— И это все? — спросил Цинь Шихуан.
— Это все, — сказал Ли Сы, когда пифия издала утвердительный вопль.
Потом я услышал, как Ван Цзиньпин исчезает в темных уголках своего пристанища. На этот раз окончательно.
— Все ясно: нужно отправить на тридцати трех кораблях девятьсот девяносто девять путешественников, мужчин и женщин. Если отправлю тысячу, все провалится; а если же я прислушаюсь к словам крысы и отправлю назначенное ей число, то Цинь Шихуан обретет вечную жизнь, — объяснил Цинь Шихуан, говоря о себе в третьем лице, как это всегда делают зарвавшиеся люди.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Шесть тысяч терракотовых солдат в армии, которой Цинь Шихуан командует в загробном мире. Шесть тысяч статуй в натуральную величину захоронены в непосредственной близости от его могилы. С ними — сотни лошадей монгольской породы и бронзовые колесницы, которые, по словам императора, пригодились бы ему, чтобы перемещаться по дорогам загробного мира.
Для изготовления лиц воинов не использовали формы. Каждое из шести тысяч уникально. Их роднит лишь общее выражение неприветливости. Чужаку сразу дают понять: он должен уйти.
Убраться оттуда.
«Бойся меня, ибо в любой момент я могу обнажить меч и отрубить тебе голову. Лезвие моего меча так беспощадно, удар моей руки так точен, что у разума твоего еще останется время понять, что голова и тело твои — уже две раздельные сущности».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В полдень мы отправились на Остров Бессмертных. Тридцать три корабля. Девятьсот девяносто девять пассажиров общим счетом. Мужчины и женщины.
Согласно приказу Цинь Шихуана, (и велению Ван Цзиньпин,) женщины должны были стать подарком жителям острова, хотя на самом деле речь шла о гнусном подкупе ради пары капель эликсира. Тиран думал, что у всего есть своя цена, что все можно так или иначе купить, даже если разменной монетой выступает человеческое достоинство.
Женщины из сонма его наложниц были обучены искусству пения и танца. Некоторым едва исполнилось четырнадцать, в их черных глазках отражался страх, вызвать который может только предчувствие смерти.
Ма Сычжу, мой брат, вызвался сопровождать меня в столь тяжелом путешествии. Поначалу я отказался, но легче бороться с мощью тайфуна или вулкана, чем с упрямством брата.
Когда мы покидали порт, в присутствии Цинь Шихуана, женщины пели оды и восхваляли своего императора, но как только корабли удалились от берега, ликование сменилось плачем.
На нашем судне раздавались стенания под укачивание волн (смею предположить, что на всех кораблях происходило нечто похожее).
— Нет никакой надежды, — забормотала одна из девушек рядом со мной и Ма Сычжу. — Острова Бессмертных не существует! Невозможно добраться до места, где восходит солнце. Мы идем на верную гибель.
Слова девушки вызвали бурю рыданий. Все женщины рядом с нами заплакали.
— Тише, тише, — попросил тогда мой брат. — Я знавал парочку моряков, которые смогли добраться до балкона, откуда они теперь взирают на ад, ту печь, что питает солнце, восход которого мы видим по утрам, — солгал Ма Сычжу, пытаясь успокоить женщин.
Заслышав подобную ложь, я испустил вздох неодобрения, который (сейчас я это понимаю), по счастью, не был замечен стенающими.
— А что, есть балкон, с которого можно наблюдать за адом? — удивилась еще одна девушка.
— Конечно, — ответил мой брат, не в силах скрыть гордость, которую он ощутил, став обладателем интересной истории.
Я унаследовал от отца должность придворного летописца, поэтому Цинь Шихуан и отправил меня в экспедицию; мне надлежало записывать каждую деталь, а потом предоставить ему отчет. Я в семье был писателем, однако Ма Сычжу, а не мне удалось выдуманной от начала и до конца историей успокоить этих несчастных.
Мы, писатели, как я уже объяснял, всегда охотимся за историями, поэтому эти подаренные братом образы и превратились в мою собственную, которую я назвал «Балконами ада».
— А какие они, эти балконы ада? — спросила девушка, которая еще несколько мгновений назад стенала, но теперь уже немного приходила в себя.
— Море оканчивается пропастью, — косноязычно начал объяснять брат, пытаясь поймать парившую над нами историю и не зная, что мне уже удалось ее ухватить. — Балконы ада — это… когда ты поднимаешься на гору… как говаривали знакомые моряки…
И так, Ма Сычжу, спотыкаясь, безуспешно пытался проложить курс для своего рассказа. Несмотря на трагичность нашего положения, меня забавляло, как брат силится одолеть воображаемый белый лист перед ним. Белый лист — вечный враг всех сочинителей.
Альпинист борется со снегами Гималаев.
Монах — с искушениями, идущими от его собственного сердца.
Призрак — с наполняющей его полужизнью-полусмертью.
Писатель — с тонким и безобидным белым листом, что колышется от слабого ветра, но, смоченный чернилами, способен разрушить империю или подарить поцелуй любимой женщины.
— Балконы ада — это… в последний раз начал Ма Сычжу, прежде чем его прервал я, старший брат, писатель в нашей семье.
