С Владимиром Ивановичем шутки плохи. Нет, не так… С ним шутки хороши. Или нет… Короче говоря, разговаривать он умеет не хуже Кости. Даже лучше. И разозлить его невозможно. Никогда не кричит, а все слушаются – даже странно.
Косте, например, самому было удивительно, что он слушается Владимира Ивановича. Как-то всё само собой получается – не хочешь даже, а слушаешься. Так было с самого начала.
К доске Владимир Иванович вызывал редко, и только ленивых. Обычно он расхаживал по классу и разговаривал, просто разговаривал. И всё время задавал вопросы. Ему отвечали с места. И всегда получалось так, что неверный ответ поправляли сами ребята. А когда разгорался спор, Владимир Иванович садился за стол и слушал. Ему нравилось слушать, как ребята спорят. А в конце урока человек пять или шесть получали отметки. Обычно уроки литературы проходили шумно. Поэтому всегда можно было узнать, кто не подготовился. Они сидели тихо.
Сегодня Костя должен был сидеть тихо. Это получалось даже обидно. Не выучил, например, географию и сиди себе тихо. Повезёт – не спросят, и всё в порядке. А здесь не спросят – всё равно видно, что не выучил. В общем, чем тише сидишь, тем хуже.
Перед уроком Костя полистал хрестоматию. Он читал, перескакивая со страницы на страницу. В голове у него ничего не осталось. Почему-то запомнилась только одна фраза: «Вы меня губите! – закричал Дубровский». Но зато эту фразу просто невозможно было выбить из головы. Костя помнил даже страницу – 183. И чем больше старался Костя вспомнить что-либо другое, тем назойливее лезла в голову эта фраза. Костя даже видел её – чёрным по белому: «Вы меня губите!» Страница 183.
Когда Владимир Иванович вошёл в класс, Костя вскочил и громче всех хлопнул крышкой. Владимир Иванович отметил, кого нет на уроке. Костя громко подсказывал дежурному, хотя его не спрашивали. Вообще, Костя начал суетиться с самого начала – он боялся сидеть тихо.
– Ну вот. Мы теперь уже прочли всего «Дубровского», – сказал Владимир Иванович. – Так?
– Так! – согласились ребята.
– Так! – крикнул Костя.
– Давайте поговорим об основных героях. Только, пожалуйста, сами. Кто хочет?
Лена Никифорова подняла руку:
– Я хочу про Дубровского. Он был смелый. И сильный. И никого не боялся. И… и вообще он был хороший.
– Почему ты думаешь, что он был хороший?
– Потому что он был смелый. И ещё – он любил Марью Кирилловну… – Лена замолчала.
– Что ты ещё знаешь о Дубровском?
– Вообще он мне понравился.
– Мне он тоже нравится, – сказал Владимир Иванович. – Только, понимаешь, когда ты говоришь о человеке, что он хороший или плохой, то этого мало. Нужно ещё объяснить, почему ты так думаешь. Чтоб и другим было ясно, что он хороший. А то ведь тебе могут просто не поверить.
– Он ненавидел Троекурова, – сказал кто-то.
– За что?
– За то, что Троекуров отнял у них дом.
– Правильно, – сказал Владимир Иванович. – За это, конечно, не полюбишь. Но человека прежде всего узнают по его поступкам. Какие же поступки Дубровского говорят о том, что он смелый, сильный и, как сказала Лена, хороший?
– Он не побоялся и убил медведя, – сказала Лена.
– Верно, Владимир Иванович, он же не побоялся, – вставил Костя.
Владимир Иванович мельком взглянул на Костю. Затем он встал, прошёлся по классу. Так он ходил с минуту. Пользуясь передышкой, ребята зашелестели страницами: они выискивали поступки Дубровского.
– Ну вот что, – сказал Владимир Иванович. – Слушайте: в Кистенёвку пришли фашисты. Что делает Дубровский?
Шелест страниц прекратился. Все с удивлением смотрели на Владимира Ивановича. Он сел за стол и весёлыми глазами оглядел класс.
– Тогда ещё фашистов не было, – неуверенно сказал кто-то.
– Не было, – согласился Владимир Иванович. – Но мы на минуту представим, что были.
– Он будет с ними сражаться, – сказала Лена.
– Пожалуй. Почему ты так думаешь?
– Потому что он не побоялся медведя.
Но тут уже с Леной стали спорить другие ребята. Одно дело – медведь, а другое – вооружённые фашисты.
Кто-то сказал, что Дубровский Троекурова не побоялся: выгнал его, а у Троекурова было много слуг. С Троекуровым все боялись связываться, а Дубровский не испугался. Наконец вспомнили, что сто пятьдесят солдат штурмовали укрепления Дубровского. А он, раненый, был впереди.
– А ещё влюбился в Марью Кирилловну, – басом сказал Дутов. – И ещё он…
Но Дутову говорить не дали: речь шла о мужестве, любовь тут ни при чём.
Постепенно выяснилось, что Дубровский был смелый и решительный человек. Теперь это стало совершенно ясно по его поступкам.
Все были согласны – Дубровский не согнётся перед фашистами и вообще перед кем угодно.
– А Шабашкин? – спросил Владимир Иванович.
– У-у-у… – завыл класс.
Этот гад Шабашкин стал бы, конечно, полицейским или старостой.
– Почему? – спросил Владимир Иванович.
С Шабашкиным расправились в две минуты. Каждому ясно, что человек, который кланяется богатому и издевается над бедными, – человек трусливый и подлый.
