Когда наконец уже можно подняться со стула, адвокат останавливается перед дверью и не удерживается от последнего монолога:
– Так вот, чтобы окончательно прояснить ситуацию, хочу рассказать тебе, почему опоздал сегодня утром!
– Да я уже забыла об этом, не беспокойся. Наверняка ты просто попал в пробку…
– А вот и нет! – В голосе Луиджи трубит ликование. – У меня дома завелись муравьи!
Принимая мое недоумение за желание тотчас же узнать детали, Луиджи радостно продолжает:
– Просыпаюсь я и вижу в коридоре муравьев! Звоню жене – она ночевала сегодня у мамы – и говорю: «Где у нас средство от насекомых?» Она говорит, в шкафу, но я там уже смотрел. Она говорит: «Посмотри получше», я перерываю там все – если сейчас зайти ко мне домой, то там на полу просто взрыв из всех этих флаконов! – но от насекомых ничего нет, и тогда… Тогда я иду завтракать.
Луиджи оставляет небольшую вежливую паузу для ответной реакции, но я не успеваю ей воспользоваться.
– Я всегда завтракаю в одном и том же баре, уже много лет. Если кто-то хочет встретиться со мной или, допустим, меня убить, сделать это очень просто: нужно всего лишь прийти в бар напротив дома. Я вхожу и сразу сажусь за столик без заказа – там все и так знают, что мне принести.
В этот момент я замечаю, что Луиджи как будто сделался выше – ах эти волшебные дрожжи самоупоения! Мне также становится понятно, кто тот самый гипотетический судья, которому скучно разбирать дела про чужие крыши.
– После завтрака мне пришлось еще зайти купить средство от муравьев в магазине неподалеку и вернуться домой, чтобы везде побрызгать!
В конце рассказа Луиджи все-таки чувствует неладное и, не успевая убрать торжествующую улыбку, добавляет, смазывая финал:
– Ну а потом, конечно, были пробки!
Сомнений в выборе адвоката у меня не осталось, и главным аргументом в пользу Марии Джузеппе была, конечно, ее очевидная беспощадность. Сразу же после, с небольшим отрывом, шла моя уверенность в том, что для зала суда у нее наверняка заготовлен совершенно особенный наряд…
Правда, ни увидеть этот наряд, ни помечтать о нем мне не пришлось: уже на следующее утро позвонил «ответчик», бывший хозяин дома. С предложением решить дело полюбовно.
Нет, его не замучила совесть – просто он случайно узнал, что его племянница Бэлла защищает у меня диплом. А Бэлла, соответственно, обнаружила, что ее профессиональному будущему угрожают дядины проделки с крышей. До меня быстро дошли слухи о том, как днем раньше моя студентка кричала на своего пожилого родственника прямо за стойкой центральной кофейни городка, при всех дядиных приятелях, с которыми он обычно перелистывает часами спортивные газеты и пялится на женские округлости. И потом, за неполный день затишья и внутриклановых переговоров, диплом с надеждой на высший балл перевесил на семейных весах стоимость ремонта крыши.
Я не была уверена в том, что они родственники: мало ли ходит людей с одинаковой фамилией. И, конечно, не стала бы топить Бэллу, даже если бы эта семейная связь вдруг сделалась для меня явной. Но меня никто не спрашивал: все, как часто бывает в Италии, произошло само собой, стоило только моему «делу» попасть в руки к «нужным людям».
В день защиты диплома на Бэлле была белая рубашка со скругленным воротничком, застегнутая до последней пуговки, и элегантные серые брюки. Стол приемной комиссии загибался углом, и с моего места было отлично видно, как сбоку брючная ткань расходилась смелым разрезом до бедра. От лодыжки до колена красивую ногу Бэллы покрывала татуировка – стрела, оплетенная розами. Ее голос прерывался от волнения, и время от времени она скашивала глаза, ища моей поддержки.
Неподалеку от меня, прямая, как статуя, сидела мама Бэллы в розовом костюме. Она сосредоточенно и бесшумно двигала губами, повторяя слова дочери, как заклинание. Пальцами правой руки синьора вертела браслет с ракушками, задерживаясь на каждой из них на несколько мгновений – так местные женщины перебирают зернышки четок, когда молятся о чем-то важном своей главной богине.
3. Пораженный Маттео / L’affetto
Я вспоминаю Маттео сидящим с сигаретой за столиком в баре. Зеленая поношенная куртка, желтые штаны, нелепый шарфик в серо-розовую клетку – топорщится из-под куртки, как у ребенка, который повязал его сам, – и розовые кроссовки. Не полностью розовые, но все-таки с перебором. Маттео купил их на развалах у африканцев. Говорит, что других цветов 43-го размера не было, но я ему не верю. Он наверняка их подбирал в тон к шарфу.
У Маттео длинное лицо с узким подбородком, похожее на продолговатую пупырчатую тыкву, большой нос, маленькие глаза и оливковая кожа: он наполовину ливиец. Его отец, инженер по образованию, когда-то участвовал в итальянской кампании по обустройству африканских колоний. Строя дороги, он встретил маму Маттео и привез ее в родной городок Скупатиццо. Маттео рос среди южно-итальянских сверстников, компенсируя свою более темную кожу природной беглостью диалекта.
