Взял под козырек и зашагал навстречу столбу света меж расходящихся с диким гулом створок.
– Видел? – тихо спросил дозорный напарника, когда мы прошли мимо.
– Угу.
– Охренеть… Вот бы сходить с ними разок.
Боец усмехнулся.
– Ходилка не выросла с великолепной тройкой шастать.
– Это верно, брат. Это верно…
Улицы встретили нас нагромождениями ржавых машин, щедро посыпанных радиоактивным пеплом. За годы с ним не справились ни ветер, ни дожди. Наоборот, проклятой пыли становилось все больше. Бомбы (не самые мощные, кстати) жахнули довольно далеко, но взрывная волна начисто слизала крыши домов и прошлась ядерным наждаком по стенам.
Краску сняло без остатка, обнажив бетон, отчего все вокруг напоминало компьютерную игрушку с заглючившими текстурами. Ну, знаете, были такие развлекухи до войны.
Серые дома, серое небо, серый пепел, серые дороги. Даже сам воздух казался пропитанным серой дымкой из-за долбаной пыли. Во все оттенки мышиного вливался только черный – вот и вся палитра. Чернели окна, арки, люки и подъезды, скрывая в темноте разномастную нечисть: именованную, изученную и ту, что стараются не поминать всуе. А тех, кто все же ляпнул невзначай или спьяну, заставляют креститься и плевать через левое плечо.
Но сталкеры здесь как дома. Нам приятна и мила повсеместная блеклость, а опасность – не более чем данность. Мы дышим, едим, пьем и постоянно висим на волоске от смерти. И жить иначе попросту не можем, как обычный человек не может не дышать, не есть и не пить.
Не знаю, откуда эта тяга к приключениям. Лучше сдохнуть в объятиях твари, чем до старости преть в мрачной вонючей норке без надежды на изменения. Мир, если и станет лучше, то точно не на нашем веку. Пройдут сотни, а может, и тысячи лет, прежде чем на руинах вырастут новые города – краше старых. Мои дети и внуки не будут бегать по улицам без респираторов и оружия. Не поедут летом в деревню ко мне, веселому дедушке-садоводу. Не набедокурят на выпускном, не поступят в универ, не оттопчут плац, не устроятся на работу в офис. Все радости былого быта – не для нас. Наша участь – бесконечная война за выживание. А от любой войны рано или поздно устаешь.
– Эй, Еж, – окликнул Пахом.
– Что?
– Ты же в курсе, не застегнутый плащ как бы бесполезен?
– Плевать. Нараспашку круче.
– Ага, – Кобра хохотнула. – Скажешь это, когда палкин укусит за пузо.
– От палкина плащ не спасет. Дай бог, броня выдержит.
– Хорош трепаться, – огрызнулся я. – Нашли, о чем болтать.
Из арки донесся странный звук. Скрежет и звон прокатывались эхом, то замирая, то яростно ускоряясь. Вскинув пушки, держась ближе к стенам, медленно вышли во двор.
«Аномалию» обнаружили сразу. По остаткам детской площадки бродил щенок с консервной банкой на башке. Не простой дикий пес – мутант. Его издали выдавала лысая бледно-серая кожа, покрытая гноящимися бубонами и пульсирующими венами, похожими на жирных пиявок.
Наверное, решил облизать донышко и застрял, а теперь тщетно пытался высвободиться. Скулил, глухо рычал, припадал к земле и скреб банку коготками, а когда отчаяние и страх брали верх, носился кругами и бился обо все подряд.
– Век живи – век удивляйся, – философски изрекла спутница и прицелилась. – Спорим на пять патронов, подстрелю уродца с первой пули?
Щенок услышал голоса и замер, подняв тонкий, как у крысы, хвостик. Я думал, бросится наутек, но звереныш потопал в нашу сторону неуверенной косолапой походкой.
– Ни хрена себе он борзый! – Рыжий щелкнул затвором. – Ну, держись, псина…
– Дула в пол! – рявкнул я, и товарищи по старой памяти безропотно подчинились.
– Сам хочешь кончить тварь? Лады. Но следующий, чур, мой!
Спрятал обрез и присел на корточки, негромко посвистывая. Песик подошел ближе, помахивая кончиком хвоста. Протянул руку и ловко схватил край банки. Мутант взвизгнул и попятился, разбрасывая во все стороны пепел.
– Тише… тише…
– Гадость какая, – фыркнула девушка. – Сломай ему шею, и дело с концом.
– Тебе лишь бы шеи ломать.
– Он вырастет и сожрет тебя.
– Не исключено.
Осторожно проворачивая банку, снял ее, как с резьбы, и поставил рядом с ботинком. Бубоны полопались, и уродливую мордочку толстым слоем залил белесый гной. Пес встряхнулся, и зловонные капли брызнули нам на одежду.
– Фу! Гребаный кабысдох!
– Кыш! – топнул ногой, и животина умотала в подворотню, только и видели. Едва слышно добавил: – Когда-нибудь убью тебя. Но не сегодня.
– Какой-то ты добрый стал, – проворчал Пахом.
– Если долго мочить всех подряд, рано или поздно это надоест.
– Забей, – Кобра хлопнула великана по плечу. – У Ежа КСВ.
– Что за КСВ? Не заразное хоть?
Девушка хихикнула.
– Как сказать. Этим вроде все болеют. Кризис среднего возраста. Слыхал о таком?
Он брезгливо махнул рукой.
– Бабская заморочка. У меня все нормально было, никакими кризисами не болел. А Еж размяк просто. Нечисть притихла, целый год с Безымянкой перемирие, вот и заела тоска.
