– Моим почерком, – рыкнула Тилли.
– Вашим почерком. Верно. Джо Коллинзу Гагерну казалось, что это гениальный ход: он собирался ослепить вас кислотой, а запись должна была быть оставлена вашим почерком. А потом? О! С большого расстояния, в рассеянном свете, как сквозь туман, что же он видит? Он видит – как ему кажется – двух своих жен, сидящих на раскладных стульях и ведущих милую беседу.
– Вы имеете в виду, – воскликнула Моника, – он видел меня и мисс Флёр?
– Он видел вас только со спины. Я хорошо помню, как вы сказали, что Фрэнсис Флёр бросила взгляд за вашу спину, а потом внезапно встала и, извинившись, ушла.
Билл Картрайт извиняться и уходить не стал. Однако он встал и заметался по кабинету так, будто исполнял танец ненависти и возмущения.
– Именем десяти тысяч андалусских дьяволов-искусителей! Именем Аваддона, ангела бездны! – неистовствовал Билл. – Именем не знаю кого еще!.. Значит, я даже в этом был прав? Он подал знак Ф. Ф. и отослал ее подальше под каким-то надуманным предлогом, для того чтобы его «другая жена» осталась в одиночестве.
– Спросите ее сами, сынок, – сказал Г. М.
Казалось, все это действо не трогает мисс Флёр в той же мере, что и Тилли, хотя время от времени в ее прекрасных глазах мелькал испуг.
– Мужчины такие странные, – посетовала она.
– О боже! – простонала Тилли.
– Но ведь так оно и есть. Взять хотя бы моего первого мужа. Бедный Ронни, – сказала мисс Флёр. – Строил глазки прислуге и все такое. Когда это происходит в стенах вашего собственного дома, еще куда ни шло. Но если глазки строят чужой прислуге – тут уж увольте.
Тилли взглянула на нее в благоговейном страхе.
– Любезная, – проговорила она, – есть одно обстоятельство, на которое вам жаловаться уж точно грех: ваши браки отличаются разнообразием. Если с третьей попытки вам удастся прибрать к рукам душителя или поджигателя, вы заживете припеваючи. Кроме того…
– Ну да, – пожала плечами мисс Флёр, – на самом-то деле я не замужем, верно?
– Верно, – сказала Тилли не без ехидства. – Вы обманутая женщина – вот вы кто. Вы жили во грехе. Фу!
Мисс Флёр немного подумала и заявила:
– Я не жила во грехе. А вот бедняга Курт – жил… – Она осеклась. – Знаете, мне показалось странным, когда он подозвал меня и сказал, что мне следует пойти посмотреть съемочную площадку, обставленную под курительную комнату на борту «Брунхильды», иначе я, мол, что-нибудь напутаю. Я вернулась на минутку и заметила, как он сует какую-то бутылку в дверь одного из бутафорских домов на восемнадцать восемьдесят два. Когда он ушел, я взяла бутылку – в ней что-то шипело. Я не знала, что в ней, – и до сих пор не знаю, но я подумала, что все в порядке, раз Курт так сказал. Поэтому я поставила бутылку обратно, пока он не пришел и не застиг меня с ней.
Она снова замолчала.
– Не судите его так строго. Он меня подло обманул, но он наверняка ужасно меня любил, раз пошел на это, верно?
– Похоже, так, – заметил Ховард Фиск. – Может, парень впервые в жизни испытал настоящее чувство. Но при всем уважении к вашему… э-э-э… разбитому сердцу, Фрэнсис, позвольте сэру Генри продолжить. Гагерн совершил первую попытку, воспользовавшись кислотой. Попытка провалилась. Но он увидел…
– Он увидел, – подхватил Г. М., – в ослепительном свете вдохновения, что удача сама плывет к нему в руки. Теперь все на студии «Пайнхэм» пребывали в полной уверенности, что кто-то пытается убить Монику Стэнтон. Восхитительно! Пусть так и думают. Джо Гагерн взглянул на себя со стороны, и у него закружилась голова: он осознал, какое значение для него имеет его новая жизнь, и его новая жена, и его новый статус. Он не мог – просто не мог – позволить Тилли Парсонс все это разрушить. Ему оставалось одно. Он испробовал подлог, потом купоросное масло, ну а…
– Ну а теперь – убийство! – заключил Билл.
– Ну а теперь – убийство. Ему выпал отличный шанс. Возьми он и просто убей Тилли Парсонс, это могло бы повлечь за собой всякие осложнения. Очень серьезные осложнения. Если бы кто-нибудь вздумал тщательно поискать мотивы для ее убийства, прошлое выплыло бы из небытия и повернулось к Джо своим звериным оскалом. Ну а если бы Тилли Парсонс умерла, а все бы решили, что на ее месте должна была быть Моника Стэнтон? Комар носа не подточит! Все бы причитали, какая, мол, досадная ошибка, и сбились бы с ног в поисках того, у кого был мотив для покушения на мисс Стэнтон. Ну а Джо находился бы вне всяких подозрений. Вот он и нагнетал обстановку вокруг Моники Стэнтон, подбрасывая липовые доказательства, что ее жизнь в опасности. Боже, чего он только не предпринимал: и анонимные письма писал, и за окном кричал, довольно неплохо подражая голосу Тилли, и в окно выстрелил в тот вечер, когда Билл Картрайт чуть его не поймал. Конечно, он не собирался вас убивать. – Мерривейл посмотрел на Монику. – Наоборот, если бы по его оплошности это случилось, весь его план полетел бы в тартарары. А он ведь и правда чуть не застрелил вас, потому что Картрайт, оттолкнув от окна, подставил вас прямо под пулю.
