Нулевой том — страница 22 из 42

В душе было хорошо. Было много горячей воды, и сосед дал ему мочалку. Работяги, раздевшись, были здоровые и молодые. А гардеробщица улыбнулась ему и сказала: «Сто и кружку пива?» – и сняла платье со 150-го номера. Одежда оказалась легкой-легкой. Одеваясь, он смотрел на свою грудь, и руки, и ноги тоже были хороши. Все это перекатывалось и закатывалось под фуфайку и брюки, а поверх – ватник.

Направляясь к столовой, он шел как-то особенно упруго и время от времени надувал бицепсы и грудь. И ему казалось, что он с легкостью сделает сейчас сальто, двойное или даже тройное, и пойдет дальше, словно это ничего ему не стоило. А навстречу вырулила десятитонка и ревела, задрав радиатор, и он еле вывернулся из-под колеса. Но ощущение силы вернулось, и походка была красивая, и, пожалуй, он вырос этим летом, потому что вон все его как-то ниже. Потом он вдруг вспомнил про свое лицо, а оно ведь, наверно, осунулось и теперь уже не такое нестерпимо круглое. Тогда он придал лицу твердость, и щеки прилипли к скулам, и ноздри вздулись изящным рисунком. Он придал взгляду живость и с легкостью взбежал по склону и через ступеньку по лестнице, а выходящая девушка взглянула на него в упор, испытующе и с интересом.

Проскользнул в дверь, и вот он в вестибюле столовой. А перед ним зеркало в рост. И в зеркале возмутительно круглое его лицо, распаренное, красное, и блестящий нос, и нелепо выпяченная губа, и круглые бессмысленные глаза, что-то невозможное на голове, то есть волосы, мало сказать, не лежат, и вся фигура неожиданно широкая и короткая. А рядом смеялись две девушки.

Тогда он вспомнил, что свой профталон он проел еще до смены и придется опять с безразличным видом тащить тарелку из-под носа раздатчицы. Стало неуютно. Но поесть-то было надо. «И потом у них все равно не убудет», – подумал он. «Мы всегда так делаем, – говорили работяги. – Неужели ты думаешь, что они позволяли бы таскать, если бы с них требовали за каждую порцию. Не такой народ! Сами тащут».

Сегодня хорошая раздатчица. Толстая, коротенькая, смешливая. Ей всегда можно заговорить зубы. Вот сейчас, эдак свободно и развязно: «Ну, чем сегодня кормите, милая?»

– Здрасте! – выпалил он и замолчал. И покраснел.

– Здравствуйте, – сказала она. – Ну, что – отработали?

Рядом подошел один работяга и без слов забрал два вторых.

И второй – два компота. И третий. Они все сидели перед сменой за соседним столиком и уже съели свой обед.

– Да, – вздохнул он, – отработал вот.

«Теперь-то уж и не взять», – подумал он и отошел от окна. И совсем она не такая уж хорошая. Вот разве… Блестящая идея! У него же есть талоны на молоко! Подойдет и спросит, а пока она будет ходить за молоком, стянет второе. «Ловко, – подумал он, – красиво».

И снова подошел к окошку.

– А молоко у вас есть? – деревянно сказал он.

Но молоко уже стояло рядом на подносе. Она забрала талон и подвинула кружку.

Не везет!

И еще идея:

– Послушайте, а нельзя ли обменять два талона на стакан сметаны?

Очень славная эта раздатчица.

– Сейчас узнаю, – сказала она и скрылась с талонами. Он схватил два вторых – две жареные колбасы с картошкой – и, не смотря по сторонам, понесся за колонну – там столики. Из-за колонны внезапно появилась тетка в белом халате и с грязной посудой. Они столкнулись. И одна колбаса упала, и одна посудина упала. Кричала женщина в белом. Но посудина оказалась целой.

– Что вы орете? – грозно сказал он.

– Где же вы пропадали? – сказала раздатчица. – Вот ваша сметана.

– Да вот помогал… Посуду убирал.

– Да? – сказала она.

– Спасибо, – стушевался он.

Колбаса, картошка, сметана. А хлеба – так целая бесплатная гора! К нему подсел работяга.

– Ну как, Кирюша, отработал?

– Отработал, – радостно сообщил Кирюша.

– Обедаешь?

– Стащил! – заликовал Кирюша.

– Правильно. Я же тебе говорил: так и надо. Что же тебе, голодному ходить, что ли?

– И потом, – добавил Кирюша, – если бы им попадало за это, так они бы следили – дай бог!

– Да они сами как тащут! – подтвердил работяга. – Тут работать и не таскать…

– Конечно, тащут, – сказал Кирюша.

У проходной скапливался народ. Ждали автобуса.

– Закуривай, Кирюша!

Вот и прекрасно. Сытость разлилась по телу и подкатывала волнами. И затяжка расплылась в сытости. И сегодня – суббота, а завтра – воскресенье.

– Автобус!! – рявкнули хором.

В этот автобус не входят с передней площадки, не уступают женщинам и старикам дорогу, как когда-то давно, месяц назад в Ленинграде. Здесь едут с работы, и здесь надо суметь занять место. Вот так – раз-раз! – дергался Кирюша в серой грозди спецовок, такой большой, что фантастически узкой казалась щелка двери. Но вот он внутри, и еще свободные места. «Слева или справа?» – подумал Кирюша. И кинулся налево. А там как раз смачно хрустнул сиденьем здоровенный парень. Направо?

