– Нул-ли чер-та домус, – по слогам прочитала я и на всякий случай сделала фотографию на телефон. О покупке такого дома, конечно же, не шло и речи, но смысл надписи, ускользавший от понимания, будоражил мое филологическое любопытство.
Летом в Скупатиццо редко просыпаешься по будильнику. В старом городе с наступлением рассвета начинают голосить неугомонные стрижи. Чуть позже их крики перекрывают колокола церквей, и громче всех, конечно, старается главная церковь на центральной улице. Для людей с особенно крепким сном всегда найдутся соседи, громогласно раздающие указания домашним перед отправлением на работу. Последним вступает в хор нового дня городской оркестрик, бродящий по улицам для поднятия настроения жителей по поручению мэрии.
На следующее после осмотра дома утро стрижи застали меня уже за компьютером. Я проснулась в четыре часа, как бывает, когда ожидаешь еще с вечера важных вестей, и в погоне за источником загадочного латинского выражения совершенно потеряла ощущение времени. Пока я перелопачивала разные части Ветхого Завета, стало окончательно светло. Опуская жалюзи от солнца под звуки телефонного разговора соседки, я собиралась было окончательно сдаться, но среди открытых в компьютере закладок мой глаз случайно зацепился за выделенную желтым цитату – вот же она! На закладке значилось – Вергилий, «Энеида». И я стала читать.
На страницах античной классики троянец Эней в сопровождении Сибиллы спускался в загробный мир в поисках своего отца Анхиза. Он проходил через ужасы преисподней и оказывался наконец на Елисейских полях, в обители душ блаженных, усопших героев – защитников отечества, атлетов, поэтов. Под звуки летнего оркестра Скупатиццо, доносящиеся через открытое окно, их предводитель Мусей объяснял Энею, чем эта часть преисподней отличается от остальных, и произносил долгожданное: Nulli certa domus – «Нет обиталищ у нас постоянных». Он имел в виду, что здесь в награду за свою праведную жизнь души вольны бродить где им вздумается, по цветущим полям, по берегам прохладных ручьев. В 1790 году человек, живущий в Скупатиццо, заказал каменщику вырезать надпись о свободе блаженных душ, чтобы разместить ее над входом в старинный дом. Слушая залихватский оркестр, я думала о террасе с арками и, сама того не заметив, представляла, как на ней будут сушиться уже мои джинсы.
Договор о покупке дома я хранила в отдельном ящике, как в местных храмах в многочисленных шкатулках хранят ценные реликвии святых, поэтому и спустя три года найти его не составило труда. Склонившись втроем над подшитыми страницами, мы погрузились в путаное описание моих владений. Уже к концу первого листа нужная концентрация внимания осталась лишь у Микеле: витиеватый стиль итальянских документов, кажется, специально рассчитан на то, что у большей части читателей просто не хватит сил добраться до конца. Под монотонное бормотание брата, похожее на послеобеденное чтение молитвы Богородице, Джорджо принялся жевать шоколадные конфетки из мисочки на столе гостиной.
– Вот оно, нашел! – Микеле застал Джорджо за разворачиванием третьей конфеты. – Виа Веккьо Форно, номер 13 – это наш адрес! Тебе и правда продали наш гараж!
С адресами в Скупатиццо царит полный дурдом. В старых кварталах итальянских городов чаще всего невозможно отделить один дом от другого: они стоят единым рядом, врастая друг в друга стенами, арками, замурованными окнами, подвалами и даже подземными ходами. Именно поэтому нумерация здесь следует принципу дверей, а не домов, – так просто легче считать. В Скупатиццо, однако, и этот принцип применили творчески: мой главный вход обозначен номером 24, над еще одной дверью, ведущей в котельную, висит табличка с надписью 30, над воротами бывшего гаража нет никакого номера, а название улицы с указателя на стене и вовсе не совпадает с официальным адресом, потому что дом стоит ровно в той точке, где смыкаются Виа Веккьо Форно, улица Старой Печи, и Виа Лашафареадио, улица Отдайся-на-волю-Господа.
– Ке кази-и-ино! – схватился за голову Микеле, когда мы втроем вышли на улицу, чтобы в желтом свете фонаря проверить совпадение номеров с указанными в договоре.
Casino, «казино» – итальянское слово, которое дошло к нам с французским акцентом на последний слог в узком значении «игорный дом». Но в начале своего языкового пути «казино» было просто уменьшительным от «каза», то есть – маленьким домиком. Сначала так называли небольшие загородные особняки для приятных занятий – охоты или рыбалки, затем – увеселительные клубы с читальными залами и курительными комнатами, после дело дошло до игорных заведений и особенно – до домов публичных. Беспорядок и гвалт, царившие в таких местах, стали тоже называть «казино» – «бордель». «Что за казино!» – восклицают современные итальянцы, когда имеют дело с чрезмерным шумом или неразберихой – такой, какая возникла с номерами моих дверей. Неслучайно, наверное, в стране античных строителей слово «бардак» – всего лишь производное от слова «дом».
