Глядите – хо! – он пляшет как безумный:
Тарантул укусил его…
Энциклопедия
Больше всего я боялся, что меня кто-нибудь укусит. Я расспрашивал знакомых, которые бывали в Средней Азии. Ровно половина рассказывали страшные истории, и ровно половина говорили, что все ерунда и легенда. Я так толком и не мог понять, что мне делать: бояться или не бояться. Неразрешимых вопросов, впрочем, нет. Есть Большая советская энциклопедия.
«ФАЛАНГИ, или сольпуги, или бихорхи… Тело членистое, подразделено на головогрудь и десятичленистое брюшко… Конечностей шесть пар: верхние челюсти – для нападения и защиты, нижние челюсти или ногощупальца, третья пара – для осязания, 4–6-я пары – ходильные… Раздельнополы, яйцекладущи, развитие без метаморфоз… Более 600 видов…»
«СКОРПИОНЫ… Тело длиной до 18 см… Две ядовитые железы открываются на конце острого крючковатого шипа-жала… Ног 4 пары, глазков 3–6 пар… Известно около 500 видов… Уколы С. очень болезненны, а уколы крупных С. могут оказаться смертельными».
Не знаю, из каких соображений именно так кончалась статья о скорпионах. Почему бы не сообщать об этом где-нибудь в середине?
Но все это пустяки. А вот что меня потрясло, так это каракурт! Самка превосходит самца в 2,5 раза и в 160 раз более ядовита. Если попробовать представить, что такое – быть в 160 раз более ядовитым, чем уже ядовитый каракурт-папа, – это кружит голову, как астрономия.
Но этого мало: оплодотворившись, самка убивает самца и пожирает его…
И кто может мне гарантировать, что я буду иметь дело только с мужчинами?
Змеи
Они попадаются сравнительно редко.
Однажды уж совсем заморились за смену… Еще был с нами мальчишка Петя, приехал из города к брату погостить. За компанию с нами на смене был.
Сидим, дремлем. Вдруг он как заорет:
– Змея!
Вскочили, конечно. Где змея! Как змея! А змея испугалась – под настил забилась. Так мы чуть все доски по очереди не содрали, пока поймали… Ну, прибили змею – и все.
Только мальчишка все с ней забавлялся. Поразила она его очень.
А нам почти до конца смены пришлось доски обратно приколачивать.
Притомились.
– Давай-ка уху заделаем!
Ухой мы чай зовем. Подзываем Петю:
– Петя, сбегай за водой…
Петя – в одной руке котелок, в другой змея – помчался, прыгая и улюлюкая, вниз к роднику.
Вернулся, поставил котелок. Грустный какой-то.
– Что с тобой? – спрашиваем.
– Змею-ю потеря-я-ял…
– Как же это ты так?
– Да вот, взялся за хвост, раскрутил над головой – даже засвистело. И вдруг хвост оторвался, а змея улетела… Искал-искал – нету.
– Непрочная какая… – сказали мы.
Скорпион
Надо сказать, и каракурт и фаланга, в общем, благородные звери.
Так, за здорово живешь они тебя не тронут. Будут ползать по тебе, а не тронут. Разве что придавишь.
Скорпион – другое дело. До чего уж подл! Так и норовит цапнуть. Не успеешь слова сказать – он уже бьет.
И зря утверждают, что они самоубийством кончают. Это для них слишком романтично. Сколько раз мы их ловили – и ни разу. И такая уж была обстановка: дураку ясно – пора кончать. Нет, ни разу.
Но вообще-то все эти гады – дело здесь привычное.
Даже развлечение.
Сидишь на вышке. Станок крутится, гудит. И так в сон клонит – мочи нет. Особенно в ночную смену. А тут изловишь скорпиона да фалангу… Ночью их много на свет набегает. Поймаешь – или ниточкой за лапки свяжешь, или так стравишь. Зрелище – хоть куда. Уж до чего злы!