– Значит, отрицательный герой снова я? – не без желчи произнес Билл.
– В глазах Гагерна таковым вы и были, сынок, – мрачно заверил его Г. М. – Три недели вы сидели у него на хвосте. Три недели вы практически не давали ему возможности действовать. И с этим надо было что-то делать. Поэтому Гагерн, полный решимости довести начатое до конца, выложил своего козырного туза. Он задумал убедить меня – меня – вызвать вас в министерство и со слезами на глазах умолять вас оставить его в покое. Вот оно как! Вы можете хоть на минуту представить себе, чтобы я, не зная, что он на самом деле собой представляет, сообщил бы первому встречному имя своего агента? – Г. М. скептически покачал головой. – Если мои люди не способны решать свои проблемы без моей помощи, от них нет пользы ни мне, ни кому бы то ни было другому… В общем, он сидел у меня в кабинете, вешая нам лапшу на уши. Каждое его слово звучало так же фальшиво, как звон свинцового шиллинга. Он был чересчур исполнен самомнения и чуть переигрывал. Он ломал комедию, чтобы бросить тень подозрения на Тилли Парсонс. Не слишком густую тень, заметьте. Он не стал давать руку на отсечение, что женщина на студии «Пайнхэм» не Тилли Парсонс, – это ведь можно было проверить. Он признался, что бывал в Голливуде, на случай если этот факт вдруг всплывет. Идеальным было бы для него возложить на Тилли Парсонс ответственность за угрозы в адрес Моники Стэнтон… а потом Тилли Парсонс сыграла бы в ящик, то ли совершив самоубийство, то ли пав жертвой просчета злоумышленника. К концу нашей беседы в министерстве я не на шутку обеспокоился. Было ясно как божий день, что вот-вот произойдет непоправимое. Все случилось даже раньше, чем я думал, – по вполне понятной причине. Но я не знал, как это произойдет. – Г. М. подался вперед. – Вы догадались, как он провернул этот трюк с отравленной сигаретой, верно?
Присутствующие заговорили в один голос. Общий гул перекрыл возглас Хэкетта:
– Разрази меня гром, если я это знаю! Гагерн был единственным из нас, кто не мог этого сделать. Он был единственным, кто не мог подбросить отравленную сигарету в шкатулку.
– Но видите ли, сынок, – терпеливо проговорил Г. М., – никакой отравленной сигареты в шкатулке и не было.
– Что?
– Я говорю, никакой отравленной сигареты в шкатулке и не было.
– Но…
– Ну подумайте сами, – сказал Г. М. – Вы, – обратился он к Монике, – купили пятьдесят сигарет и положили их в пустую шкатулку. Никто не выкурил ни одной из них, пока вы, – тут он перевел взгляд на Тилли, – не угостились сигареткой примерно в семь тридцать. Правильно?
– Да.
– Да. Но если бы кто-то тайком подсунул отравленную сигарету в шкатулку, там была бы пятьдесят одна сигарета. Разве нет? То есть после того, как вы взяли бы одну сигарету из набора, их там осталось бы пятьдесят. Так ведь? Да. Но когда мы их пересчитали, их оказалось сорок девять. Это значит, моя непонятливая, что вы взяли из шкатулки самую обыкновенную, совершенно безобидную сигарету марки «Плэйерз». А еще это значит, что кто-то ловко подменил ее на отравленную, после того как вы вернулись в свой кабинет.
– Что за чушь! – взвизгнула Тилли.
Будучи настроенной крайне решительно, она подняла руку.
– Послушайте, старый мореход, – сказала Тилли. – Я не стану спорить с вами по поводу всего остального, но тут уж позвольте. Помилуйте, ведь жертва я! Мне ли не знать? Сигарета с отравой была именно та, которую я взяла из шкатулки в соседнем кабинете.
– Нет, не та, моя девочка.
– Но я ведь ее курила, эту чертову сигарету! Вы что же, утверждаете, что ее подменили, пока я ее курила?
– Разумеется.
– Да что вы несете?
Г. М. хмыкнул и с прискорбным видом оглядел свои пальцы. Потом он посмотрел на Тилли:
– Вы пьете много кофе, не правда ли?
– Правда.
– Целый день кипятите воду? Напрочь забываете о ней, пока пар не повалит, как из гейзера?
– Да.
– А что вы тогда делаете?
– Ну что, – сказала Тилли, – иду в гардеробную и выключаю конфорку. Кладу сигарету на край напольной пепельницы, выхожу в гардеробную и… – Тилли осеклась. Ее глаза расширились и остекленели. – Господи Исусе! – прошептала она.
Г. М. кивнул.
– Вы оставляете сигарету на краю пепельницы, – согласился он. – Я слышал, что у вас есть такая привычка. Как мне сказали, об этом знали все. И вот хитроумный Джо Гагерн, который уже успел стащить бóльшую часть ваших «честерфилдов», когда вы провожали Хэкетта и Фиска до наружной двери, просто вошел в кабинет со стороны коридора. У него в руке была другая зажженная сигарета. В этом и весь фокус – одна зажженная сигарета ничем не отличается от другой. Он подменил сигарету и вышел. Из соседнего кабинета его не видели, поскольку смежная дверь – как обычно – была закрыта. А вы его не слышали, потому что кирпичный пол покрыт линолеумом. Вы вернулись и, увидев зажженную сигарету, естественно, ничего не заподозрили. Прелесть этого замысла состоит в том, что сама жертва уверена, будто это та самая сигарета, которой ее угостили в соседнем кабинете.