Наверное, я слишком медлителен. Надо двигаться поспешнее и резче. И прыгнул вперёд… и остановился, как вкопанный! На тропинке, чуть поодаль от места, где примостилась пичуга, кучкой лежала одежда Анастасии, её сумочка, туфли и… В этот момент свет в глазах моих померк, и я потерял всякую связь с действительностью.
Поиски, которые привели…
… Очнулся я от холода. Абсолютно голый, я лежал на берегу речушки. Солнышко уже заваливалось за горизонт, окрашивая облака каким-то красно-сиреневым цветом. Вроде бы где-то читал, что это к дню ветреному и даже, возможно, дождливому. Ну да, вот и прохладный ветерок об этом свидетельствует.
Однако что мне даёт эта информация? Да ничего, кроме того, что надо думать, где брать одежду. Холод, как говорится, не бабушка добренькая, а мне ещё целую ночь надо как-то пережить. В это время мой слух уловил голоса: к реке приближалась стайка ребятишек. Я быстренько ретировался в кусты, чуть левее от расчищенной для купания площадки на побережье.
И вовремя: минутой позже к реке подбежало пятеро подростков, лет по двенадцать-четырнадцать. Парнишки. Их одежда была… как будто бы из далёкого прошлого, я такие видел на картинках да в исторических кинолентах. Неужели тут идут съёмки? Да, вот только меня в кадре исторического фильма, абсолютно голого старикана, и не хватает.
Между тем парнишки тут же сбросили с себя портки и рубахи, оставшись абсолютно нагими, и, с минуту поразглядывав друг друга и сделав важные замечания по поводу появившейся растительности на пузе у Вто́рака и увеличившегося, по сравнению с прошлым разом, добра* у Беляя, попрыгали в воду с криками и визгами.
Автор иллюстрации Генри Скотт Тук, Купальщики, 1922
Меня удивил тот факт, что говор ребятни очень разнился с тем языком, к которому я привык. Тем не менее я вовсе не парился, пытаясь разгадать смысл сказанного: в мозгу как будто бы включился встроенный переводчик, который срабатывал синхронно с произносимой речью. Это слегка напрягло: съёмки съёмками, но как объяснить сей феномен? Кстати, где эта аппаратура на колёсиках, с помощью которой обычно снимают эпизоды для фильмов?
Я стал оглядываться: кинокамеры, оператора и режиссёра нигде не наблюдалось. Странно… Как ни крути, при всём моём критическом отношении ко всякого рода фантазиям писателей, книжонки про путешествия во времени и попаданцев я, цинично посмеиваясь, таки почитывал иногда, особенно в дороге, когда делать было абсолютно нечего, но… А вот сейчас я сам, кажется, попал…
Парнишки, накупавшись вдоволь, выбрались на бережок и разлеглись на песке, скорее, по привычке, нежели для принятия солнечных ванн: последние лучики светила лишь сдерживали наступающие сумерки, но не согревали. Конец лета как-никак.
— Эй, Худяш, а твоя сеструха ничего не рассказывала про Настёну, которую намедни здесь около речки барыч нашёл? Она ж, вродекось, бельё стирает господское. У нас вот бают, девка, Настёна-тоть, на бережку вовсе нага была. Красотишши — несказанной! Так ли это? Барыч что, на ей жениться вздумал али как?
Один из мальцов, видимо, тот самый Худяш (кличкой или именем — непонятно пока — очень верно передавался главный отличительный внешний признак парнишки: глядя на него можно было изучать строение скелета человека — сквозь кожу просвечивали все рёбрышки) поднялся и сел, напустив на лицо важность: видимо, не каждый день удаётся ему быть в центре внимания да ещё и не просто говорить по своему желанию, а отвечать по просьбе старшего товарища!
— Ну, да. Барыч наш Никита, Николаев сын, третьево дни**, и правда, нашёл тут девицу нагу. Сперва посчитал, что то русалка на берег к нему пожаловала. Спужалси — страсть как! Орать почал, как взрезанный. Токмо девица-та яво остановила. Грят, как вдарила ему по маковке биткой, котору мы туточки забыли намедни, от лапты-тоть! Тот — кувырк на бочину и молчок. Она тады водичкой на его побрызгала, он и пришёл в себя. Понял, что русалка бы не стала с ним морочиться, давно б уволокла под воду, и с концами. Ну, тут у их беседа-тоть и произошла.
— А ты прям вот так в околичностях всё и знашь, ага, — недоверчиво покосился на Худыша рыженький пацанчик.
— Замолкни, Рыжун, дай Худяшу всё рассказать. Ну, так чаво там дальше-то случимшись? — парень, явно старший в компании, осадил недоверчивого циника Рыжуна, снова передав слово Худяшу.
— Ну, дык я и баю: стали беседовать. Барыч велел девке спрятаться покель, а сам за срядой*** домой к себе побёг. Стребовал у куфарки платье како-то, девка нарядилась, волосы прибрала — красота же, глаз не отвесть! Он её в терем-то и повёл. Верняком, жениться будет.
— А вот я чаво слыхал, — поднял палец вверх старшой. — Не станет Никитка на Настёне жениться. И не для того он её в дом повёл, да.
— И с чего бы так, Архипка? — удивился Рыжун.
