. Хорошая идея прерывать оперу, только начав, и начинать снова чуть с затактом с другим составом!
Можно так делать довольно долго: Режиссер очень придирчив. Публика должна ясно почувствовать: критерии высоки и даже непонятны – чего он хочет? Чем не доволен? Поют нормально, как всегда…
Можно после каждого выстрела и очередной гибели актера выходить на сцену и спокойно объяснять, почему и в чем была ошибка. Но секрет в другом, не в тех или иных ошибках, а в том, что ему вообще все это надоело, надоело это «как всегда», а что вместо этого, он не знает. Старый волк, которому надоело жевать и пережевывать эту баранину! Какое-то глубинное внутреннее недовольство. Может быть, собой? Ведь уже не мальчик… И знаменит… Но что-то кончилось. А было же когда-то ясно, и просто, и весело… было. Было!
И он идет на рискованный, абсолютно обреченный шаг: позвать свою старую команду, с которой у него было легко и весело. И был успех. Правда это было давно-давно, но сейчас они где-то тут, в театре, он их видел, кого-то он сегодня утром мельком видел на служебном входе, кому-то можно позвонить… Он призывает свое прошлое. Хотя они уже не поют, растолстели и больны, но он кричит: «Бывших Дон Жуанов не бывает!» И зовет их.
Лепорелло – старый артист, играл когда-то Лепорелло в студенческом спектакле Режиссера, сейчас потолстевший заслуженный артист, пришедший в театр, чтобы оформить пенсию.
Донна Анна – тоже когда-то играла в этом нашумевшем спектакле, потом вышла замуж, уехала в Италию, там родила, муж бросил, сейчас почему-то тут, говорят, хлопочет о продлении визы. По-прежнему имеет взрывной характер.
Дон Жуан – бывший Дон Жуан студенческого спектакля, высокий и худой алкаш на излечении. Сейчас заведует в театре поворотным кругом.
Эльвира – толстая армянка с большой грудью и усами. Сейчас убирает туалеты. Бывший роман Режиссера. Хотя романы у него были со всеми.
Примадонна – дура не у дел, но тоже из прошлого, где-то там болталась рядом.
Я понял, про что это: прошлое догоняет. Он берет пять своих старых, старых актеров, уже не годных, спившихся, больных и озабоченных бытом, толстых, – это вызов. Вызов своему успеху, своей Греции, где его ждут на премьеру, своей удачливости, – прямо как Дон Жуан: «А приходи ко мне на ужин!» Знает, что статуя не придет, а если и придет, то он выкрутится, он везунчик! И набирает пять совершенно пыльных, списанных со счетов театральных крыс – это вызов! У него на завтра билет в Афины, он успеет уехать, не погибнуть под завалами, если даже не получится, – ему же всегда везет! А тут еще две «тетки» подвалили из прошлого, а он еще ухаживать хочет и полон обаяния, как старый конь.
А второй акт начать с «профсоюзного собрания». Все бузят, все недовольны. Театр кипит! Тут и все женщины, и все мужчины, все предъявляют Режиссеру претензии, у всех есть свой счет, чаша переполнена, все вместе поют так, что это похоже на птичий базар, – демократия!
Режиссер прекращает это, бросая кошелек с деньгами на сцену. Он это делает, когда демократия дошла до края, взбесившаяся толпа качает права, и лучший друг, старый Лепорелло, говорит: «Я ухожу, всё, больше не могу!»
Тогда – кошелек. И пауза. Тогда все вокруг, не глядя друг на друга, медленно подходят и, поделив деньги, начинают играть. Играют хорошо, как надо. Но с «промотками» (Кузьма!), в ускоренном режиме: надо дойти до конца. До конца! Режиссер подгоняет: дальше, дальше! Это понятно, дальше! Ему почему-то надо дойти до конца!
И когда приходит Статуя, Режиссер отстраняет Дон Жуана и выходит на сцену сам, показывает, как надо играть и петь. Как надо умирать. Начинает репетировать свою смерть. Вот куда он стремился! Делает это сам, одновременно говоря что-то актеру, играющему Дон Жуана. Иногда они вдвоем поют. Открытая репетиция. Открытая репетиция собственной смерти, он сам руководит всем этим и сгорает в адском огне. Проваливается в огонь. Пауза.
Из прошлого не вырваться, оно держит. И если ты его вызываешь, думая, что это шутка, оно приходит всерьез.