Владимир Иванович больше молчал. Говорили ребята. Только Костя, которому говорить было нечего, время от времени кричал: «Верно!» – или: «Неверно!» Зато кричал он громче всех – Костя боялся сидеть тихо.
Потом фашисты ушли из Кистенёвки, и там стало спокойно. Потише стало и в классе. Но ненадолго.
– В реке тонет человек, – сказал Владимир Иванович. – Подумаем, кто как поступит.
Через несколько минут выяснилось:
Дубровский поплывёт спасать.
Троекуров пошлёт слугу.
Кузнец Архип бросится в воду во всей одежде (если тонет не Шабашкин).
Шабашкин подождёт, пока человек утонет, и составит протокол.
Марья Кирилловна разнервничается и заплачет.
И каждый раз Владимир Иванович спрашивал: «Почему?» И ребята старались доказать почему. Это было очень интересно – доказать. И это было не так уж трудно для тех, кто заранее прочитал повесть. Только для Кости время тянулось медленно. Он уже чуть не охрип, вставляя свои «правильно» и «неправильно». А как он старался! Он ужом вертелся на парте, вскакивал, садился, прикладывал руку к сердцу и даже погрозил кулаком Дутову, когда тот сказал про Марью Кирилловну. Но кажется, он немного перестарался. Забывшись, он грохнул кулаком по крышке в тот момент, когда случайно в классе было тихо.
– Неправильно! – рявкнул Костя.
– Что неправильно? – спросил Владимир Иванович.
Костя ошалело заморгал глазами. Он и сам не знал, что неправильно.
– Так что же неправильно, Костя? – повторил Владимир Иванович.
Костя мучительно соображал. Он даже запыхтел, как Дутов. На секунду ему стало противно. Но только на секунду. Нужно было выкручиваться.
– Неправильно… вот это… что Дутов говорил!
– Про Марью Кирилловну?
– Ага! – обрадовался Костя. – Про Марью Кирилловну. Верно неправильно, Владимир Иванович?
– Ну, это ведь мы давно выяснили, – сказал Владимир Иванович. – А сейчас что неправильно?
– Сейчас?
– Да, сейчас. – В глазах Владимира Ивановича запрыгали весёлые огоньки.
– Сейчас… А вот… – Костя напрягся, ожидая подсказки.
Но класс молчал. Все ждали, что скажет Костя. Ведь это же Костя! Никому и в голову не пришло, что ему нужно подсказывать.
– Вот это… – И тут Костя вспомнил: – Они хотели его погубить! – воскликнул он.
– Кого погубить?
– А Дубровского! – радостно сказал Костя. – Он сам кричал: «Вы меня губите!»
– Ну и что же?
– Вот и неправильно, что его хотели погубить.
Владимир Иванович улыбнулся. Косте стало нехорошо.
– Кто же хотел его погубить?
– А там… на странице сто восемьдесят три.
Ребята ещё ничего не поняли. По классу пронёсся шелест страниц. Все искали страницу 183. Там действительно было написано: «Вы меня погубите! – закричал Дубровский».
– Так кто же хотел его погубить? – спросил Владимир Иванович. – Эти слова он говорит Марье Кирилловне.
– Вот она и хотела.
Ребята засмеялись. Но не от восторга. Смеялись над Костей; он чувствовал это.
– Но сейчас мы говорили об Андрее Гавриловиче, – сказал Владимир Иванович.
Владимир Иванович по-прежнему улыбался. Голос у него был ровный. Казалось, он просто не понимает, что Костя не подготовился.
«Притворяется», – подумал Костя. Но отступать было некуда.
– Андрей Гаврилович тоже хотел его погубить!
Ребята захохотали.
– Эх, Костя, – сказал Владимир Иванович. – А ведь Андрей Гаврилович – отец Дубровского.
Костя насупился и сердито взглянул на Владимира Ивановича.
– Я не читал про Дубровского.
– Не успел?
– Не успел.
– Чем же ты был занят?
– А я не был занят.
– Не был занят и не успел. Непонятно.
Ребята снова задвигались, на лицах появились улыбки. Они знали Костю. А Костя знал, что в этот момент весь класс смотрит на него и ждёт, что он скажет. И всё же Костя задумался. Владимир Иванович – это не Владик и не Зинаида. Он разговаривает, как будто приятель. Только от таких приятелей будешь два дня в затылке чесать. Нет, лучше не связываться.
– Владимир Иванович, я не выучил, – сказал Костя. – Я же честно признался. Поставьте мне двойку – и всё.
– Да мне двойки не жалко, – весело сказал Владимир Иванович, – мне тебя жалко, что ты Пушкина не читаешь.
Костя почувствовал, как Невидимка толкнул его в бок маленьким своим кулачком. «Смотри-ка, тебя жалеют», – шепнул он.
И Костя, подчиняясь Невидимке, послушно открыл рот.
– Почему это меня жалко? – сказал он. – А может, Дубровского вовсе не было. Может, его выдумали. Я, например, никакого Дубровского не видел.
– Ну конечно, – согласился Владимир Иванович. – Индийского океана тоже нет.
– Почему это нет? Он около Индии!
– А ты его видел?
– Не видел.
– Значит, нет Индийского океана, – вздохнул Владимир Иванович. – Раз ты не видел – нет, и всё. И Австралии нет. И Африки.
Ребята засмеялись. А Невидимка уже барабанил кулаками в Костину спину и зудел: «Смелее, смелее!»