Как гараж моих друзей попал в мои владения, оставалось непонятным. Да, он находился на той же короткой улице Старой Печи, но метрах в двадцати от дома и с другой, нечетной стороны. Получается, братья Мартинуччи в сговоре с красоткой Анджеликой впихнули мне его специально: не могли же они, уроженцы Скупатиццо, не знать, что указанный в договоре адрес относится к совершенно другому зданию! Осыпали меня ключами и понадеялись, что я не стану сверять номера, двери и замки.
Но зачем этой троице понадобилось водить меня за нос? Никаких дополнительных денег за гараж-призрак я не платила. Внутри, помимо банок с домашними консервами и старых драндулетов, не было ничего такого, что требовалось бы сбагрить первой попавшейся иностранке, а впрочем, у них даже ключей от гаража не было, и что там, внутри, знать они попросту не могли. Озадаченный Микеле объявил, что по-тихому наведет справки, чтобы пролить свет на ситуацию и побыстрее вступить в права наследования гаражом. Под покровом ночи мы попрощались, улыбаясь друг другу как настоящие заговорщики.
Через год и три месяца – а это и есть «сжатые сроки» в Италии, если речь идет о поиске информации в кадастре с перебоями в расписании и о разборе путаных завещаний, написанных от руки, – мы с Микеле сидели в фойе кабинета нотариуса Палмьери. Это был тот самый нотариус, который составлял и скреплял далеко не копеечной подписью договор о покупке моего дома несколько лет назад. Туда же явился один из братьев Мартинуччи. Он поздоровался с нами нарочито громко – так, чтобы всем было понятно, что все это «казино», к которому лично он не имеет никакого отношения, ему совершенно не по душе. Бывшего хозяина моего дома вызвал сам нотариус: парой месяцев раньше я сообщила ему о допущенной в договоре «странной ошибке» и попросила разобраться в этой истории. Нотариус, конечно, сказал «sì-sì-sì», но по-настоящему зашевелился лишь после того, как увидел меня в кофейне за одним столиком со знакомой адвокатшей. Она живет неподалеку и безостановочно болтает о своей собаке, но с расстояния трех метров тему разговора можно и не понять.
– Ни черта не понимаю в этой истории, – признался нотариус, хватая себя за тронутые сединой вихры, как только секретарь пустила нас троих в кабинет. – Страшное, страшное «казино»! – И он посмотрел на нас так, будто просил пощады.
Микеле, едва усевшись в кресло, при этих словах снова вскочил, чтобы объяснить синьору Палмьери, что никакое это не «казино», а точнее, конечно же, оно, но не такое страшное, потому что все удалось распутать.
Семьдесят лет назад несколькими зданиями на улице Старой Печи владел торговец миндалем по имени Монтелеоне. Перед смертью он написал завещание, в котором распределил недвижимое имущество между тремя детьми. Почерк у торговца был на редкость скверный, добавил Микеле, показывая нам ксерокопию. Название улицы тогда уже существовало, а номера домов – нет, поэтому Монтелеоне описывал каждый объект дотошно, с деталями – включая высоту здания и соседей справа и слева. Будущий гараж с гастрономическими специалитетами в те годы был всего лишь куском сада между домами других людей, сад этот тоже принадлежал Монтелеоне, а потом достался – вместе с моими нынешними владениями – его дочери Петронилле. Петронилла была одинока, но, когда ее сестра вышла замуж и переехала на север, она решила последовать за ней и имущество свое продала – сначала кусок земли с персиковыми деревьями, а спустя несколько лет и дом, но в другие руки: сад достался дедушке Микеле, а дом – сидевшему перед нами синьору Мартинуччи и его брату. Эти подробности Микеле разведал у одного из работников кадастра: тот со дня на день собирался на пенсию, настроение у него было лучше некуда, а желания работать – ноль. Микеле принес ему кофе и плюшку с кремом – и служащий сразу вспомнил историю Петрониллы и даже то, что она носила прямой пробор и очень почитала Мадонну дель Кармело. Судя по приметам, он вполне мог перепутать ее с любой другой жительницей Скупатиццо.
Перед тем как продать свои владения, Петронилла поставила перед садом ворота и заказала землемеру кадастровый план участка – видимо, как раз потому, что собиралась его продать. На дворе был 1982-й, землемером тогда работал человек по имени Бартоломео с неблаговидной фамилией Манджаларди, «поедатель сала». Фамилия эта, красовавшаяся на одной из страниц моего договора, сразу наводила на мысль о продажности ее носителя: итальянцы часто используют едальные метафоры для намека на коррупцию. Но вряд ли кто-то по-настоящему хотел подкупить Бартоломео – возможно, накануне он просто выпил лишнего, или, как говорят местные, «задрал локоть», и поэтому план оформил на верный адрес, Виа Веккьо Форно, 13, а кадастровый номер почему-то взял от моего нынешнего гаража, чем окончательно всех запутал на последующие сорок лет. Таким образом, сад, проданный семье Микеле, оказался оформленным на совершенно другого человека, Мартинуччи, и после смерти дедушки, а затем и отца собственность «вернулась» к владельцу кадастрового номера. Точнее, уже к новой владелице – мне.