— Зачётно, — только и смог сказать я, с изумлением оглядывая галантного пижона, только минуту назад имевшего облик ужасающего вида существа.
— А что ты думал? Мы не только умеем других превращать но и сами можем перекидываться. Оборотничество — очень распространённый способ запутывать людишек как у болотной, так и у водной нечисти.
«Интересный факт, надо запомнить», — мелькнуло в усталом мозгу.
— А откуда это обличье, хошь вопросить ты? — Баламутень без предупреждения снова перешёл на деревенский просторечный говорок. — Да заезжамши как-то сюды один человечишка. Года четыре уж поди тому назад. Болотник, знамо дело, нацелился поживиться, а я вмешался да спас. Не задаром, сам понимашь. Взял я с него клятву, что отдаст он мне через четырнадцать годков то, чего сейчас в своём доме не ведат. От дурень-то на радостях и согласился — очень уж тогда ему свой живот* сохранить хотелось. Но до срока времечко ещё покуда есть. Десяток годков впереди. А покель мы с ым рядились, я и сделал для себя с его морды лица копию. Теперь овогда** пользу с того маю, — пояснил довольный произведённым эффектом господин.
В это время с лавки до нас донёсся тихий вздох — Настёна в себя приходить стала. Я заметался зайцем диким по пещере — одеться-то не успел, да и не помнил уже, где моя сря… то есть одежда лежит.
— Ха-ха-ха, — захохотал Баламутень, озорно подмигивая мне. — Поспешай, мало́й, хучь вона срачицу*** накинь — кабы девка снова тебя на смех не подняла!
Меня просто вот выбесил такой совет — так бы и врезал этому холёному хлыщу по его смазливой физиономии! Куда я должен был свою… «срачицу накинуть»? Это что, особый род насмешек по-древнерусски?
— Ты за свою срачицу беспокойся, а мою я как-нибудь уж сам пристрою! — ответил я, скрипя зубами.
Но своей фразой только ещё больше рассмешил господина в сюртуке:
— Ну, дурачина! Ну, негораздок****! Срачица — енто вовсе не то, про что ты подумал. Исподню рубаху так в народе кличут. Твою-то сряду нынче мои подручники опрати***** вздумали, так я как раз свою тебе и предлагаю, — Баламутень сунул мне в руки что-то огромное и бесформенное, как я понял — срачицу с его плеча.
Настёна заворочалась… Я со скоростью солдата в армии занырнул в странное одеяние — второй раз её насмешек я не смог бы вынести. Рубаха скрыла меня всего, спустившись чуть ниже колен. Плечевые швы пришлись как раз мне на локти. И вот из-под широченного то ли платья, то ли ночнушки снизу торчали две тонюсенькие ножонки, словно взятые взаймы у Буратино. Представлять более подробно, как я выгляжу в таком наряде, мне не захотелось. Однако, по-любому это было лучше, чем сверкать своими причиндалами перед девушкой.
Пока Настя поднималась с постели, оправляла платье и волосы, прислуга Баламутеня накрыла стол к чаю. Анастасия зыркнула на меня своими синими глазищами, хмыкнула многозначительно, еле сдерживая смех, но промолчала. Больших же усилий это ей стоило, я думаю!
Расселись вокруг стола. Баламутель разлил по чашкам ароматный напиток: вроде бы, отвар шиповника, листьев малины и земляники, хотя и привкус черёмухи присутствовал. С чувством собственной значимости отхлёбывая аккуратно из чашки чай (а вот умеет этот пройдоха, оказывается, не шваркать и не хлюпать во время еды!), хозяин стал задавать Настёне вопросы:
— А это правда, милое дитя, что барыч нашёл тебя на берегу, за русалку принял, орать вздумал, а ты его битой огрела так, что он скопытился на время? А потом будто бы за одеждой для тебя домой к себе поспешил. Так ли дело было, красавица?
Настёна сделала удивлённые глаза:
— Чего? Конечно, не так всё было! Это он меня огрел, а не я его.
— Не понял… — встрял я и осёкся: как бы Настёна снова меня на смех поднимать не стала.
Но нет, девушка была серьёзной и даже несколько удручённой.
— Я вот тоже ничего не поняла. Вот вообще ничего… — потом подняла на меня глаза, как-то смущённо пожевала губами, выбирая слова. — В общем, сижу я на берегу… — она благоразумно не стала говорить, как оказалась там. Да и про то, что одежды на ней не было, тоже умолчала. — Смотрю — от леса старуха какая-то идёт, по самые брови платком замотанная. Я в кустах-то и притаилась. А она как раз к тем кустам и брела. Зашла в чапыжник самый густой и стала раздеваться… Я смотрю — это ж мужик! Ну и взвизгнула, не сдержалась. Тут этот парень — он потом барычем оказался — меня клюкой своей и шандарахнул. А когда я в себя пришла — он уже в мужской одежде был, а я — в старушечьи лохмотья замотана. И руки мне, подлец, связать не забыл… Я что смогла сделать? Ничего! Только его команды выполнять! Думала, что он… для утех плотских меня связал, только нет. Поволок барыч этот недоделанный меня в терем свой, в светлицу втолкнул и ушёл. И вот уже три дня я там в одиночестве под замком сижу. Еду, воду для умывания мне тётки какие-то приносят, расчёсывают, одежду вот дали. Но всё молча. Я уж пыталась с ними заговаривать — бесполезно. И всё бы ничего, да страшно мне — зачем он меня там держит? Думаю, что-то нехорошее у него на уме.
