Надо отметить, что вкуснее я ничего в своей жизни не пробовал, хотя и прожил уже немало. Запивая рыбу компотом из ягод, я даже не мог определить, из чего он был приготовлен. Хорошо, что правила этикета тут не требовались, каждый ел так, как ему было удобно.
Через полчаса с ужином было покончено. Мы выползли из-за стола. Баламутень снова щёлкнул пальцами. Его слуги принялись убирать остатки трапезы, а мы перебрались на лавку — строить план вмешательства в веками установленный Болотником порядок жертвоприношения.
— Я так кумекаю, малец: приведёшь ты мне сюды свою сеструху. Да не кривись! Не стану я с ей баловаться, понимаю же, чё к чаму. Противу воли я никого и никады, знашь ли… Ну, ежели ж однова тока… Да то в счёт не стоит брать: она сама потом довольна была!
От приятных воспоминаний рот нечистого расползся в мечтательной улыбке, глазки прикрылись полупрозрачными веками… Но буквально на пару секунд. Баламутень тут же вернулся к основой мысли, а я продолжил внимательно его слушать. После трапезы он мне уже не казался столь же отвратительным, как при первой встрече.
— Значица, так: я наделю её способностью непотопляемости. Кады Болотник вцепится в яё, станет к сыбе на дно в топь ташшить, тады и облом ему выдастся. Не смогёт он совладать в девкой! О как! Придётся отступиться. Кажный год по его ж указу тока одну девку ему выставлять деревня должна. А коль ты сам олух — тут уж сельчане не в ответе. Втору никто яму вести не обязан. Ну, как?
Идея мне понравилась. Если бы не одно «но». Как я, Барков Павел, приведу к Баламутеню сеструху Худяша да и по какой-такой надобности? Ясно же, что в жертву барыч готовит Настёну. А и ту я привести никак не смогу, потому что мне в Истопницу путь заказан. Тем более в барский дом. Кто ж меня туда пустит-то?
Заметив моё замешательство, Баламутень хмыкнул и улыбнулся. Страшное это, я скажу, зрелище — улыбка огромной зубастой жабы… Если бы я не был уверен в том, что эта сущность людьми не питается, свалился бы в обморок, наверное, от созерцания этакого жуткого оскала!
— Не тушуйся, малец. Я, ишь ты, сразу смекнул — врёшь ты хде-то! Но хде? Таперя вот сознавайси, а не то… — он щёлкнул пальцами дважды.
Из углов снова полезли его слуги. Они окружили мои ноги, не доползая всего каких-то десять сантиметров, протягивали свои щупальца, усы, жвала, клешни, хвосты с острыми кончиками, щёлкали, шипели, клацали… Устрашали. Хотя я и так уже понял: не найду чёткого объяснения своего замешательства, моей жизни наступит конец. И Анастасию отдадут на потеху Болотнику… А последнее меня тревожило больше всего остального.
— Ну, в чём тут сознаваться-то… Матрёшку в последний момент барыч решил заменить Настёной. Вот об ней я и печалюсь — нравится девка мне сильно. Но добраться к ней в терем барский, чтобы зазвать сюда — никак. Сам понимаешь… — я сделал движение рукой, призывая Баламутеня полюбоваться своей внешностью и одеждой.
Тот, пропустив мой последний жест, напрягся:
— А что за Настёна? Почему не знаю такую? Мне про всех деревенских девок известно! Не было у нас тут такой отродясь!
Я вкратце пересказал историю появления девушки в Истопнице. Естественно, с момента её появления на берегу. Баламутень просто взбесился: конечно, раз девка появилась уже вдали от истока речушки, значит, никоим образом не являлась собственностью Болотника! Скорее, теперь сам Баламутень на неё какие никакие права имеет. А он пропустил сей момент.
— Эх-ма, прозявал, нда… А усё потому, что как раз в тот день бездетная Веселина сама лично наведалась ко мне в хоромы — просимши подарить ей младенца. Знатно погуляла по молодости, а таперь пустобрюхой оказалась. Ну, а мужу ейному дай да положь дитятко! Боем смертным её колотит, со двора вовсе согнать обещат. Ясно дело, я не стерпемши, сам чуток с ей побаловалси — а как без того? Непорядок без того, баба знать должна, что даром ничего не даётся. Зато потом и наградил бабёнку способностью ро́дить. Да не, не пужайси, не от меня она будет ро́дить — от мужа свово, всё как полагатся. Тока так я с ей заиграмшись — ох, и весела бабёночка, есть за что ей наказание бездетности нести! — так заиграмшись, что и пропустил сей момент, кады Настёна твоя на берег попала.
Я с пониманием кивнул. Чай, сам мужик, из практики знаю, как это работает. Однако Баламутеня мой кивок рассмешил чуть ли не до слёз: он-то видел перед собой несмышлёныша-подростка, ничего во взрослых утехах не понимающего. Набулькавшись своим пузом в волю, водная нечисть задумалась ненадолго…
— От! Мы́сля — как хвост у коромы́сля! — хлопнул ладонью себя по лбу.
Я так посчитал, что «хвост у коромысля» — это что-то, относящееся к стрекозе. Помню, в детстве мы стрекозок с тоненткими хвостиками завали коромысликами. Но переспрашивать всё ж не стал. Надо же выслушать, что там Баламутень придумал.
А он придумал… оборотить меня в крысу! Временно, само собой. Потому как «крысы эти — твари дико полазучи, могут даж по отвесной стене куды хошь вскарабкатьси».
