— Нет, Юзек, — подняла его с колен Нюрка, — это самый лучший подарок. Я так тебе благодарна. Эта чашка мне о том напомнила, что нельзя было забывать. А я забыла.
— О вскшесении мертвых? — спросил пораженный Юзек.
Нюрка кивнула. Она коснулась губами его щеки. Так, наверное, можно. Такой поцелуй беленькая панночка простит.
Совсем ошеломленный Юзек остался стоять, прижимая ладонь к щеке. А Нюрка схватила чашку и убежала.
Ночью мать легла с ней, обняла и зашептала, что Нюрка ее сегодня так напугала, так напугала. Ну совсем как тогда.
— Когда?
— А ты не помнишь? Это я во всем виновата. Я сильно голосила, когда нас забирали. Тебя, бедную, криком своим перепугала до полусмерти. А когда успокоилась, гляжу, а на тебя столбняк напал. Как сегодня. Ничего не слышишь, не отвечаешь. Ты очнулась только в теплушке. Баба рожала, ребенок закричал, ты и ожила.
— Василек! Василька помню. А до того… Мама, а ты помнишь, как я чай хотела пить, а было нельзя, а вы смеялись потом.
Мама вспомнила и тихонько засмеялась.
— А чашку?
Да, кажется, была такая. Нюркина. Вроде бы, бабушка подарила. Надо же, Ося ухитрился похожую купить.
— Мама, а где моя бабушка?
Мама засопела.
— Давай напишем ей письмо, как Юзек своим, — попросила Нюрка, — она к нам в гости приедет, как в детстве.
Мама прижала Нюркину голову к своей груди и зашептала в самое ухо, что не надо, что так будет лучше.
— Почему? — вырвалась Нюрка. — Разве нам так лучше?
— Не нам, — опять прижала ее голову к себе мама, — а им. Для них лучше, если у них нет таких родственников и не было.
— А как же Юзек? Он ищет своих.
— У него другое дело. Его семья в Польше.
Нюрка не успела все понять, отец на них прикрикнул, чтоб спать не мешали.
Юзек засиял довольно, увидев утром, что Нюрка пьет из белой чашки. Дотронулся непроизвольно до своей щеки. Нюрка сдвинула брови. Вот не сделай он такой жест, не прояви никак, что не забыл поцелуй, Нюрка бы огорчилась. Он не забыл. Нюрка все равно огорчилась.
Прошла зима. Вестей не было. Юзек сильно приуныл.
— Не отчаивайся, — сказала Нюрка, когда он уже битый час пустым взглядом смотрел в окно.
Там и видно ничего не было. Текли струи дождя по стеклу.
— Я не отчаиваюсь, — ответил печально, не отрывая глаз от окна.
Спросил:
— А ты?
— А что я?
Господи, неужели он догадывается? Неужели она выдала себя? Не надо ему это…
— Не мертвый только з-за тебя, Анночка.
Ах, вот он о чем. Ну что это он опять вздумал благодарить. А ей было показалось…
— Не надо, Юзек.
Юзек зашел, пошатываясь.
— Ты не пьяный? — ахнула Нюркина мать.
Юзек отрицательно покачал головой, отказался есть и скрылся куда-то в угол, с глаз долой. Не похоже на него. Нюрка ринулась следом:
— Юзек!
Он поднял затравленный взгляд, опустил и заговорил быстро, путая русские и польские слова. Волновался, значит. Нюрка разобрала, что он хочет, чтобы когда его здесь не станет, а придет весть от его семьи, чтобы им передали, что он никогда не брал чужого. Так и сказали его маме. И Анночка чтоб знала.
— Да ты что, — растерялась Нюрка.
Но он не захотел разговаривать больше, а она не знала, что делать. Тронула за плечо и отошла. Появился отец. Не успел он поинтересоваться, где Ося, не заболел ли, как постучал дядя Мыкола.
— Ой, лыхо! — сказал он прямо с порога.
Да так серьезно, что у Нюрки сердце в пятки опустилось. И было с чего. Каптерщик из вольнонаемных, кот шелудивый, продал куда-то на сторону лес — бревна, что привезли на шахту для креплений. Воровство по мелочи за ним давно водилось, но чтоб в таких размерах! А все потому, что нашел, как спихнуть на Осипа. Тот же ведомость на прием леса заполнял. Каптерщик ходит ухмыляясь. Вражеская, говорит, проделка. “Лес исчез? А кто тут у нас работает?” Ни стыда, ни совести у людей не осталось.
Отец побледнел. Юзек сидел угрюмый. Один дядя Мыкола суетился и говорил, что сейчас они что-нибудь придумают. Так не бывает, чтоб не было выхода. Да что ж это деется, невинных людей подставляют.
— Ничего не докажешь, — хмуро возразил отец. — Эх, говорил я держаться от конторы подальше.
Ничего они не придумали. Кто Осип и кто каптерщик? Понятно, которому поверят власти.
— Анночка, Анночка, — позвал Юзек перед уходом на работу, но толком не сказал ни слова, попрощался.
— Мама, что теперь будет? — спросила Нюрка, когда за ним закрылась дверь.
Мама голову опустила и заплакала.
Нюрка побежала вслед за Юзеком. Не догнала.
Весь день их трясло, как в лихорадке. Вечером Юзек вернулся.
— Не знайджено ешчо, — ответил на немой вопрос, обнаружили ли недостачу леса.
Сел и понурился. Пиджак не снял, не почистил, как обычно.
Мать взялась ужин накрывать.
Они обернулись на звук испуганно. Вошел дядя Мыкола:
— Чого як на похоронах?
Сообразил, что плохую шутку сказал, закряхтел.
