Обычно, когда начиналось караоке, Кристина уходила внутрь паба и ограничивалась приготовлением панини и разливанием пива. Обслуживать сидящих за столиками снаружи она отправляла своего помощника – лишь бы не слышать ненавистное пение и не видеть характерное движение кистью, которым итальянцы спрашивают друг друга: ну что, пойдем?
На этот раз страдать ей пришлось не так долго, как обычно: больше половины клиентов не успело еще покинуть заведение. На середине песенной фразы голос прервался и пропал – на полминуты на площади воцарилась почти мертвая тишина: все ждали, что будет дальше. Из кафе послышалась многоголосая ругань: владельцы не могли понять, что случилось с аппаратурой. Кристина бросила нож, которым она намазывала паштет из артишоков, и, выскочив на улицу прямо с куском хлеба, воздела руки к небу с криком: «Это – Христос!» Так говорят местные жители, когда провидение чудесным образом вмешивается в людские дела. Верующими и ревностными католиками им быть при этом совершенно не обязательно.
Витотрекули воспользовался моментом тишины и, подкравшись через кусты к памятнику, зазвонил в колокол павших. Люди на площади замерли, и в этот момент я увидела, как довольный Анджело крадучись выходит с другой стороны кафе-караоке с каким-то кабелем в руках.
6. Договорились / Un affare
Роккино сидел прямо на бордюре. Двери небольшой церквушки напротив были открыты, и у входа, задернутого темной шторой, начинали собираться люди. Жаркий ветер сирокко взъерошивал белые волосы Роккино, но он сидел неподвижно, глядя в сторону заброшенного земельного участка, заросшего сухой травой и колючками. В церквушке ожидала родственников его младшая сестра – она умерла вчера. Прощаться с ней приходили из соседних домов и приезжали издалека. Только брат, живущий в Германии, не смог прилететь из-за болезни сына.
Сразу после смерти Терезы – ему так и не разрешили увидеть ее за последние пять месяцев, проведенные ею в клинике, – Роккино закрыл простынями все зеркала в доме, но ночью ему все равно не удалось заснуть. Сидя на горячем бордюре, он физически ощущал в лежавших на коленях руках вес тела новорожденной девочки – той девочки, которой когда-то была Тереза. Она родилась на пятнадцать лет позже него, и он кормил ее из бутылочки молоком с разведенным в нем сахаром – другой еды в доме не было. Теперь Тереза лежала за темным пологом, и священник разрешил держать гроб открытым на время прощания, несмотря на строжайший запрет мэра, в качестве личного одолжения. Тереза лежала в церкви, но Роккино не верил, что она уже выросла, научилась ходить, вышла замуж, родила двух сыновей, женила их, поссорилась с невестками и теперь смотрит на него с траурного объявления на стене ближайшего дома.
Днем раньше за эти объявления случилась настоящая битва. Два похоронных агентства столкнулись за право напечатать и развесить их по городку. Одним из этих агентств – маленьким, местечковым – владел сам Роккино напополам с внуком Рокко. Вторым – крупным, региональным, с громким именем – управлял один из зятьев, Миммо. Когда-то Миммо со всеми остальными зятьями был просто одним из сотрудников, а бюро с центральным офисом на главном проспекте Бари возглавлял их тесть. У него был собственный типографский станок для печати объявлений и самые роскошные катафалки с черными лошадьми, которые гордо доставляли до городского собора известных персон. На исходе девяностых лошадей сменили «Мерседесы». Это было славное время: закапывали так много, что даже в сочельник зятья часто оказывались вне дома или наскоро заезжали на праздничный ужин, в спешке паркуя у ворот катафалк с «клиентом» внутри. Похоронные деньги текли рекой, но Роккино не захотел переезжать из родного городка Скупатиццо в региональный центр, Бари. Изменение его статуса можно было заметить лишь потому, что земляки перестали называть его уменьшительным именем, которое приклеилось к нему из-за маленького роста, а приспособили под ироничное прозвище само название похоронной конторы – «Мистоф». Оно представляло из себя вполне невинный акроним, но жители Скупатиццо быстро нашли для него новую расшифровку, гласившую в приблизительном переводе «Всякого дурака закопаю в землю».
Когда Роккино перевалило за шестьдесят, он решил отойти от дел и стал думать, что делать с «Мистофом». Его считали лакомым куском все, кто понимал толк в бизнесе. У Роккино было четыре дочери и – ни одного сына. Внуки еще пешком под стол ходили. Глава семьи на всякий случай представил, что будет, если он неожиданно умрет. Вообразил, кто из зятьев будет его одевать и красить, какие слова напишут в объявлении, какую фотографию выберут, кто первым постучит к его жене, чтобы завести разговор о похоронном агентстве…
– Этак они ее живьем съедят, – сказал про себя Роккино. – Ни косточки не оставят.
Сел за сосновый обеденный стол, съел тарелку спагетти со свежим помидором и базиликом, куском хлеба собрал остатки соуса, налил себе настойки на грецком орехе и завел с женой Лиллиной разговор о будущем.
