— Погребенной любви? У меня? Вот глупый.
— Глупый и есть. А что, правда, всю жизнь ждала?
— Правда. Я тебя не видя полюбила. Уже знала, что это ты. А у тебя как было?
А он думал, что умер и увидел ангела. А потом ангел оказался Анночкой. Она одна его на этом свете держала, ради нее не отчаивался.
— Юзек.
Они бы так долго простояли, но залаяла где-то собака. Нюрка вздрогнула. Юзек сказал, что их заждались, сейчас искать будут. Они взялись за руки и пошли задами Волчьей Балки домой, стараясь соприкасаться плечами. Поглядывали друг на друга и улыбались. В переулке руки расцепили, постеснялись людей.
Мама уже накрыла на стол. Сварила картошки, яичек, достала лук, остатки соленых огурцов из бочки. Сала нарезала. Разлила мутноватую жидкость по кружкам, Мыкола-таки где-то нашел самогонку, в Волчьей Балке ее не водилось, никто из здешних не пил и потому не гнал. Нюрке плеснула на дно ее белой чашки.
— Ну, хлопче, ты в рубашке народился, — выпил свою кружку до дна дядя Мыкола.
Огурцы уже помягчали, но ничего, пошли на закуску. Юзек почти не пил, сидел и поглядывал на Нюрку. Она на него.
Ушел дядя Мыкола.
Юзек решился, объявил о них с Анночкой.
— Ну наконец-то, — разулыбалась захмелевшая Нюркина мама. — Объяснились. А то мы все смотрим и думаем, долго вы еще друг от друга прятаться будете да страдать.
— Сходите зарегистрируйтесь, — одобрил их Нюркин отец.
— Я бы хотела в церкви венчаться, — сказала Нюрка.
Родители вмиг протрезвели.
— Ты с ума сошла или шутки шутишь? Осип чудом смерти избежал, мы уж и не надеялись, а ты его голову опять в петлю совать вздумала? Запишитесь, как все, и ладно, — хлопнул по столу отец.
— Не вздумай! — поддержала его мать. — Неровен час, проследят после регистрации, у людей были неприятности.
Нюрка притихла.
— А мы до… — прошептал ей Юзек.
— Куда это вы собрались? — полюбопытствовала Шура. Пять утра, а ей не спится, уже возится в огороде!
— В область, на толчок. Хочу обновку прикупить к свадьбе, — ответила ей Нюрка то, что и родителям сказала.
— Зря время потеряете, наша толкучка дешевле, — попыталась отговорить их Шура.
Когда они добрались до церкви в областном городе, Нюрка засомневалась. Здание облупившееся, купола ободраны, крестов нет, двери закрыты.
— А зачем вам священник? — не пустила их дальше порога еле передвигающая ноги старушка. Посмотрела на них с большим подозрением.
— Дядя Мыкола с Волчьей Балки просил долг вернуть, — помахала пакетом с гвоздями Нюрка. Это было чистой правдой.
— Я передам, — старушка была непреклонна.
Нюрка тоже:
— Просил лично в руки.
Священник посмотрел на них и сразу все понял.
Завел внутрь. Закрыл все двери на засовы. Окна и так были закрыты. К Нюркиному удивлению, в храме было пусто и некрасиво. Как после побоища.
Священник затеплил несколько лампадок.
— Католик? — переспросил Юзека. — Разрешение бы письменное от твоего духовенства иметь.
— Ничего, обойдемся, — успокоил он огорчившуюся Нюрку и принес венцы.
“Короны!” — ахнула Нюрка. Как у короля с литовской монеты. Обручи с зубцами.
— С каменьями венцы отобрали, все отобрали. Чашу забрали, кресты сняли, — жаловался священник, приготовляясь к обряду. — У нас собор был, три престола, — говорил он непонятные Нюрке слова.
Она посмотрела на своего Юзека. Князь! Обруч с зубцами как будто создан был для его головы. Юзек посмотрел на нее и улыбнулся. У него в глазах она прочитала, что и он ею любуется. Его княгиня.
Ни в какую книгу их, естественно, записывать не стали. Священник вывел потихоньку и благословил на прощание.
Толкучка оказалась дорогая, дороже, чем у них. Нюрка купила платок, хотя ей нужнее было бы платье, а не платок, да еще по такой цене. Но не возвращаться же с пустыми руками. Юзек совершенно не умел торговаться, он бы взял, почем продают, раз Анночке приглянулось. Нюрка шикнула на мужа, чтоб молчал. Он стоял и улыбался, пока она сбивала цену.
По их лицам мать сразу догадалась. Проворчала:
— Сделала-таки по-своему.
— Сделали, — поправил Юзек.
Тут же выяснилось, что маме надо проведать подружку и она не успеет вернуться засветло, там ночевать останется. Отца звал дядя Мыкола.
Их деликатно оставили одних на всю бесконечную ночь.
Эпилог
Нюрка родила Юзеку одного за другим двух сыновей. Старший — вылитый папа: темноволосый и кареглазый. Младшенький родился светленьким, потемнел с возрастом. Глаза унаследовал мамины.
Вестей из Польши Юзек не дождался. И попытки отложил — до лучших времен. Сыновей назвал в честь деда и брата Владиславом и Станиславом.
Дети подрастали, Юзек принялся учить их математике. Нюрка вздыхала, зачем от маленьких так много требует, но отец же, ему виднее. Втайне гордилась. Как же не гордиться? Крохи, а столько уже знают.