Оглянулся и зашептал, что один надежный человек из Холодной Балки берется списать тот лес. Как негодный. Выправит документы. Заплатить надо.
— Это не есть правда, — поднял глаза Юзек.
— Сиди, — махнул на него отец. — Ты жить хочешь?
— Юзек, пожалуйста, — попросила Нюрка.
Это же единственный выход, как он не понимает! А Юзек точно не понимал, даже с облегчением заметил, что платить все равно нечем.
— Я вже думав, — вздохнул дядя Мыкола. — Можно у людэй запытаты. У всех заначка есть, хоть и крохотная. Ну не дадут же погибнуть человеку! Оно конечно, у всех дети, семьи. Но должны ж понимать!
Они молчали, обдумывая.
— Ося, — возбужденно поднялся с места Нюркин отец, — а те монеты, ты их не потратил, они до сих пор у тебя?
— Какие монеты? — удивился Юзек.
— Мы когда пиджак твой стирали, монеты нашли. Нюрка обратно зашила, — пояснил отец.
Юзек пожал плечами: не знает он ничего про пиджак. Его собственный разорвался в дороге, а этот сняли с покойника и ему дали.
Нюркин отец вспорол пиджак и извлек на свет Божий две серые монеты. Юзек изумленно глазами захлопал. Старшие мужчины обрадованно засовещались. Дядя Мыкола попробовал на зуб, кивнул довольно, стал жалеть, что нет цыган — разве в Холодной Балке дадут хорошую цену, с ними не поторгуешься.
— Какие торги в такой ситуации, — возмутился Нюркин отец.
— Торги уместны в любой ситуации, — заверил его дядя Мыкола.
Юзек покрутил пиджак в руках. Может, тут еще что есть? Нашел фотографию, посмотрел на надпись и отложил в сторону. Сказал, что монеты литовские, фотография подписана, видимо, тоже по-литовски. А он даже не помнит предыдущего владельца.
Значит, его сердце не занято! Нюрка было обрадовалась, слов нет как, потом опомнилась. Устыдилась.
— Ну, бабы, молитесь, чтоб все удачно прошло, — попрощался дядя Мыкола. — Подсудное же дело.
Спать легли притихшие.
— Дай Бог, чтоб получилось, — сказал отец матери, но Нюрка расслышала: — Столько людей рисковать будут. Ох, полетят головы в случае чего.
Нюрке стало страшно.
Юзек веселым не выглядел. Опять попрощался перед уходом. Нюрка не усидела дома. Не могла смотреть на мать и разговаривать о пустом, зная, что сейчас решается. Пошла к сосне. Прислонилась к стволу. Зажмурилась. Перед глазами всплыл образ Матери и Отрока. Смутный. Лики Нюрка помнила плохо. А слов не было. Больше всего вспоминалась обгоревшая трещина.
Так и нашел ее Юзек, зажмуренную, у дерева.
— Анночка! Анночка!
Она бросилась к нему обрадованно, а он протянул руку, разжал кулак. На ладони лежали две монеты. У Нюрки в глазах потемнело. Не получилось!
Юзек… улыбался.
— Не потшебовалися! Анночка, не потшебовалися!
По его словам, на шахте тайно работала комиссия. Нашли нарушения. Сегодня были аресты. Тот человек, каптерщик, много чего натворил. Все всплыло, в том числе и его махинации с лесом.
— Не обвиняют мне! — сиял Юзек.
Никто его ни в чем не винит!
Нюрка комок в горле проглотила.
— Наши знают?
Юзек кивнул. Он сразу побежал домой, маме и Анночке рассказать. А отец и дядя Мыкола пошли искать купить самогонки. Наверно, уже вернулись.
Юзек откашлялся, волнуясь.
— Анночка, не самый подходящий час говорить об этом.
Он, мол, все понимает. Он может ждать еще сколько угодно, как ждал. Но есть ли у него надежда? Время лечит, он не просит забывать, но может быть… Юзек смутился.
— Ты о чем, Юзек? — Нюрка от его новостей еще в себя не пришла, совсем не поняла, что он хочет сказать.
Она ведь сюда на могилу к своему любимому приходит? Жениху? Цветы носит, стоит часто и грустит. Из-за этой любви и отказывала всем?
— Ты дядечку Степаныча знаешь? У которого голос красивый, но он поет редко? Здесь их первенец похоронен. Я ему цветы ношу, он у меня на глазах родился и на глазах умер.
— Як же так, — Юзек посмотрел на крестик с одной-единственной датой, датой и рождения, и смерти.
Он должен был догадаться, сосчитать, на работе все считает, а тут не додумался. Анночка в том году сама еще ребенком была, какая любовь. Зря он мучился. Или не зря? Юзек погрустнел. Может, у Анночки есть любовь? Он же видит, что ее мысли кем-то заняты. Нет у него надежды.
Нюрка только сейчас поняла, что он ей пытается сказать о своей любви. К ней! Он тоже целый год страдал от неразделенной любви!
— Юзек, ты фотокарточку видел? Из пиджака? Я уверена была, что это твоя невеста, что ты от нее весточку выглядываешь. Что я тебе не нужна, что я напрасно тебя всю жизнь ждала. Тебя одного.
Они посмотрели друг на дружку, начиная верить, что это не сон. Улыбнулись. Потянулись обняться. Нюрка смутилась. Юзек прижал ее к себе. Даже не поцеловал, просто губами до виска дотронулся, носом потерся, ласково прядь выбившуюся ей за ухо поправил. А потом все-таки сжал крепко, нашел ее губы губами и поцеловал.
— Почему же ты мне вчера не сказал?
— Не хотел, чтобы ты ешчо из-за мне страдала, когда мне не станет. Думал, достало чи одной похжебеной милошчи.