И надо сказать, фаланга, как правило, скорпиона забивает.
Фаланга
Пакость это, прямо скажем, ужасная. То есть от одной мысли, что такая тебя может укусить, стошнит. Такой зеленый, толстый и мохнатый паук. С черным клювом.
Одно слово – гад.
Вернулись как-то мы со смены. Пообедали. И присели покурить на ступеньке столовой. Вдруг бежит к нам Санька с таким видом, словно он жемчужину нашел. Подбежал – видим, между двумя щепочками держит фалангу. Да такую здоровую, что мы таких никогда и не видывали. С ладонь. Сучит своими толстыми и мохнатыми, словно в штанишках, лапами.
– Вот, в уборной поймал, – радостно говорит Санька.
Присел рядом с нами, сложил фалангу у наших ног.
Только щепочкой придерживает, чтоб не убежала.
Сидим решаем, что с ней дальше делать. То ли сжечь, то ли лапки оторвать, то ли попугать кого-нибудь. И тут видим: курица за нами наблюдает. Стоит скромно в сторонке и все голову к нам кривит.
– Стравим ее с курицей, – говорит Санька.
Дружное одобрение.
Отшвырнули мы фалангу чуть поближе к курице и смотрим.
Фаланга стоит на месте, еще очухаться не может – озирается.
А курица робкими шажками и как-то по кривой, но уже подбирается к ней. И все боком поглядывает и головой так смешно и сосредоточенно подергивает. Обошла фалангу и остановилась в полметре сзади. Чтоб та не видела. Потом, словно ее подменили – куда только девалась недавняя вкрадчивость, – как прыгнет к фаланге, тюк-тюк ее клювом в самую середку и снова отскочила.
– Так ее, так! – закричали мы.
Фаланга покрутилась на месте и снова остановилась. Курица опять зашла к ней с тыла, подскочила – тюк-тюк-тюк! Приподняла голову, посмотрела выжидая. А фаланга уже и не шевелится. Тут курица подхватила в клюв фалангу и как понеслась во всю прыть, кокетливо раскидывая ноги. Забежала за угол. А туда уже другие куры бегут: жирная добыча. А курица с фалангой от них. И все скрылись.
Уж мы хохотали! Столько они нам удовольствия доставили…
– Да, – сказал вдруг Толик раздумчиво и серьезно, – курицам тоже нужно мясо… Для них это мясо.
Каракурт, что в переводе означает «черная смерть»
А это один из знаменитых рассказов Толика. Вот как оно бывает с каракуртом на самом деле…
Вечером Толик выпил. И не то чтобы выпил – просто встретил приятеля. Ну, выпили. Выпили в честь того, что выпутались из переделки, в которую впутались, когда выпивали третьего дня.
Толик пришел домой не то чтобы пьяный. Пришел и рухнул в постель под причитания жены. Во сне он икал, рыгал, клокотал, ворочался, раскидывался, задыхался, ругался, плакал, храпел – в общем, спал неспокойно. Потому что, во-первых, он все-таки выпил, во-вторых, была отвратительно душная ночь и, в-третьих, с утра было на смену.
Однако к смене он не проспал. Он даже проснулся раньше обычного: было всего часов шесть. Все гудело, саднило, трещало, ломало, горело – в целом, много неприятных ощущений. И все бы ничего особенного, если бы не было еще чего-то не совсем похожего в ощущениях. Так он лежал неподвижно, переживая похмелье, пока не выделил необычное беспокойство в единицу: особенно горело плечо, и вообще он был полупарализован. Он отвел плечо и увидел трупик каракурта.
«Придавил, значит, беднягу…» – подумал он, пряча каракурта в портсигар.
Он даже испугался, но потом вспомнил, что первое средство (а в больнице ему быть не раньше, чем через два часа)… первое средство – наспиртоваться. А в этом отношении ему повезло.
Но и еще не мешало бы…
Обдумав все это, он растолкал жену.
Жена, уснувшая сердитой, проснулась тоже сердитой. С криком.