– Ты всю жизнь делал как тебе в голову взбредет? Делал. Никого не слушал? Не слушал. Ну вот так же и продолжай, – сказала мужу Лиллина, моя посуду. Это был один из самых длинных монологов в ее жизни.
На следующее утро Роккино сообщал бариста в кофейне «Лукарелли» на центральном проспекте Бари, где все знали наизусть и его физиономию, и его привычки, что за «Мистоф» сулят ему почти полмиллиарда лир, но он, конечно, продавать не будет, хотя, чего уж скрывать, лет прошло немало, и сам он уже не тот, что прежде. Выпил кофе, оставил деньги на стойке, не дожидаясь сдачи, и вышел, зная, что новостей не придется ждать долго.
Через несколько дней в контору приехал Доменико Трани, гробовщик. Почему, дескать, гробы мои не заказываете – все же знают, что лучше не найти до самого Неаполя. Роккино похлопал себя по плечу, давая понять, что гробы хороши, но тяжелые, гады, а покойников он с зятьями на собственных плечах таскает.
– Мертвецы мне, конечно, дороги, но плечи дороже, – театрально изрек Роккино и стрельнул глазом на свой талисман, золотой перстень с опалом на правом мизинце. Интуиция не подвела Роккино: Доменико согласился со словами Мистофа так легко, что сразу стало понятно, что он приехал не за этим.
В тот вечер похоронщик вернулся домой с блеском в глазах: Трани давал за контору больше половины миллиарда. Ему удалось скрыть свое удовольствие от покупателя: старый лис притворился сбитым с толку и обещал обсудить дело с женой, «потому что вряд ли она обрадуется, что муж-пенсионер станет теперь ошиваться на ее кухне». За ужином, разрезая телячью лопатку с кровью, он на все лады убеждал невозмутимую Лиллину: это – настоящее affare.
Итальянское «аффарэ» – родственник нашей «аферы», но не по линии неблаговидного мошенничества. Это и «дело», и «сделка», а особенно – сделка удачная, плод житейской хитрости, прагматичности и здорового плутовства. Нет для итальянца более ценного и ценимого качества, чем способность провернуть выгодное «аффарэ». Этим искусством хвастаются друг перед другом подростки и пенсионеры, ему отцы обучают сыновей, о нем мечтают бессонными ночами, его вымаливают у доверенных святых. Итальянцам не нужны современные маркетинговые исследования: здесь коммерческие стратегии продавцов и покупателей веками обкатывались на рыночных площадях и за столами трактиров.
Скрыть интерес, сбить цену отвлекающими комментариями, притвориться слабее, глупее и проще, вызывая эмпатию оппонента, растормошить его разговорами о семье, любыми средствами отвлечь от самой сделки, чтобы потом нанести решающий удар, – только так можно испытать сладчайшее наслаждение победы, головокружение от полученной выгоды и удовлетворенного тщеславия, словом – от «аффарэ», а точнее, его превосходной степени – «аффараччо».
При продаже конторы Роккино удалось втиснуть в договор обязательство о том, что старший зять, Миммо, останется работать в бюро, пока самому не надоест. Именно он теперь, в день прощания с Терезой, оказался одним из хозяев «Мистофа» и формальным исполнителем похоронного обряда. Но сам Миммо в церкви не появился, сославшись на важные дела. При входе слышался высокий голос племянника Рокко, попрекавшего отсутствующего дядю за неуважение к семье. Все знали, что обидело его совсем не это, а то, что семья предпочла обратиться в «Мистоф», доверив конторе Рокко лишь напечатать похоронные объявления – и то после продолжительной дискуссии. Выйдя из церкви, на бойкого внука шикнула Лиллина – и снова в воздухе остался лишь душный сирокко.
Роккино мало интересовался историей с объявлениями и почти не узнавал смотрящую с них Терезу. Она оставалась для него новорожденной и не желала превращаться в любящую крепкое словцо взрослую синьору, которую почти перестали навещать сыновья из-за ссоры с их женами. В том мире, где Тереза была маленькой, Роккино снова ходил по дорогам родной деревни, просыпался от хлебного аромата из соседней пекарни, помогал отцу собирать оливки, сватался к дочке пастуха, с которой потом уезжал из родительского дома в Венесуэлу, где, говорили, была работа и можно было кормить семью.
В Каракасе Роккино устроился на парковку, где впервые сел за руль машины. Там застала его и первая удача – сердечный приступ, унесший из жизни таксиста родом из Калабрии с тем же именем и фамилией – нарочно и не придумаешь. Ради того, чтобы выкупить его лицензию, Роккино пришлось влезть в долги – но как еще было заполучить денежную работу голодранцу без водительских прав?
Спустя несколько лет семья начала разрастаться, и Роккино решил, что пора двигаться дальше: сначала в Германию, куда успел переехать младший брат, а затем снова в Италию, поближе к дому. На родном юге дела шли получше, да и Роккино вернулся не с пустыми карманами. Закатил банкет для всей деревни, со смаком рассказывал про свои заокеанские похождения, скабрезно шутил, дружески хлопал по плечу, пару раз пустил эмигрантскую слезу – и через неделю получил от одного из односельчан наводку на похоронное агентство «Мистоф»: там искали водителя.