Но там тоже уже кто-то сел и, держа широкую черную ладонь на сиденье, кричал: «Ваня! Ваня!» «Это не меня…» – подумал Кирюша, обреченно хватаясь за поручень. И вдруг: «Кирюша! Садись скорей – я занял!» – донеслось до него.

Он занял место у окошка.

А в окошке заключался рабочий поселок и кончался рабочий поселок. Заключался кусок озера и кусок торы, и низкорослые, хватающиеся за воздух и за землю, сосенки и березки. И заключался еще один рабочий поселок. Входили люди. А на заднем сиденье сидели семь человек, и было почти свободно. «А в Ленинграде едва умещаются пять», – подумал Кирюша. Автобус дребезжал до невозможности. В щели пробивалась пыль и ложилась толстым слоем на плечи и колени.

– Что-то ты больно игриво трешься, бабушка! – сказал молодой скалозубый работяга замотанной в платки и ватники старухе с ведром.

– А я и не прочь, – сказала она, – пошли со мной за ягодой…

Заржал он, заржали его друзья, а он вывел пальцем слово на ее пыльной спине. И они снова ржали. И Кирюша тоже. Были они здоровые и молодые.

Вошла чистая, круглая, красивая девка.

– А что? Ничего… – толкнул соседа в бок Кирюша.

– Да, в самый раз, – согласился сосед. – Да у тебя, я вижу, губа не дура. Эй, милая, – крикнул он ей, указывая на Кирюшу, – смотри, парень-то хоть куда!

– Ишь ты, миленький, – пропела она. – Розовенький-то какой, прямо пряник. – И потрепала Кирюшу за щеку.

– Но-о-о! – пробасил Кирюша. – Ты не очень-то – здесь не сеновал!

– А что – хочется тебе на сеновал? – рассмеялась она.

Вошли трое пьяных. А один был совсем не пьяный. Высокий такой, стройный, зубы белые и все прочее. «Красивый парень, – подумал Кирюша и с удовольствием стал смотреть, как парень двигается, говорит, смеется. – Лицо-то какое правильное. Прямо странно…»

А парень обхватил девку и что-то шептал ей жарко в ухо. Девка осыпалась смехом, а глаза ее все утекали и утекали, все в сторону, в сторону. А рядом с парнем был его приятель. Голова болталась у приятеля по груди, а иногда вскидывалась, и было слышно: «Со мной по-хорошему, и я – по-хорошему». Или: «А уж если со мной по-плохому, то берегись!» Парень бросил девку, обнял приятеля и легким движением вытащил у него из кармана четвертной. И так же спокойно улыбался, и ничего не изменилось в нем – все было совершенно открыто. Поэтому-то никто и не заметил.

Парень поймал восторженный Кирюшин взгляд.

– Ловко?

– Ловко.

– Видел?

– Видел.

– Ну и дурак же ты, парень! – рассмеялся он.

Кирюша улыбнулся.

– И в Ленинграде ты был?

– Я из Ленинграда.

– Ну и дурак же ты, парень! – залился он.

– И в Москве был?

– И в Москве был.

– Ну и дурак же ты, парень! – хохотал он.

– Чего же дурак? – сохранял достоинство Кирюша. Уж больно нравился ему парень!

– А так – дурак. Видел?

– Видел.

– Вот и дурак. Ты видел, а вот он, – красивый парень ткнул пальцем в соседа, – не видел. А видел бы, так я бы ему глаза вынул, – сказал парень и сделал из двух пальцев вилку. – Видел?

– Не видел, – засмеялся Кирюша.

– Вот и умница, – сказал парень.

Ученик грузчика

Выйдя из автобуса, по дороге в общежитие, он свернул на почту, потому что давно уже собирался отписать домой.

Дорогая мама!

Вот и месяц, как я тут. Вот и кончился срок моего ученичества, и прошла неделя, как я уже «подземный трудящийся» в прямом смысле, и мне кажется, что я только и делаю, что выхожу на смену. Ночью работаю, днем сплю – и снова. Работа хоть и медвежья, но безопасная: уборка породы, т. е. после окончания всех других более опасных работ. Та к что ты о моей целости не беспокойся.

Ученичество мое было достаточно условным. Я был определен в «ученики навальщика», т. е. проще – в грузчики (загружать породой вагонетки). Что значит «ученик грузчика», мне до сих пор не совсем ясно. «Плоское – тащи, круглое – кати» – наверно, это. Стажировки мне полагался месяц, но мне сократили до двух с половиной недель, и, по-моему, справедливо: грузить как грузчику, а получать как ученику – неинтересно. Да и шахта – это шахта. «Гора – есть гора», – говорят работяги.

За этот месяц я понял о производстве следующее:

1. О «длинном рубле» всегда говорят, но его никогда не бывает хотя бы потому, что он, какой бы длинный ни был, всегда короток.

2. Денег даром не платят.

3. Что человек создан для очень короткого рабочего дня, если рассчитывать на интенсивность и производительность. 8 часов – много, и 6 часов – много. Минимум половина уходит в перекуры. Человек все равно будет работать ровно столько, сколько может.

4. Если масса людей не делает всего, что от нее требуют, но делает хоть что-нибудь, в результате получается что-то значительное. «То на то выходит», – как говорят работяги, и каждый получит, что ему причиталось.

Вот очевидная работяжья философия, без производных. Очевидность всего этого является чисто «гербовым» открытием.