И я рассказал историю, которую следовало бы назвать «Балконы ада».
«…и тогда звезды снова засияли на небе», — закончил я, ставя финальную точку в своем повествовании. И хотя некоторые женщины уже спали, большинство продолжало слушать, желая узнать развязку. Но самое главное, что эта вереница слов смогла успокоить их души.
— Это выдумка или правдивая история? Твой брат в самом начале сказал, что знаком с моряками, — спросила женщина, из-за которой все началось.
— Ну… Возможно… Истории всегда… — Сейчас настала моя очередь спотыкаться в попытке подобрать подходящее выражение.
— Это такая же чистая правда, как морской бриз, увлажняющий твое лицо, или как эта луна. Вот увидите, с нами ничего не случится. Мы найдем балконы ада, и Сионко укроет нас своим одеялом, — пришел на помощь Ма Сычжу, ссылаясь на защиту несуществующего полубога, которого я выдумал каких-нибудь пару минут назад.
— Сионко позаботится о нас, — с надеждой прошептала еще одна женщина перед тем, как закрыть глаза, уютно прижавшись к плечу одной из наложниц.
Я лишь кивнул. А потом меня затрясло. Все решили, что от холода, но на самом деле — от страха.
Первая женщина права: это было безнадежное путе- шествие.
Годы спустя призрак Цзинь Чжаолу поведает мне ту небылицу, которую Ли Сы сочинил, чтобы объяснить провал экспедиции.
Должен сразу сказать, не было ни огромной рыбины, ни смертельного удара хвостом. Просто судьба узнала, что Цинь Шихуан ее ослушался: «Трижды девять душ могут открыть шкатулку смерти… Тысяча — это отказ…», а поскольку нас на тех кораблях была тысяча (скоро ты узнаешь, почему тысяча, а не девятьсот девяносто девять), то судьбе не осталось ничего иного, кроме как поступить соответствующим образом.
Вот я дрожу от холода на палубе корабля, а в следующую секунду уже барахтаюсь в море. В мире без ориентиров, где верх и низ почти неразличимы; хотя, по правде говоря, сложно было вообще что-либо различить в той темноте.
Вокруг меня тонули десятки людей, но ничего не было слышно. Ни крика отчаяния, ни просьбы о помощи. Возможно, смерть и была этой тишиной, в которую мы все погружались. Возможно, смерть и была этой прозрачной темнотой, от которой у нас глаза вылезали из орбит. Как если бы повернуть небо так, чтобы оно смотрело на звездную ночь, и мы видели бы ее сквозь закопченное стекло.
Я умирал, и вся моя жизнь действительно проносилась в голове на огромной скорости, но по неведомой причине вдруг остановилась, добравшись до ночного кошмара про волка и лед. Тысяча счастливых моментов было в моей жизни, тысяча важных событий, но судьба пожелала, чтобы последним моим воспоминанием стал ночной кошмар. На этот раз волк не кусал меня, а пытался что-то сказать. Он шевелил губами, размахивал лапами, словно жестикулировал, но я его не понимал.
Все превратилось в тишину.
Даже то, что я воспринимал глазами, было тишиной.
(Попробуй умереть такой ночью, как эта. Попроси, чтобы от тела твоего отрезали уши, а его похоронили далеко-далеко. Где ничто не сможет помешать твоему сну. И уже там, без ушей, в земле, прислушайся. Слушай внимательно. То, что ты не сможешь услышать, — шумный праздник по сравнению с тишиной моря.)
И когда я уже собрался отдаться на волю смерти, именно в тот момент, когда я решил прекратить борьбу, кто-то схватил меня за волосы и вытянул на поверхность. Я вдыхал воздух до тех пор, пока мои легкие чуть не лопнули. Потом закашлялся так, словно хотел вывернуть их, как носок, наизнанку, и только тогда понял: меня спас Ма Сычжу, мой брат.
— Держись за эту доску и не отпускай ни за что на свете, — приказал он.
Тут ко мне вернулись звуки. Крики и стоны. Шум волн, разбивающихся о бесполезные доски, когда-то бывшие кораблем. Тридцатью тремя кораблями, если быть точным. Все они затонули одновременно.
Ма Сычжу нырял за другими, но каждый раз возвращался из глубин ни с чем. Я видел, как он слабеет, как раз за разом попусту рискует жизнью, потому как было очевидно, никто больше не выжил. Слишком много времени прошло с того момента, как наш корабль взлетел на воздух, словно фейерверк на праздник дракона.
— Ма Сычжу, все кончено. Мы больше не можем ничего сделать, все погибли, — сказал я, опасаясь за его безопасность, и на этот раз уже я схватил его за волосы, чтобы он снова не нырнул.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Царство Цинь ненавидело Цинь Шихуана.
Китай ненавидел Цинь Шихуана.
Остальной мир его не знал, но если бы узнал, то тоже возненавидел бы.
Тем не менее, Цинь Шихуан считал, что все его любят.
Боготворят.
«Весь мир знает и любит меня», — каждое утро повторял он себе, глядя в великолепное зеркало водной глади, что украшало его комнату.
Удивительно, насколько глупым может стать человек. Насколько легко обмануть самого себя.
Насколько легко и опасно.