Жили Нюрка с Юзеком душа в душу.
Монеты она берегла “на черный день”. Фотографию барышни хранила, разве можно выбрасывать. Свою первую, вместе с мужем, сделала перед самой войной.
Во время войны все мужчины ушли на фронт. И Осип, Юзеком его только Анночка называла. Бабы и старики после освобождения Донбасса работали в шахте. Дети — на совхозных полях.
Во время войны Нюра еще раз побывала в том самом соборе, где их с Юзеком венчали. Вышло временное послабление, и некоторые церкви открыли. Священник служил другой. Куда тот делся — неизвестно, а расспрашивать было не принято.
Перед самым концом войны начали возвращаться уцелевшие мужики. Вернулся дядя Мыкола. Дядечка Степаныч бежал из немецкого плена, довоевал, а дома его долго не брали на работу. Новое клеймо — концлагерь.
Хорошо, во время оккупации сгорели все старые документы, весь областной архив, на людей больше не было “дел”, а новых после войны не завели, не до того было, восстанавливали шахты. Бывшие кулаки и так помалкивали о своем прошлом, а теперь и вовсе детям и внукам ничего не рассказывали. Говорили, что сами сюда когда-то приехали на работу, от голода спасались. Следующее поколение вступило в жизнь без опаски, ни о чем не догадываясь.
Юзек пропал без вести. После войны Нюра подавала запросы, ее вызвали в военкомат и объяснили, что в его случае это означает — погиб. Пал смертью храбрых, защищая советскую Родину. На Курской дуге. Пехота против танков. В той мясорубке мало кто уцелел. И мало кого опознали. Сыновья потом ездили на Курскую дугу. Монумент. Противотанковые ежи. Имен не осталось.
— Эх, не дожил Осип до Победы, — сказал как-то состарившийся Нюркин отец совсем седому дяде Мыколе, — до Польши бы дошел, своих бы встретил.
Сказал тихо, чтоб ни Нюра, ни внуки не слышали.
— Кто его знает, может, и не пустили бы за границу. Царство ему Небесное! Хороший был человек.
Нюрка на фотографию Юзека смотреть не любила, она его и без фотографии помнила. А карточку беленькой барышни иногда доставала, когда никого дома не было. Сочувствовала ей очень. Не выпало той такого счастья, как Нюрке.
— Учитесь, — говорила детям, — чтобы отец вами гордился.
И они выучились. Один — во Львове. Второй — в Москве. Женились. Карьеру начали делать. В Волчью Балку не вернулись. Тут бы Нюре жить да радоваться, внуков ждать, а она слегла. Проболев месяц, скончалась — скоротечный рак желудка. Сказалось голодное прошлое.
Станислав и Владислав приехали. Потихоньку договорились, чтобы отпевали маму в церкви. Она ходила туда всего два раза в год по большим праздникам, но откуда-то они помнили, что ей так хотелось. Похоронили Нюру не на новом кладбище, где лежали ее родители, а на старом. Под сосной. Решили дети, что так мама будет ближе к папе, она же часто к той сосне ходила, наверное, потому, что там папа ее первый раз поцеловал и в любви признался. Там ей и лежать. Сунули взятку, и место нашлось.
Имущество раздали соседям, дом продали, себе на память кое-что оставили. Больше они в Волчью Балку не приезжали.
Две монеты, белая чашка и обгоревшая икона, которую перед смертью отдала Нюре мать, а та по привычке прятала, перешли к Нюриной внучке Анночке.
— Папа, — заинтересовалась раз маленькая девочка, — почему Аню Свиридову Анечкой дома называют, а меня Анночкой?
Станислав Осипович ей объяснил, что так его папа звал его маму.
— А как бабушка дедушку называла?
Станислав Осипович улыбнулся. Он помнил то счастливое время, когда отец был живой. Проклятая война…
— Юзеком.
— Почему?
— Не знаю. Такое вот прозвище ему придумала.
Возвращаясь из поездки по социалистической Польше, заехала к мужниным московским родственникам жена Владислава Осиповича. Рассказывала, что в отелях ее спрашивали при регистрации, не полька ли она. А она им объясняла, что это украинская фамилия.
Анночка пошла по стопам отца, Станислава Осиповича. В науку. Правда, в другую область. Зачем двум умным людям конкурировать, — смеялась она. Институт, аспирантура. Перестройку восприняла, в общем, с энтузиазмом. Что бы ни говорил Станислав Осипович, как бы ни защищал старый режим, изменения назрели.
Дядя подруги, известный питерский реставратор, приехал на работу в недавно переданный государством церкви то ли монастырь на Таганке, то ли просто храм. А может, там открылись реставрационные мастерские. Далекая от искусства и религии Анночка не поняла толком. Она бы долго еще смущалась и не решалась спросить сама, но подруга ей сказала, что показать ее дяде икону очень даже удобно, это его профессия. “Начало ХХ века, какой-то деревенский богомаз малевал, никакой ценности не представляет, — сказал реставратор, — а возни много с такой треснутой и обгоревшей доской”. Но взялся. Вернул сияющую, подлеченную икону со словами, что, хоть и деревенского богомаза работа, до чего приятно было с ней повозиться, так светло на душе от нее сделалось. Анночка после таких слов прятать икону не стала, а поставила на видное место. Нет-нет да взглянет. Матерь и Отрок в народной рубашке.