Твердь и небо – все одно;
Молчаливый, точно рыба,
Носом тычусь я в окно.
Ветерок стоит качаясь,
Пряжу тонкую сучит;
Баба с ватными плечами
На крыльце ведром стучит;
Все растения распухли,
Ель согнулася в дугу,
И глаза кота, как угли,
Зашипели на снегу.
Нет домов, не стало улиц,
Избы, бочки и стога,
Под сугробами сутулясь,
Погружаются в снега.
До чего ж бесповоротно
Время времени не ждет!
Вверх взлетает снег бесплотный,
А Земля на дно идет.
Прозаику – 74
Новаторство – подобье лени:
Вперед бежал иль вглубь копал?..
Тебе ль я размечал мишени,
Чтоб ты в них снова не попал?
Быстрее – шагом вместо бега:
Куда и с кем вперегонки…
Что раньше – альфа иль телега?
Всех лучше – старые стрелки.
Из старой пушки – новый выстрел:
Как твой прочел я свой рассказ…
Тебе ль в длину метал я бисер?
А нынче технику броска,
Смерть жанра, гибель атмосферы,
Разоблаченье суеты,
Крах гуманизма, кризис веры —
Все это уже знаешь ты.
Я постигал – а ты усвоил…
Дроча, как лампу Аладдин,
Один лишь я был в поле воин —
Ты в этом поле не один.
Меня сменило поколенье,
Мне изменяет вещество:
Порок и соль хрустят в колене —
Там отложилось мастерство.
Болит мозоль, скрипит сустав,
И узы отношений ржавы…
На подъездных путях устав,
Мы трогаемся… Как вы правы!
Могу сказать, но неохота,
Хочу молчать – но не могу.
И подступает в порах рвота
Приязни к старому врагу.
Ах, эта польза усвоенья! —
Редеет зуб, тусклеет глаз…
И заклеймит меня в измене
Стареющий поздней на час!
Врозь
Д. У.
Сапог не одинок —
у сапога есть пара.
Жить одному – порок,
отнюдь не только кара.
И мы два сапога,
нас пара – вот удача!
Но врозь, как два врага,
стоим. Стоим и плачем.
Я в этом изнемог:
холодный, как сапожник,
один над нами Бог,
но две зато таможни.
Спит в поселке каждый дом,
Свет лишь в домике пустом…
Тень выходит на балкон,
Издает глубокий стон:
«Синий воздух, белый свет!
Нету счастья, жизни нет…»
Спотыкнулся о порог,
Оросил себе сапог…
«Помрачает меня бес!» —
Некто в домике исчез.
Неудачу дня постиг,
Написал вот этот стих.
Первый прокричал петух —
Свет в том домике потух.
…Наступает новый день,
Жить в котором будет лень.
В голове – прозрачная пустыня,
Чистая страница – пистолет…
Смесь чернил и крови в жилах стынет —
Гибнет автор, сорока двух лет.
Жен и деток в жизни не устроив,
Бросив их на произвол судьбы,
Разделить судьбу своих героев
Он спешит… хотя – не надо бы…
Он старался – выразить полнее,
Печень прожигал ему глагол…
Срока сдачи день в окне бледнеет,
Автор пьет из горла холагол.
Ах, зачем он требовал аванса!
Брал взаймы! вымучивал сюжет!..
Но оставил он себе полшанса
На осуществленье – как поэт…
И ему мерещится награда:
«Птица прилетит из-за горы…»[10]
Не готов он к завершенью ряда,
Не готов он выйти из игры.
Не упрекай меня: упрек —
соблазна полон и жесток.
А. Нувас, IX в.
Лжец премудрый! о, как прав ты!..
Не хочу ни грамма правды.
Чаша испита до дна…
Ты – одна, одна, одна!
Если не одна, то – вот как:
остается верной водка,
все, кроме нее, вода…
Обмани меня всегда!
Старый дурень, что ты просишь?!.
Написал, не сразу бросил…
Два-три дня таскал в карманах,
в ящик его бросит – мама.
Сей измученный конверт
ты получишь лишь в четверг.