— Да с того. Завтрева жа срок наступат — надо нашей деревне Болотнику дань платить. Вот Никита и решил истопнинских девок покуда приберечь, а выплатить ентой приблудой. Понял таперь, башка пуста? — Архипка хитро сверкнул глазёнками на притихших враз ребят, отвесил лёгонький щелбан Худяшу, который при упоминании про дань и Болотника захлюпал носом, вскочил и понёсся снова к воде. — Давай, земеля, за мной! Ышшо разочек скупнёмся!
Парнишки вскочили и понеслись к речке. Я же решил: а, была-ни была! Хоть какие ни на есть, а утащу штаны у мальцов. Не сверкать же мне причиндалами, вдруг кого встречу ненароком? Да и самому неуютно: к вечеру холодать стало заметно. Штаны мальчишечьи, конечно, маловаты мне будут, хотя… А вдруг налезут? Рубаха-то точно подойдёт, вон та, серая — видать, отцова. Вроде бы Архип в ней и пришёл.
По-пластунски я подполз к сброшенной на берегу одежонке, схватил приглянувшуюся рубаху, выбрал штаны, те, что были побольше, и отполз на своё прежнее место. Пока мальцы резвились, я оделся. Удивительно, но «сряда» не только не была мне мала, но даже ещё и болталась. Осмотрев себя, я поразился ещё больше: моё тело было… не телом взрослого мужчины, а, скорее, телом тщедушного парнишки-подростка. Почти такого же, как и те, что барахтались в реке!
Из штанин торчали тонкие щиколотки, кисти рук тоже были подростковыми, с обкусанными ногтями и оторванными зубами заусенцами. Вот прям как в детстве у меня: бабушка постоянно ругалась и пугала: «Дурачина ты пустоголовый! Наживёшь себе выпадок!» На мой вопрос, что такое «выпадок», она объясняла, что загноится палец, гной попадёт в косточку и потом через нарыв вытечет наружу. Палец с того разу так и останется болтаться, но уже без кости. Ни согнуть его, ни двинуть им. Так, сосиска бесполезная.
Но что же стало с моим телом-то? Почему я вдруг так… омолодился? Судя по тому, что на большом пальце кисти около сустава у меня красовалась бородавка, которую мне бабуля таки вывела в детстве красной ниткой, завязывая её вокруг бугорка и закапывая потом под берёзой, рука была точно моя. Да и на щиколотке имелся шрам — соседская собака цапнула, когда я хотел яблок в чужом саду надрать. Значит, и нога моя. Удивительно всё это…
Однако удивление удивлением, а встречаться с обворованными мальцами мне вовсе не хотелось. Не думаю, что им понравилась бы моя выходка. И, хотя я и понимал, что воровство — проступок, за который даже по Библии следует наказание, но другого выхода прикрыть наготу я не видел. Значит, из двух зол следует выбирать наименьшее. Сейчас это была мелкая кража старой драной крестьянской одежонки, вызванная непреодолимыми обстоятельствами. Проступок мелкий и обусловленный.
Однако теперь путь в Истопницу, откуда, похоже, были родом и эти парнишки, мне тоже закрыт: по одежде меня враз вычислят, и неизвестно, какое наказание применят за воровство.
+++
Добро* — мужской половой орган в речи древни славян.
Третьево дни** — за три дня до этого.
Сряда*** — одежда в простонародье.
Баламутень
Сначала я лез сквозь кусты, стараясь производить как можно меньше шума, чтобы не привлечь внимания парнишек. Потом, отойдя уже на более безопасное расстояние, припустил со всех ног в сторону леса, который увидел внизу, под взгорьем, разделяющим речушку и саму дубраву. В вечерней тишине звуки хорошо разносились над землёй. Вон, слышно, как мальцы верещат, удивляясь пропаже «сряды». Крики воинственные, обещающие оторвать башку вору, выломать ноги и засунуть их… ну, не стоит тут точно указывать место, куда мальцы мечтали засунуть мои выломанные ноги.
Вдруг Худяшу (а может, Рыжуну?) пришла в голову мысль, что это над ними подшутила русалка. Напомнила таким макаром, что должок за Истопницей числится, который завтра надо обязательно заплатить… И Худяш вдруг завыл с таким надрывом, так горько и жалобно, что у меня даже ноги подкосились. О чём он там причитает? Я прислушался, остановившись.
Понятно… Именно завтра пришёл черёд отправляться к Болотнику его сестрице, Матрёне. И ежели она уйдёт, то останутся они с мамкой вдвоём. А у мамки ноги отказали намедни… Помрёт она без Матрёшиной подмоги, а следом и сам Худяшка сдохнет… С голодухи ноги протянет…
Мальцы перестали вопить, рассылая угрозы, стали мягко увещевать друга, успокаивая. Мало-помалу говор стал удаляться — ребятня направилась в деревню. Затем голоса и вовсе смолкли.
Я присел на пенёк, отдышался. Ага, шёл-шёл вроде бы от реки, а она же, сделав крюк, снова ко мне приблизилась. Я опять оказался на берегу, около воды. Только место тут было… какое-то девственное, что ли. Я бы даже сказал: нога человека здесь если и ступала, то крайне редко. Ну, это мне только на руку: встречаться с кем бы то ни было сейчас я вовсе не хотел. И это здорово, что тут тихо и спокойно, можно не торопясь всё обдумать и сделать выводы.
Итак, что мы имеем. Первое: я резко помолодел, но это остался-таки я, поскольку вон и родинка на плече моя, и шрамик на коленке, который я получил, брякнувшись во время игры в салочки на осколок бутылки. В принципе, это неплохо. Быть молодым, оставшись всё-та