Итальянский у Маттео так же темен, как лицо. Понять, что он говорит, полностью невозможно из-за ужасной дикции, и поэтому я отвлекаюсь, разглядывая одежду собеседника со смелыми сочетаниями цветов и стилей. Его тонкая творческая натура не имеет иного выхода, кроме экстравагантного облика: Маттео работает в секретариате на юридическом факультете местного университета. Ежедневно он принимает очереди из студентов, выдает бланки, регистрирует сданные экзамены, подшивает документы.
Сколько Маттео точно лет, непонятно, как будто цвет кожи перекрывает даже его возраст. Наверное, около пятидесяти или чуть больше. Я знаю, что у него есть две дочери, которые не хотят его видеть.
Маттео дружит с коллегой по работе, Габриэле, моложе его лет на двадцать. Вместе они участвуют в поездках по Италии, организуемых университетом для всех сотрудников, или просто встречаются вечерами в кафе. Габриэле ест мороженое, Маттео курит и пьет кофе – даже вечером. И всегда угощает, несмотря на эмоциональные протесты друга. Это дает ему возможность уйти в одиночку к кассе и, оплачивая счет, прихватить пару билетов мгновенной лотереи. На лотерею и сигареты Маттео тратит всю свою и так небольшую зарплату. Точнее, ту ее часть, которая остается от алиментов.
Везде – в кафе, на улице, в поездках – Маттео знакомится с людьми. С женщинами. Он разумен – не ищет женщин моложе сорока и присматривается к ним заранее, чтобы увидеть на лице морщинки глубоких переживаний. Он ищет того волшебства, которое итальянцы называют «аффэтто».
Affetto – это не аффект. Точнее, и аффект тоже, но только для специалистов. Для остальных это одновременно и «чувство», и «привязанность», и даже «любовь». В общем – сердечный порыв: именно его обозначал когда-то существовавший в латыни глагол, переводившийся как «трогать», «впечатлять», «вызывать эмоцию». В этом слове – не страсть, а тепло. Им могут назвать близких людей, но его не станут употреблять сгорающие в любовном пламени подростки, чтобы дать имя своим переживаниям, оно будет для них слишком спокойным, слишком безмятежным.
Женщины не хотят заводить с Маттео серьезные отношения. Может быть, потому, что он выглядит небогато. А может, из-за его дикции они толком не понимают, что именно ему нужно.
Чтобы понять, что нужно Маттео, достаточно провести с ним вечер в пиццерии. Он всегда заказывает одно и то же: пиццу с анчоусами и бутылку светлого пива, интересуется моими делами, а потом пускается в сбивчивые воспоминания о дочерях, когда они были маленькие и он возил их на море, покупал им мороженое и рассказывал, как морская вода обтачивает камни до гальки, а потом до песка… Давая волю воспоминаниям, Маттео прикрывает сигаретным дымом останавливающиеся в уголках глаз слезы.
Мне не удалось понять до конца, почему его бросила жена, от Маттео нельзя было добиться репортажной точности. Из его запутанных рассказов выходило, что она просто нашла себе новую «привязанность», но не скрывал он и того, что его любовь к лотерее возникла задолго до развода. Как бы то ни было, бывшая жена продолжала жить в их общей квартире на деньги Маттео со своим новым «аффектом» – итальянское законодательство иногда бывает безжалостно, даже если опирается на добрые намерения. Дочери избегали встреч с отцом и чаще всего даже не отвечали на звонки. Из немногих слов и горького молчания я догадалась, что они считали его неудачником.
Однажды Маттео предложил Габриэле поехать вместе «помочить ножки в Неаполитанском заливе». Его не смущал ни 43-й размер «ножек», ни то, что от залива их отделяло три часа скоростной автотрассы. Южанам бывает достаточно и менее значительного повода, чтобы сорваться с места. Но Маттео не просто хотел сменить обстановку – у него был четкий план. Габриэле понял это только тогда, когда его «Фиат Уно» без кондиционера, с раскрытыми настежь окнами, въехал на платную трассу, а Маттео, скрючившийся на переднем сиденье с неизменной сигаретой в руках, попросил остановиться на ближайшей бензоколонке. Габриэле решил, что его спутнику нужен туалет, но тот сразу же помчался к окошку табачной лавки за лотерейными билетами.
– Эта поездка должна стать решающей! – провозгласил Маттео, размахивая цветными бумажками. Оказалось, что он собирался останавливаться на каждой бензоколонке до самого Неаполя. Это был его личный способ выяснить отношения с синьорой Фортуной.
Affetto в итальянском – не только существительное. Это еще и причастие от теперь уже не существующего глагола, того самого, что когда-то имел значение «трогать», «впечатлять». Постепенно он приобрел еще один смысловой оттенок – «поражать», но уже не эмоционально, а физически. Причастие «аффэтто» используют, когда говорят о людях, пораженных любыми недугами. Тонкий призрачный мостик между «привязанностью» и болезненным состоянием аффекта. Тонкий налет грустной лингвистической иронии.
– Ведь ты же купишь себе «акулу», если мы выиграем?