— Отставить сопли, боец. Твой отец героем был. Сейчас твой черёд подвиг вершить. Первым пойдёшь, батальон поведёшь, — командир хлопнул парня того по плечу. — Обязан вывести, слышишь?
А боец этот сам — пацан пацаном… Я вот прям спиной чую — не выведет он нас, сгинем мы все на этом болоте, как овцы глупые, сгинем! Оглядываюсь и вижу: все это понимают. Глаза опустили в землю, молчат, а жизнь у каждого перед глазами пробегает.
Боже, как же умирать-то не хочется! Но идти придётся. Потому что в дубовом лесу, в окружении, мы тоже долго не протянем. Жёлуди, вроде, можно есть, грибы. Но в чём готовить? У нас ни котелков, ни кастрюль. Да и спички на исходе. В общем, надо выбираться отсюда, чтобы с голоду не сдохнуть. Да и немцы кольцо сжимают. Вдруг осмелеют да прямо сюда пожалуют? У нас и патронов совсем мало осталось…
Вдруг чую — кто-то как будто меня за рукав дёрнул! Оглядываюсь — стоит девчушка, подросток совсем, на голове платочек, сама в кофте какой-то старенькой и в кирзовых сапогах огромных, батькиных, видимо. А в руках у неё… ужишка! Девчушка лицо поднимает, а это… Оксанка Чернава! Разрази меня молния — она! Только моя Оксанка постарше же должна быть, нет? А эта — ну, такая же, как пять лет тому назад.
Я рот открыл, хотел её спросить, как так получается это всё, а девчушка пальчик к губёшкам своим приложила, молчи, мол. Потом рукой мне знак сделала, чтобы я за ней шёл. И — в болото шагнула. А я, как сомнамбула, за ней. Иду, а голова будто в тумане, будто это не я иду, а кто-то другой, а я за ним просто наблюдаю. Так и перешли мы с ней через болото: она впереди, а я метрах в полутора от неё следом.
Как ступил на сухое и твёрдое, девчушка пропала, как и не было её вовсе, а с меня и морок будто спал. Оглядываюсь — весь наш батальон следом за мной через болото двигается. Молчком идут, стараются точнёхонько след в след попасть. Так по одному, один за другим, и выбрались на поляну.
Мужик среди нас был один, взрослый уже, лет тридцать ему было. На привале рассказывал, что троих деток дома оставил с женой да матерью. Так он, как из болота выбрался, в траву упал лицом. Молчит, а плечи ходуном ходят… Ну, молодые-то само собой… Мало, кто сдержался. Отворачивались, правда, а нет-нет, да рукой по лицу проведут.
— Ребзя, а девчушка куда пошла, кто видел? — спрашиваю.
— Ты что, Паха, про какую девчушку гутаришь? Не было никакой девчушки! — мне дружок мой отвечает, Вовка. — Ты вдруг каменное выражение на морду опустил, словно забрало шлема рыцарского, и попёр через болото. Мы смотрим — идёшь уверенно, не оступаешься. Ну, и решили: наверное, знаешь откуда-то путь безопасный! За тобой и двинули. Ну, вот и вышли. Спаслись. Ты — наш Данко! Только сердце у тебя на месте осталось, — засмеялся, обниматься стал.
Командир подошёл, руку пожал. Потом все обниматься бросились. А через пятнадцать минут снова пошли, теперь уже в сторону хутора маленького. Митяй, из аборигенов который, вспомнил про него. Хуторок почти в самом лесу стоял, там пасеку кто-то до войны держал. Фашисты могли про него не знать. А в село большое идти нельзя, там точно засада будет.
К вечеру добрались до хутора. Вовка, друган мой, сбегал вместе с Митяем на разведку — всё спокойно, и даже хозяин на месте — старичок лет восьмидесяти, но ещё крепенький. Всё ещё пчёл держит, по фиг, что война. Приказал нас привести, ухой грозился накормить. И чаем с мёдом напоить. После трёхдневного голодания такое обещание было дороже любой медали или даже ордена.
Когда мы, накормленные и в бане напаренные, лежали с Владимиром на сеновале, он осторожно спросил меня:
— Слышь, Паха… А ты уже… ну, это самое… с кем-то пробовал?
— А ты? — вернул я ему вопрос.
Вовка заворочался, будто бы старается улечься поудобнее, потом засопел, изображая крепко уснувшего. Даже подхрапывать начал, артист.
— Знаешь, в седьмом классе я был влюблён в одну девочку из нашего класса. Оксану Чернаву. Хорошая такая девочка была. Потом их семья вдруг неожиданно переехала, куда — я не смог выяснить. И я думал, что больше её уже никогда не увижу…
— И что? Встренулися никак? — встрепенулся «спящий».
Я рассмеялся, не вслух — про себя. А вслух рассказал сегодняшнюю историю. Почти волшебную. Да ладно, почти — очень волшебную, с самым настоящим чудом.
— Не, ну я понял, что тебе видение сегодня было. Мне бабка сказывала — так иной раз случается, привидение или призрак является и помогает кому-нибудь. Ты от темы-то не уводи! При чём тут Оксана твоя?
— Ты не понял, что ли? Сегодня через болото перевела и спасла нас всех она, Оксана. Та самая Оксана, Чернава!
Чернава — кто же она такая?
Я, лёжа на лавке в «хоромах» водной нечисти, так погрузился в воспоминания, что, незаметно для самого себя, вслух произнёс «Чернава». Баламутень, изо всех сил старающийся лежать спокойно на лавке напротив — сущности такого плана ведь не нуждаются в сне, — от радости даже подскочил:
— Ты, что ль, не спишь? Это хорошо, это мне ндравится. А то я уже тут уморился лежать без дела. Хучь побалакаем малёхо. Кстати, про Чернаву. Слыхал я тут про неё кое-что.