Всё становится ещё интереснее, чем я думал. Барыч зачем-то наряжается в старуху и ходит в лес — разве не странно? Как часто он туда ходит? С какой целью? Вопросов масса — ответов ноль.
Баламутень же, казалось, пропустил всё это мимо ушей, тут же взявшись рассказывать Настёне про то, что её готовят для жертвоприношения Болотнику. Когда в глазах девушки заплескались слёзы, нечистый смилостивился и раскрыл ей наш хитрый план подставы Болотника. Но, вопреки нашим надеждам, Анастасия вовсе не обрадовалась такой заманчивой перспективе, а, напротив, стала жалобно просить:
— А давайте просто спрячем меня где-нибудь, а? Боюсь я… Не хочу к Болотнику идти…
— Настя, если ты не пойдёшь, барыч другую девушку в жертву ему назначит, — я постарался вложить в свои слова максимум убедительности. — А её мы уже не успеем способностью непотопляемости наделить. И пропадёт тогда девка… А у неё на руках мать больная и брат-подросток. Она их одна, почитай и кормит. Сгинет Матрёна — помрут и её родные, с голодухи и загнутся. Надо идти, понимаешь? Если ты не пойдёшь, то кто тогда спасёт невинную девушку от страшной участи???
Настенька хлюпнула пару раз носом и согласилась.
— Иди, погуляй на воздухе, — скомандовал Баламутень мне, понизив голос до шёпота. — Я тут чародействовать стану. Лишние глаза нам ни к чему. Да не боись а ты, я свои обещанки помню. Не наврежу твоей ненаглядной…
Я вздохнул и вышел вон. Рядом со входом в пещеру валялись мои портки и рубаха… Он что, вот просто так выбросил за порог мою одежду??? Чтобы выставить меня дурачком местным перед девушкой?
Ну, Баламутень, ну, погоди же у меня! О том, как я отомщу этой развесёлой нечисти, я пока ещё не знал. Но в том, что месть моя будет, и будет она максимально ощутимой, в тот миг я был уверен на все сто.
Живот* — жизнь.
Овогда** — иногда.
Срачица*** — исподняя (нижняя, нательная) рубаха.
Негораздок**** — человек недалёкого ума.
Опрати***** - стирать бельё.
В глаза смотри, Пашка Барков, в глаза!
Бродить в ожидании окончания магического ритуала наделения Настёны способностью девы непотопляемой мне пришлось не так долго. Всего-то парочка переломанных молодых берёзок да сбитые в кровь костяшки на кулаках. Хоть Баламутень и поклялся не трогать Настюху… в том самом смысле не трогать, да! Только жизнь-то меня научила не верить обещаниям лиц (ха-ха, сильно сказано — лиц, тут больше подходит морд или даже рож), для которых обещания и клятвы чаще всего не играют никакой роли. Нелепо и даже смешно: верить нечисти, весь смысл существования которой зиждется на обмане.
Картины, одна другой ужаснее, менялись в воображении, как в калейдоскопе. Ну да, я и успокаивал себя тем, что против её собственной воли девушку этот хлыщ совратить не сможет (сущность у него такая, я по бабушкиным рассказам об этом знал), да и в душе она не столь юна и неопытна, как внешне — должна же раскусить подвох, если что. Однако небольшой процент, что подлюга в своём нынешнем этаком «благообразном» облике сумеет-таки охмурить Анастасию, допускал. И это меня бесило ужасно!
Хммм… Странно всё это. Сейчас списывать моё состояние на банальный выброс тестостерона — глупость несусветная. При чём тут мои эротические фантазии и мечты (есть такое, чего скрывать-то), если сейчас я переживал в большей степени не за себя, а за чужого мне, по сути, человека? Неужели ты, дедушка Паша, вздумал влюбиться? Хотя, если хорошенько поковыряться в памяти, то так, примерно, и было: именно в тринадцать лет я впервые (если не брать в счёт мои влюблённости в детском саду и ранее) влюбился в той реальности, ещё в двадцатом веке.
Моей избранницей стала соседка по парте, Оксанка. Она была приезжей из Украины, смешно «гхекала», использовала в речи нелепые для слуха русичей словечки типа «гутарить», «до́бре», «дякую». Из-за этого над ней часто ржали пацаны, обзывая хохлушкой. Ну, а я, как и положено в таких случаях, молоденьким задиристым петушком бросался на обидчиков Оксанки, разбивая им носы и получая свою порцию тумаков. В кабинете директора постепенно я становился уже привычным посетителем, завсегдатаем, а не редким гостем, как все остальные.
Оксанке же все наши разборки, как и нападки насмешников, были по барабану. Она словно не замечала ничего плохого вокруг себя, ходила с улыбающимся личиком, всем отвечала спокойно и благожелательно. И меня в упор не замечала!!!
Кстати, чем-то та Оксанка из моего детства неуловимо напоминала Анастасию Павловну, покупательницу моей дачи и нынешнюю Настёну… Хотя тут я, возможно, подтасовываю факты ради собственного облегчения восприятия мира. Оксанка была невысокой пышечкой с толстой каштановой косищей. Настюха же являлась полной её противоположностью: довольно высокая светловолосая дама, вовсе не склонная к полноте. Но вот глазищи у обеих — это что-то… необъяснимое! Невероятно синие, словно вода в море… Тьфу, завёлся-то на пустом