Пламя уходит, все смотрят в дыру в планшете. Тихо начинают обсуждать, будет ли спектакль вечером или нет, готовы ли костюмы, кто-то говорит, что режиссер был в общем-то неплохим человеком… И дырку заколачивают гвоздями.
Но это же театр! И Режиссер поднимается из-под сцены, вылезает, хромая и чертыхаясь, и, говоря по мобильному телефону с Грецией, кричит им, что он не приедет ни в какую Грецию, что он остается тут, со своими, а сам делает актерам знаки: «Давайте, давайте! Дальше, дальше! Вечером же спектакль!»
Все рады, обнимаются и любят друг друга и Режиссера.
Это про театр. Как не получается и как все переживают. Ругаются, убивают друг друга. Какие все плохие, и одновременно какие все хорошие. Лучшие! «Генеральная репетиция». Экстремальные нервы.
Так и назвать: «Моцарт „Дон Жуан“. Генеральная репетиция». «Генералка».
У Моцарта же есть опера «Директор театра», так что этот цветок будет расти на правильной почве.
Спектакль театра «Мастерская Петра Фоменко» назывался «Моцарт „Дон Жуан“. Генеральная репетиция». Премьера была в 2021 году. Главную роль играл Евгений Цыганов, играл прекрасно.
Художник – Мария Трегубова, композитор – Кузьма Бодров. Хореографы – Анатолий Войнов и Андрей Щукин.
Чайка
Никаких «львов, орлов и куропаток»! Остро, страшно, больно. Гибель диссидента. Мальчика.
До предела нервного, не умеющего ладить с миром, с мамой, с девушкой. Никакого «колдовского озера». Вонь из выгребной ямы, куда все сбрасывают пепел и окурки. Дырка в планшете, как от снаряда. В яме – мутная вода, бурлит, иногда переливается сюда, на сцену, ее надо убирать. В воздухе запах аммиака, сточной трубы, ассенизационные испарения. Но там водится рыба – мальки, головастики, которых любит ловить Тригорин. Ловит как-то руками, рубашкой, вместе с тиной загребая воду и этих самых черных, противных мальков, головастиков, пиявок. Уж не для еды! А чтобы не смотреть на свою старую любовницу и на старика Сорина, который для него не интересен и скучен, ему нет места в его записной книжке.
А дом – где-то вдалеке, маленький, может быть, за полем, за деревьями, сделан проекцией, там живут люди, и все время там какое-то маленькое движение происходит. Иногда кто-то оттуда идет сюда или отсюда – туда, уменьшаясь или увеличиваясь в размере, в зависимости от того, удаляется он или приближается.
Надо сделать короткий спектакль в одном действии, часа полтора. Не сюжет со всеми делами, а обнаженный нерв, как оголить провод и взяться за него рукой.
Костя бросает вызов Семье – вы дьяволы! Вы продажны! Мама, ты продажная! От тебя пахнет псиной! Дух – это я! Революционер, только в деревне и совсем беспомощный. Перед спектаклем очень нервничает, потому что понимает, на что решился. Такие слова говорить в лицо в России нельзя – убьют.
Это не детский спектакль. И решимость показать его матери и Ко – это декабристский, отчаянный шаг!
Мать идет на спектакль, чуя опасность, и срывается сразу! И истерит: «Я моложава! Не сметь! Не пущу!»
Все даже немного опешили от такого яростного отпора. Это же ее сын?!
Но отпор тем истеричнее и сильнее, что нападение идет из «семьи».
А спектакль задуман именно как бой: сказать всей этой шобле, что они – умерли, их искусство – умерло, что они продавшиеся мерзавцы, а мировая душа теперь – это мы! Что они не слуги народа, а слуги слуг, и что эти ребята их презирают. С невиданной простотой и ясностью эта девчонка говорит в глаза известной артистке и знаменитому писателю, что они умерли, а она вместо них! Это не спектакль в каком-то «новом поэтическом смысле», а обвинительный акт. Он принципиально вне поэзии, вне «романтизма» и даже вне театра.
Это – вызов, объявляющий, что власть сменилась. Мать подозревала что-то, но такого…
Аркадина – эстрадная певица, королева быдла. Трон не уступит. Эстрадная дива, жестокая до невозможности, когда чувствует посягательство на него. С Костей, с Ниной, с Тригориным, с Сориным говорит с позиции «не уступлю ни пяди»! Начинает петь «Москва, звонят колокола» своим сильным и красивым голосом – это ответ, это оружие. Приняла вызов и ответила залпом из всех орудий. А потом еще и еще разные попсовые песни, собирающие стадионы. Эти песни – оружие.