Я похолодел. Откуда этой древней водяной нечисти и знать-то про девочку, жившую в двадцатом веке? Но, от усталости не сумев сформулировать аргументированно мысль, просто коротко бросил:
— Не пи… ликай мимо нот, скрипач-недоучка!
Чуть не сорвалось с языка неприличное словечко, хорошо, что вовремя сдержался. Хотя всё равно получилось грубовато, согласен. Но он ведь того заслужил, то выставляя меня голым перед Настёной, то гвоздь подсовывая, который клок рубахи вырывает. Весёлый, говорит? Ну, а я злой, да! И с чувством юмора у меня напряг, простите.
— Это ты не по адресу, пацан. Мой голос хоть и мало похож на пение русалок, но и скрипом его никто ещё не называл, — обиженно пробурчала нечисть. — Сам ты скрипач! Как в дверях-то ты опозорился пред девкой, а? Вот это был скрып так скрып, всем скрыпам скрып! Хрымп-шпрымп —
Вот, тебе, дружок, сучок,
Вот дыра, а вот стручок!
Выставился напосмех —
Удивил мехирька всех!
Баламутень очень похоже сымитировал звук рвущейся ткани, а я снова вспомнил свой позор. Но зубы сцепил и промолчал. Любопытство требовало жертвы. А этот аквариум ходячий, вспомнив свою дебильную шуточку (у Васильича-криминалиста из нашей группы в следственном отделе, что ли, научился?), даже стишата срифмовал дурацкие и продекламировал их, придав своей фигуре артистичную позу. Тьфу! Смотреть и слушать противно.
Но дальше стало ещё хуже: он стал булькать и квакать — смеяться в своей привычной манере. Смешно дураку, что дыра на боку… Пока эта квашня издавала нечленораздельные звуки, я просто каждой клеточкой своего организма хотел рявкнуть «Заткнись!» Но таки сдержался последним усилием воли. Желание услышать то, что же знает про Чернаву этот толстопузый урод, взяло верх над психом.
— Рассказывай.
Баламутень хрюкнул-квакнул напоследок, потом вдруг сделался серьёзным и повёл неспешно повествование — так, помню, по радио где-то в шестидесятых годах читал сказки Николай Литвинов. Ну, вот прям один в один! Только без вступительного «Здравствуй, мой маленький друг! Сегодня я расскажу тебе удивительную историю про то, как…» Но получилось у него очень похоже.
'Рассказывала мне ещё моя прабабка, что живёт где-то далеко в море-окияне Владыка подводного мира или Морской царь, как его величают люди. И есть у него много-много дочерей, что-то около девятисот или даже сейчас, наверное, больше: он же бессмертен, как и его супруга. Под водой-то скукотища несусветная, вот они и развлекаются тем, что размножаются себе на потеху. Правда, почему у них одни только девочки получаются — тут ни я, ни кто другой ответа пока не знает.
Кстати, насчёт бессмертия. Не то, чтобы убить Морского царя или его дочек нельзя, тут есть какая-то лазейка. Лишить жизни можно и самого Владыку, и его жену, и потомство, если суметь найти этот способ. А вот старость их не берёт, так-то. И ещё могут они принимать облик свой, какой был у них ранее, вроде бы. Молодеть как бы'.
Баламутень хмыкнул и снова уселся на свою лавку, занявшись рассматриванием когтей на своей правой руке.
Так что это тогда получается? Оксанка, когда через болото нас из окружения выводила по нашим земным понятиям должна бы быть старше, а явилась ко мне такой же, какой я видел её последний раз в школе… Выходит, она… дочь Владыки подводного мира? Понятно тогда, почему она ужу так обрадовалась. Но… зачем она спасала меня? Просто из-за человеколюбия? Нет, тут что-то другое…
Эй, Барков, ты что, в сказки решил поверить? Какая дочь Владыки с рыбьим хвостом? Хотя… Если Баламутень есть — вон он, сидит передо мной, — то почему бы и Владыке подводного мира с дочерьми не быть?
Голос нечисти тем временем снова привлек моё внимание.
'Так вот, морские девы — дочери Владыки подводного — в то время, пока живут с отцом рядышком, выходят иной раз на сушу. Когда они плавают в воде, нижняя часть тела у них подобна рыбьему хвосту. Но, выходя на сушу, меняют они хвост на обычные человечьи ноги — по земле с хвостом-то передвигаться ой как несподручно. Тогда, с ногами-то, их от людей и не отличить, один в один человеческие девушки.
Поговаривают, что ищут дочери Владыки себе мужей на Земле. Ну, размножаться же как-то нужно. Хотя мне вот непонятно, зачем: если они бессмертны, то вроде бы оно и не надо. Ну да, не моё это дело.
В общем, когда находят они себе подходящего мужичка, то и замуж за него могут выйти. А после венчания отец передаёт в приданное каждой во владение реку, а мужу её дарует бессмертие. Ну, а то как же иначе-то? Ежели муж у дочери помрёт, ей что, нового искать? Муторное это дело… Да и, слыхал я, однолюбки они. Могут и сами что над собой сделать, коль супруга лишатся. Привязчивость такая меня удивляет, я вот по-другому устроен, кхе-кхе, ну да не обо мне речь.
Так вот, когда-то давным-давно, меня тут ещё не было, за околицей, по правую руку от терема, где ныне овраг, текла большая полноводная река. Чернавой её называли. И проживала якобы в тереме рядом добрая барыня, тоже Чернавой, к