– Беги к Бобру – неси пузырек, – сказал Толик, суммировав в этой краткой фразе свои предыдущие рассуждения.
Жена, конечно, возмутилась и сочла, что Толик потерял всякую совесть. Что ему уже мало выпить тайком, так он уже ее саму нахально за водкой посылает, да еще с утра…
– Хватит, – сказал Толик. – Поспеши. Меня каракурт кусил.
Та, конечно, не поверила – и нет предела его наглости… Но Толик – он только молча раскрыл портсигар и ничего не сказал. Жена быстренько выскользнула из палатки в предрассветное утро.
Она растолкала Бобра (нашего завмага), объяснилась с ним и, пока тот шел открывать свою лавочку, сбегала к начальнику, добудилась и его, а тот растолкал шофера и велел срочно собираться в город и везти Толика в больницу.
Через пять минут гудел весь лагерь. Жены, вставшие раньше своих мужей, чтобы приготовить завтрак, узнали о случившемся, и от их крика проснулись мужья, много раньше обычного. Следом проснулись дети.
К Толику потянулись паломники. У палатки образовалась очередь. А Толик допивал лежа свою бутылку, открывал и закрывал портсигар и рассказывал, уже туманясь и заплетаясь, как он его, голубчика, того…
Толик не удовлетворил еще и половины заинтересованных, как бутылка кончилась.
– Тащи еще пузырек! – крикнул он жене. – Да живее – для жизни опасно…
Он выпил еще с полбутылки, когда шофер собрался. Толика с великими почестями, на руках отнесли к машине. Он что-то горланил, размахивая почему-то не парализованными руками: в одной было полбутылки, в другой – портсигар.
Ехать было далеко. Толика растрясло, он уснул и очнулся уже у самого города, на подъезде к мосту. Проснулся и почувствовал, что, пока он спал, каракурт не дремал. Пожалуй, что он, Толик, почти уже не мог пошевелиться. Однако он сделал над собою усилие и допил водку, а бутылку вышвырнул в реку.
Шофер сгрузил его у больницы, хотел проводить, но Толик прогнал его.
– Я сам! – кричал он, путаясь в турникете, что не мудрено, если человек укушен каракуртом и уже почти полностью парализован.
В приемном покое несколько удивились. И даже не хотели принимать. И даже хотели вызвать милиционера. Что естественно, если в чистых, тихих покоях вдруг появляется такая колеблющаяся фигура, что даже не разглядеть. Словно фотография не в фокусе. Но эта тень орет, гремит, опрокидывает стулья, матерится и хватает за грудки, а грудки – это белоснежный крахмальный халат.
Но фокус с портсигаром, в котором был красненький паучок, удался Толику и тут.
Как-то его умыли и переодели, что-то ему впрыснули, и он проснулся на следующее утро, ничего не понимая, в этой чистоте. Хотел закурить и ничего не нашел. И вообще обозлился.
Явилась чистенькая, аккуратная сестра, чтобы сделать ему укол.
Толик категорически отказался. Слишком категорически…
Конечно, скандал. Конечно, слезы.
Увещевали. Стыдили. Приходил главврач.
Кое-как успокоили. Приготовились к уколу.
– Надо же, – рассказывал Толик, – разве ж это врачи! Мясники. Ка-а-ак она мне всадит!.. Игла – с полметра. Не шприц – бутылка. Да еще у нее не сразу получилось, так она меня раза три тыкнула. Что там каракурт – ерунда. Я как вскочил, шприц разбился, а ее словно ветром сдуло. Опять появились всей бандой. И что-то мне еще вклеивают… А сами уколов делать не умеют. Выписывайте, говорю, меня… А не станете – удеру! И удрал.
У приятеля в городе переоделся. Ну, полечились мы немного…
Толик вернулся на следующий вечер. Хорошо выглядел…
А наутро вышел на работу.
Фрукты
Ну а фрукты – совсем другое дело!