– Сэр! – воскликнул констебль Уискер. – Вы сказали, что дело не в загуле, но замечу, что наши и до того самовольно покидали свои посты. Есть основания полагать, что имеет место именно «Д-об-ИК»?
– Кручинс, – коротко сказал Гоббин, и усатый сержант поставил на стойку полицейский шлем.
Присутствующие недоуменно уставились на него, ожидая пояснений.
– Шлем констебля Доббса. Найден в канаве возле его тумбы. Как вы видите, на нем следы…
– Это кровь! – воскликнул кто-то из констеблей.
– Повышение до комиссара полиции за наблюдательность, Шоппли, – раздраженно сказал Гоббин. – Это единственная улика. Пока не найден труп, считать, что Доббс мертв, преждевременно. Что ж, вы ознакомлены с ситуацией, господа. Кое-кто из вас еще не сталкивался с процедурой «Д-об-Ик», поэтому сержант Брум ее сейчас озвучит.
Все-по-полочкам прокашлялся и завел своим утомительным конторским тоном:
– Расследование исчезновений поручено сержанту Кручинсу, под его начало переходят шестеро констеблей – он их выберет лично. Остальные продолжают регулярную службу за некоторыми уточнениями. С этого момента и до завершения дела уличным констеблям вменяется дежурить и проводить обходы только в парах. Кто будет замечен разгуливающим по городу в одиночку, незамедлительно получит взыскание. На время расследования полицейский паб «Колокол и Шар» закрывается. Также вступает в силу запрет на посещение других пабов, кабаре и прочих подобных мест. Променады в парках, поездки в другие районы Габена, прочие дела личного характера за пределами ваших домов запрещены. После окончания смены о своем не-исчезновении докладывать сюда, констеблю Пинчусу на приемник пневмопочты. Кто не доложит, будет считаться пропавшим. И лучше в таком случае вам и правда пропасть. Каждому констеблю для самозащиты будут выданы «реддинги» и запас патронов. Обо всех странностях и подозрительных происшествиях незамедлительно докладывать…
– Самое главное, Брум, – напомнил Гоббин.
– Самое главное, – кивнул сержант. – На дело и все связанные с ним обстоятельства наложена строжайшая секретность. Никто не должен прознать, что творится, – особенно хорьки из «Сплетни». Выуживание сведений из ваших личных «сверчков», напротив, поощряется, но должно быть проведено без объяснений «сверчкам» подробностей. Кто проболтается, будет немедленно разжалован до обывателя и предстанет лично перед господином главным судьей Соммом. Рты на замки, парни. При этом глаза, уши и носы пошире.
Гоббин пошевелил крючковатым носом и грозно добавил:
– Мы перевернем этот трухлявый город, заглянем в каждую дыру, под каждую половицу, но найдем наших. Это личное оскорбление, господа. В полицию Тремпл-Толл плюнули, и мы это не стерпим. Вопросы?
– Может быть, вызвать мистера Мэйхью? – неуверенно спросил констебль Гун. – Все же он лучший сыщик в городе.
– Никакого Мэйхью! – рявкнул сержант Кручинс. – Я проведу расследование не хуже.
Слово взял Лоусон:
– Я бы рекомендовал включить и поставить в строй констеблей-автоматонов. Сейчас они пришлись бы как нельзя к месту.
– Твои рекомендации не требуются, старичье, – гневно ответил старший сержант. – Эта рухлядь стоит в подвале уже двадцать лет – она давно сломана. И к слову, я выдаю тебе личное разрешение ходить в одиночку, Лоусон: если ты пропадешь, мы с этим вынужденно смиримся и не станем тебя искать.
Хоппер подумал, что лучшего момента высказать уже какое-то время вертевшуюся у него на языке просьбу, может не представиться.
– Сэ-эр, – осторожно вставил он, – а можно мне другого напарника, раз уж такое дело?
– Ты спятил, Хоппер? Что за бред? Бэнкс – твой напарник.
– Но, сэр, мы не то чтобы ладим в последнее время и…
– Не слушайте его, сэр! – воскликнул побагровевший Бэнкс. – Мы отлично ладим!
Гоббин чуть склонился вперед и сцепил пальцы.
– Меня не интересуют ваши свары! Никакого другого напарника, Хоппер! Думаешь, у меня тут полные карманы свободных констеблей?
– Нет, сэр, но я…
Старший сержант дернул головой, и Хоппер решил, что лучше не договаривать.
– Брум.
– Вопросы и пожелания больше не принимаются, – сказал сержант Брум. – Все свободны. Разойтись!
***
Огромная неповоротливая фигура шевельнулась в тумане. На нее упал отсвет из жаровни, залив жуткое существо дрожащим багрянцем.
Хоппер встал на месте, испуганно глядя на это порождение ночных кошмаров. Бэнкс остановился и с неодобрением покосился на напарника.
– Ты чего?
– Да это… Оно…
– Ой, оставь! Когда это ты стал таким пугливым, Хоппер?
Напарник не ответил, и Бэнкс, махнув рукой, направился прямо к громадине у жаровни. Хоппер неуверенно двинулся следом.
На поверку страшное существо оказалось невероятно толстым продавцом жареных каштанов в грубом кожаном фартуке и грязном котелке.
– Эй-йей! – завидев их, воскликнул торговец. – Жареные каштанчики! Хрустящие, с трещинками, вкуснющие! Всего два фунта за рожок! Фунт – за полрожка!