– Война – хреновое средство от хандры, – ответил я.
– А по мне – самое лучшее.
– Поддерживаю, – сталкерша взвалила «масленку» на плечо. – Мутанты хоть и страшные, но довольно тупенькие. А вот человек – самый опасный хищник. С ним интереснее.
В соседнем дворе встретилась шайка хануриков – городское дно, застрявшее на поверхности после бомбардировки. Валяясь пьяными и обколотыми по коллекторам и подвалам, не сгорели заживо и убереглись от разрушительных волн. Но запредельная доза радиации превратила их в живых мертвецов с обожженной кожей и спекшимися потрохами.
Вот только поведение нисколечко не изменилось. Как и раньше, в довоенные времена, зомби в грязных обносках шатаются где попало, а заметив кого, спешно бредут к нему с протянутой рукой. И воют нечто, отдаленно напоминающее «дай».
Самое забавное, что ханурики пристают не только к сталкерам, а вообще ко всем подряд, даже к себе подобным. Если настырного попрошайку не убьют сразу, он начинает размахивать лапами с длинными острыми когтями и реветь во всю глотку, изрыгая миазмы перегара и разложения. От которых, к слову, не всякий респиратор спасет.
Вреда от них никакого, если стаей не нападут. Обычно заморыши в шайки не сбиваются, иначе все закончится знатным побоищем. Но встреченные нами существа вели себя на удивление спокойно. Не задирались, не шумели и держались подальше от арки.
– Во дают, – пробасил Пахом. – Сходку, блин, устроили.
– Странно, – заметила Кобра. – Кажется, их сюда загнали.
– Ха! Вот уж не думал, что эти ребята кого-то боятся. Они ж того, ку-ку напрочь, – верзила покрутил пальцем у виска. – А тут – на тебе – испугались. Чтобы бояться, мозги нужны. Кто вообще может застращать хануриков?
Девушка судорожно сглотнула.
– Эй, Еж. Этих тоже пощадим?
– Этих – нет.
– Слава те господи. – Пахом вскинул дробовик.
– Патроны не трать.
Опустил забрало, распахнул полы плаща и выхватил топорики. В долгих дозорах наточил красавцев столь остро, что сталь пела от одного лишь взмаха. Ближайший ханурик заметил мой выход и поспешил за подачкой, протянув лапу. Чавк! И лапы нет. Резкий удар от себя, и голова слетела с обугленной шеи.
Сшиб тело плечом и взялся за соседа. Про себя этот прием называю «двойная гильотина». Занес оружие над головой и резко, со свистом, опустил. Рук по плечи как не было. Уронил взревевшего мутанта пинком в живот и врезал каблуком с набойкой по лбу. Гнилой череп хрустнул, как орех. Минус два.
Следующую сладкую парочку выпотрошил ловкой мельницей. Широко расставил топорики и резво крутанулся, разбрызгав искры из-под ботинок. Получилось даже лучше, чем ожидал – гадов развалило чуть ли не напополам. Четверо долой.
Оставшихся прикончил меткими бросками в дыни. Хрясь, хрясь – все лежат. Скукотища. Ну, хоть размялся немного.
– Ох, понторез! – с укоризной произнес Пахом. – И перед кем понтуешься-то?
Хмыкнул.
– Уж точно не перед вами.
От усадьбы уцелел первый этаж, да и тот почти разобрали на дрова. Несколько раз бродил здесь, но всегда уходил с пустыми руками. Значит, тайник где-то в подвале или даже глубже. Весь город испещрен техническими туннелями, сливными колодцами, убежищами времен холодной войны и бог знает, чем еще.
Однажды наткнулся на широченную бетонную трубу, уходящую под землю на добрые сорок метров. На дне нашлась пара скелетов да прелый мусор. И ради этого ценного хабара пришлось ползти по висящей на соплях лестнице, рискуя в любую секунду сорваться в бездну. Вот и думай теперь – на кой эту дуру построили.
А если учесть, что музей Толстого – очень старый, под ним наверняка вырыли схрон или бомбоубежище на случай ядерного звездеца. Не этого, а другого, Карибского. Этот мы благополучно прос…пали. А в те далекие неспокойные времена бункеры тулили везде, где только можно, от заводов до школ, вот и музеям досталось. Для сохранения, так сказать, культурного наследия. Чтобы уцелевшие строители коммунизма не одичали и вновь вырвались вперед планеты всей.
– Квартал будто вымер, – шепнула Кобра, вертя головой.
– Все сбежали. Или попрятались, – мрачно ответил великан.
На улице, в самом деле, было чертовски неуютно. Город разрушен, но далеко не мертв. Постоянно кто-то шуршит, рычит и шныряет по углам. Для меня эта движуха гораздо привычнее, чем гробовая тишина, от которой звенит в ушах. Ведь мутанты не уходят просто так с насиженных мест. Их или убивают, или прогоняют. А вынудить всю окрестную фауну смыться в ужасе под силу лишь в разы более опасному и свирепому хищнику.
– Идем. – Я включил налобный фонарик и взял обрезы. – Проверяем пол. Каждую, мать ее, щель. И не забываем посматривать по сторонам.
– Забудешь тут, – тревожно буркнул Пахом.
– Вон там, – прошипела девушка.
В усыпанном пеплом доме повсюду чернели следы. В принципе, ничего особенного в них не было. За одним малюсеньким исключением. Отпечатки тонких когтистых лап виднелись и на стенах тоже.