Станешь думать о признаньях,
на письмо поставишь чайник…
Пусть тепло его нутра
сохранится до утра.
Любитель так расположил предметы,
чтоб я не мог понять, насколько ты одета…
Где он, мне ясно: за твоим плечом
(за левым), – что опять же ни о чем
не говорит ревнивому страдальцу
(мне). Слайд, как бабочка, дрожит в неверных пальцах.
Я щурю глаз сквозь слайд на лампы свет,
с волнением ноздрей – ищейки, взявшей след…
…И вазочка с цветком, и тюбик с вазелином,
и пачка сигарет… – в старании невинном
составить натюрморт – так сдвинуты прилично,
как будто их застукали с поличным…
И тут же зеркальце, в котором, как в окне,
твое лицо,
не влезшее вполне
в его формат продолговатый
(за зеркальцем невидим шарик ваты…) —
все это создает интим этюда,
невидимый для тех, кто не отсюда
глядит,
таясь за гранью и за краем
стола и кадра…
Я не умираю
лишь потому, что в зеркальце лицо
отводит взгляд, и прошлого кольцо
разомкнуто, и угол отраженья
уже не равен… и законы зренья
(твои) спасут, и дуло объектива
любителя, стреляющего криво,
невидимо тебе…
И под углом паденья
отражено в углу – мое ночное бденье.
Удаление
Ю. А. по поводу отъезда В. А.
Под утро, когда сон некрепок,
увидел я двенадцать кепок.
И был ужасен этот сон,
поскольку неопределен
состав был лиц под каждой кепкой
(я спал, как сказано, некрепко).
И окружили мне постель
с фальшивой робостью гостей:
одно лицо из леденца,
одно лицо из холодца,
одно вареное лицо,
одно крутое, как яйцо,
одно светилося насквозь,
а между глаз был вогнан гвоздь,
одно в три стороны равно,
а три сливаются в одно,
лицо как моль,
лицо как соль,
все вместе – как зубная боль.
(Но кепка каждого – одна,
она у каждого видна.)
И этот стройный, зыбкий ряд
над спящим мною час подряд
и сокрушался и кивал,
а я как будто так лежал,
лежал, как спал,
лежал, как плыл,
лежал я – из последних сил,
расшатываясь в боли редкой
(как лепка черт под каждой кепкой…)
И вот один, шагнув вперед,
за всех раскрыл всеобщий рот
и, кепку натянув поглуше,
до подбородка смявши уши,
сквозь кепку ватно объявил:
КОНСИЛИУМ ПОСТАНОВИЛ!
«Поскольку ты давно нас дрочишь
И с нами по пути не хочешь,
И вслед способен отвалить,
ТЕБЯ ИЗ ЗУБА УДАЛИТЬ!»
(И долго их я умолял…)
Возблагодарение
Н. Г.
Приблизительно через год после смерти он явился во сне, достаточно вещем. На вопрос о том, сколько мне осталось, он, подумав, выкинул два пальца. Срок истекал 25 июля 1980 года.
Кто может знать, при слове «расстоянье»,
Какое время разделяет нас?
И когда пробил мой последний час,
Я Вам назначил наконец свиданье.
Я был способен на такую подлость,
Что, Вашим же ключом открыв замок,
Я в дом к Вам вполз и лег, как «рабунок»,
В районе сердца ощущая – область.
И, подводя последнюю черту,
Лишь в этом, дважды не своем жилище
Я показался сам себе не лишним
Средь толщи книг, которых не прочту.
И надо же, чтобы в последний миг,
Диван как ложе, иль как одр, освоив,
Средь сверхнаучных, недоступных книг
Евангелье найти под головою.
И я раскрыл его к исповеданью…
Не ведал я, что в тот же миг ко мне
Путем, неисповеданным вполне,
Приблизилась не смерть, а – наказанье.
Не важно, как приходит воскресенье
И как к нам откровенье снизошло —
Мне грудь живою жизнью обожгло,
И я – убийством справил новоселье!
Чужая жизнь меня развеселила,