Бэнкс тут же нацепил деловой вид – надвинул на лоб шлем, упер руки в бока и поцокал языком.
– Два полрожка.
– Может, один целый, господин констебль? – удивился торговец.
– Сказано же: два полрожка. Тугоухий?
Обладатель фартука состроил на лице лживо приторное выражение и склонился над жаровней. Скрутив из старых газетных листков небольшие рожки, он принялся набирать в них каштаны, подцепляя их с решетки короткими щипцами.
– И выбирай те, что получше, угольки можешь оставить себе, – добавил между тем Бэнкс и, будто позабыв о торговце, задумчиво глянул на стоящую неподалеку синюю тумбу с четырьмя торчащими во все стороны трубами.
– Тумба Доббса выглядит заброшенной, хотя прошло… сколько там, Хоппер? – как бы невзначай проронил он.
– Совсем ничего, – выдал Хоппер заранее условленный ответ.
– Верно. Совсем ничего прошло. – Бэнкс покосился на торговца, и тот ожидаемо «запустил шарманку» в духе всех торгашей-болтунов, которым обычно и повода не нужно, чтобы посплетничать:
– Эх, мистер Доббс… Жаль, он куда-то пропал. Очень приветливый господин и лучший покупатель – лично скупал две трети моих каштанов. Без него торговля совсем не идет.
– Ты же был тут, когда он пропал?
– Да, сэр. Где ж мне еще быть? Я тут всегда – до глубокой ночи.
– Видел, как он отходил от тумбы?
Торговец наполнил один рожок наполовину и протянул его Бэнксу, сопроводив каштаны прищуренным взглядом.
– А вы что, допрашиваете? Меня другие констебли уже допросили.
Бэнкс скорчил зверскую рожу и, глянув на Хоппера, угрожающе сказал:
– Сдается мне, у нашего любезного мистера продавца каштанов возникло острое желание собирать свои каштаны с земли, если вдруг его жаровня случайно перевернется.
– Так же подумал, – сведя брови на переносице, пробурчал Хоппер.
Торговец мгновенно понял, что ему и правда лучше не отнекиваться, и повторил то же, что говорил раньше другим констеблям:
– Не видел, как мистер Доббс пропал. Я-то занят был – газетку почитывал, особо не глядел по сторонам. Слышал его голос, а потом взгляд поднимаю, а его нет уже. Решил было, что отошел он.
– Голос? Он говорил с кем-то? Видел кого-то рядом с тумбой? Может, личностей странных?
– Ну, с кем-то он точно говорил. Но никого особо странного я не видел. Проехал почтальон, прошла мисс с коляской, проковылял бродяга, стайка детей шмыганула. Был какой-то доктор…
Констебли разом встрепенулись.
– Доктор?! Что еще за доктор?! Высокий, белый, как мертвец, весь в черном и с мерзким презрительным выражением лица?
– Нет, невысокий господин с саквояжем, в коричневом костюме, у него еще были очень пышные бакенбарды.
Бэнкс и Хоппер одновременно испустили вздох облегчения.
– Когда исчез констебль Доббс? – спросил Хоппер. – Сколько на часах было?
Торговец пожал плечами.
– Да в восемь его уже не было. С башни ударил колокол, и я стал собираться. Каштаны совсем не шли, да и дождь начинался. Вовремя я, надо сказать, ушел – потом же как полило. Давненько таких ливней не было. А поутру тут уже толпились другие констебли. Там нашли шлем мистера Доббса. – Он ткнул рукой, указывая на канаву у края тротуара.
– Именно там нашли шлем?
– Ну да. Ваш второй рожок, господа. С вас, два фунта.
Бэнкс передал один рожок Хопперу, нехотя заплатил, и констебли направились к тумбе.Остановившись у нее, они тут же уселись на ящики, служившие Доббсу, очевидно, чем-то вроде служебного дивана (пропавший констебль был очень ленивым и частенько получал нагоняй за то, что нес службу едва ли не лежа).
Бэнкс сунул руку в газетный рожок и зашипел:
– Горячо! Треклятый торгаш, мог бы и предупредить!
– Так из жаровни же, – заметил Хоппер и подул в свой пакет, подняв облачко золы.
Поглядывая на снующих мимо прохожих, констебли принялись хрустеть каштанами. Оба думали о своем. Хоппер терзался сомнениями, выбирая в первую очередь наиболее вкусные с виду каштаны, а Бэнкс, бросая короткие взгляды по сторонам, делал определенные выводы о том, что видел: его интересовали брусчатка, окна дома напротив, темнеющий в стороне подъезд, канализационные люки (ближайший был слишком далеко).
Наконец он нарушил молчание:
– Так что думаешь, Хоппер? Есть мысли?
– Думаю, что ты зря рассчитываешь, будто я тебя простил. И вообще, я считаю, что ты подлец, Бэнкс.
– С чего это?
– Мы сейчас должны не у тумбы Доббса ошиваться и свидетелей опрашивать, а на своем посту на вокзале стоять. Если бы я мог туда отправиться…
– Вот только ты не можешь, – осклабился Бэнкс.
Коварства толстяку и правда было не занимать. Хмырр Хоппер порой проявлял настоящую детскую наивность и из-за этого частенько попадал в неприятности, любезно подложенные ему в виде раскормленных свиней Бэнксом. И вот сейчас, несмотря на то, что Хоппер зарекся встревать во все, что не касается его прямых служебных обязанностей и уж точно ни в коем случае не поддаваться на уловки Бэнкса, он снова умудрился нарушить данное себе слово.