— Ну, так-то я с этим всем согласен… — стушевался я малёха. В общем, неплохо придумано, только вот не фартило мне облик крысы на себя примерять, даже временно. И я сочинил отмазку, крутую по моему соображению. — Но не думаю, что мне удастся с девушкой найти общий язык в таком-то обличии. Недолюбливают они, девки, этих тварей по какой-то причине.
Ага, а я, как будто бы, прям вот сильно обожаю их, ха-ха. Нет, белых домашних я вполне так могу потерпеть, хотя усю-пусю с ними вести не стану. Но серых пасюков — брррр…
— Ладно, возражение принимается. Ну, и кем бы ты мне посоветовал тебя оборотить? — Баламутень вперился в меня своими буркалами, от которых у меня почему-то снова мурашки по коже побежали.
— А почему бы тебе не превратить меня… в кота? — вдруг осенило.
— В кота-а-а… А это што жа за животина-то така? — вылупил Баламутень на меня свои зенки пуще прежнего.
Вот ведь как аукнулось-то моё пренебрежение к истории… Надо же, совсем из башки выскочило, что этих животных на Русь завозить из-за моря начали только после десятого века. И долгое время они жили лишь у богатых вельмож. Но никто другой в голову мне никак не лез…
— У богатеньких людей нынче такие должны водиться… Я слыхал… от сеструхи… а та — от самого барыча… — снова залепетал я отмазки, какие успел сочинить тут же.
Бабалмутень задумался: видимо, напряг свою память или вышел в какую-то свою колдовскую сеть, где хранятся всякие сведения. Я отслеживал его эмоции на морде. Но вот она разгладилась и просветлела: нечисть, по всей вероятности, наткнулась на нужные сведения.
— Ага, понял. Ну да, какую зверюгу любая девушка не спужается, енто так. И в светёлку запустит, и приласкать попытается. Оне ж, бабы, глупы до безобразия, никакого чувствия безопасности не мают. Им ба попушистее да чоб на мордаху поприятнее — они готовы на всё ради такой «прэлести» пойтить. Давно уж мы, нечисть всяка, енто прочухали и используем вовсю.
Так и порешил Баламутень оборотить меня в кота. Вдобавок придумал дать мне с собой заколдованную вещицу, которая в верёвочную лестницу сможет превратиться ровно в полночь.
— Времени, чтобы выбраться из терема на улицу, будет у Настёны немного. Надо до первых петухов успеть, иначе колдовство моё прахом пойдёт. Лестница могёт на середине пути превратится… хотя тебе об том знать не положено! Да и ты сам… В общем, поспешайте там, долго лясы не точите. Хотя, в твоём кошачьем обличии у тебе и точить-то будет нечем, мяу-мяу, ха-ха! — он снова поколыхал пузом, довольный своей шуткой. — Ну да, хватятся её вскоростях мамки-няньки, искать почнут. Туточки она им околь ворот и встренется. Токмо не боись, бить её никто не решится, поскоку Болотник любит девиц гладких да чистых, без синяков и ран. Так что девицу твою никто пальцем не тронет, ну, пожурят малость — а как без этого. Так что, согласен ты в кота оборотиться?
В моей практике опером всяко бывало. В кого я только не превращался: и в спортсмена, и в торгаша, даже в старуху-гадалку, а раз и девушкой наряжался, правда, в юности ещё. Но вот котом мне быть ещё ни разу не довелось… Собственно, если честно, не очень-то и хотелось. Но если дела ради… то придётся. И я согласно кивнул.
Не погребуй* — диалектное искажения слова «не побрезгуй», услышанное автором в Орловской области.
Мой позор
Верёвочную лестницу Баламутень сначала сотворил из осоки, затем уже, вторично, превратил в ошейник, который застёгивался на крючок, сделанный из шипа боярышника. Я про шиповник понял потому, что сам такой шип использовал в детстве, правда, для ловли рыбы, когда мне бабушка денег на настоящий рыболовный крючок не давала. Дед научил — рукастый он у меня был! С ним в Сахару попадёшь — ни за что не пропадёшь, вот такой дед!
Так вот про ошейник. Баламутень мне объяснил, что я должен буду в нужный момент когтём поддеть его и скинуть на пол — он тут же станет лестницей. Ну, а вот способ, как общаться с Анастасией, мне надо ещё придумать: говорить мой кот не умел от слова «совсем».
— А ты знашь, где твоя Настёна в тереме хоро́нится? Куды тебе к ей шастать надобно? — поинтересовался Баламутень.
Я задумался, перебирая подслушанный разговор мальчишек на берегу. Каждое словечко постарался припомнить… Ага, вот оно, вспомнил! Не совсем, стало быть, маразм надо мною верх взял.
— Сеструха сказывала, что в тереме есть мезонин, вроде бы там девку и держат. Но как внутрь особняка пробраться? Вот в чём вопрос… Стены там гладкие, а я не альпинист ни разу, на минуточку, — забывшись я стал рассуждать вслух.
— Альпинист — енто хто ж такой? Из наших которых чёли будет, со способностями? Аль как? — встрепенулась водяная нечисть.
— Ну, почитай, что так, — не стал я вдаваться в подробности. Но впредь решил за языком своим следить строже.
— По стене ты точно не взберёшься, ках ба ни пыжалси. Стены там каменны, гладко чищенны камнетёсами. Когтями кошачьими не зацепиться. Зато коло угла хоро́м ветла растёт. По её стволу наверх вкарабкаешься — енто ты сумешь, кот ить как-никак. Опосля по ветке пройдёшь и аккурат на выступ возля стены попадёшь. Уж зачем он там — неясно, но имеццо. Человек по няму не пройдёт, а вот кот — запросто. Ежели прозор у девки будет открыт — тебе и беды мало, сиганёш