И в этом тоже Пьеру Моннье вторит современная наука. Так, например, Оливье Коста де Борегард, один из крупнейших наших квантовых физиков, пишет: «Прошлое, настоящее и будущее Вселенной существуют одновременно, — не прямо сейчас, конечно, это было бы противоречием»[136]. Чуть дальше в той же книге он поясняет, что такое взаимодействие всех элементов универсума «не уменьшается вместе с отдалением в пространстве или во времени… То есть оно распространяет свой закон на все пространство — время целиком… Всё связано со всем, крайне незаметно и тонко». Итак, с самого начала голограмма приложима к миру в его совокупности. Он, мир, голохронный.
Позволю себе немного похвастаться: этот великий ученый — мой друг. Он всегда был в курсе всех моих научных изысканий, как в сфере богословия, так и в коммуникации с миром иным, и ему это все казалось вполне нормальным. Я попросил его посмотреть главу о сегодняшней революции в науке в моей книге «Христос и карма»[137], и он ответил, что сам бы такое никогда не написал, но что не считает нужным что-нибудь там исправлять. Я не буду здесь повторяться и снова приводить ту небольшую подборку разных текстов, которую собрал для этой книги, но мне хотелось бы все-так подробно прокомментировать и здесь одну цитату из Жака Сарфатти: «Все системы сознания, независимо от их пространственно-временной локализации по отношению к экспериментальному оборудованию, влияют на квантовый потенциал как целое, воспринимаемое отдельными фотонами или электронами»[138]. Обратите внимание, что Сарфатти сказал не просто «всякое сознание». Иначе бы мы понимали под этим только человеческое сознание. Он использовал гораздо более сложную формулировку, и сделал это сознательно. Поскольку выражение «все системы сознания» очевидным образом предполагает, что имеются в виду и другие сознания: сознание животных, сознание растений, может быть, даже, на другом уровне, сознание клеток, сознание частиц?.. «независимо от их пространственно-временной локализации по отношению к экспериментальному оборудованию». Таким «экспериментальным оборудованием» вполне может считаться микроскоп на столе в моей лаборатории, а «системой сознания», воспринимаемой фотонами и электронами в ходе эксперимента, например, улитка. По Сарфатти, вне зависимости от того, где находится эта улитка, на краю моего стола или в Австралии, это влияние все равно будет таким же. Вот то, что касается пространственной локализации. Но точно так же, вне зависимости от того, умерла ли эта улитка миллионы лет тому назад, или только родится через миллионы лет, это влияние все равно будет таким же.
Если Вселенная и в самом деле — голохронная голограмма, то это значит, что все, что уже произошло, происходит сейчас или только должно произойти во Вселенной, влияет на каждую точку Вселенной, а значит, и на каждое сознание. Конечно, в итоге получается, что миллиарды таких влияний не могут протекать с одинаковой силой. Я все же предполагаю, что мое сознание оказывает на мир большее влияние, чем сознание улитки. Видимо, тут самый подходящий момент упомянуть о «теории объединения», которую принято называть Принстонским гнозисом. Начало сознания и даже свободы можно обнаружить уже на уровне частицы; уровнем выше будет уровень атома, состоящего из частиц; еще выше сознание поднимется на уровень молекулы, затем органа, всего тела целиком, всего вида; каждое сознание включает в себя все нижележащие уровни. Каждое сознание совершенно компетентно на своем уровне объединения, а вся Вселенная состоит из бесконечного множества таких объединений, упрятанных друг в друга, наподобие матрешек: «Диалог между влюбленными не слишком осознает технику взаимодействия мужских и женских половых клеток — и наоборот. Взрослый человек плохо поддерживает связь с человеческим родом, с Древом Жизни, с Космическим сознанием, с Богом. Ему обычно кажутся иллюзорными верхние этажи, от которых он при этом получает задания, — так же, как он получает импульсы снизу, от нижних этажей, которые ему удается обнаружить лишь при помощи научных исследований»[139].
Другие ученые, и даже писатели-романисты, выражали ту же идею другими словами. Так Артур Кёстлер называл каждый такой уровень «холоном», греческим словом, означающим «целое», чтобы показать, что каждый уровень образует нечто целое. Иерархия холонов (нужно было бы сказать холы, во множественном числе греческого языка) образует «холархию»[140].
Я признаю, что для обычного человека, обладающего нормальным здоровьем и самоконтролем, все это звучит дико. Если бы я попытался объяснить вам все это на основании сообщений из мира иного, то вы бы выбросили эту книгу в помойку, не дочитав и до середины. Но ведь речь идет об утверждениях наших крупнейших ученых! Такая картина мира нас обескураживает, поскольку трудно признать, что реальность до такой степени ускользает от нас и отличается от того, что мы воспринимаем и испытываем каждый день. Но ведь и переход от представлений древних греков и римлян, где солнце вращалось вокруг земли, к современным представлениям об универсуме, тоже был громадной переменой. Объяснить врачам времен Мольерв, что все болезни связаны вовсе не с легкими, как в «Мнимом больном», а с никому не видимыми микробами и вирусами, было бы равнозначно просьбе к ним о слепом доверии. Мы живем в пространстве и времени. Большая часть нашего технического прогресса представляет собой постоянную борьбу с пространством и временем. Чтобы жить, даже чтобы выжить, не говоря уже о наших интеллектуальных или художественных обменах, нам приходится все время вести борьбу с расстоянием. Мы все время пытаемся преодолеть пространство как можно быстрее, чтобы выиграть время. Мысль о том, что весь чувственный мир соответствующий нашим восприятиям, это всего лишь уровень, и самый поверхностный, реальности, и что есть еще другой уровень, гораздо более важный, так как более истинный, — такая мысль подобна прыжку в пустоту. Многие ученые переживают такое напряжение между двумя мирами как подобие шизофрении. Они должны продолжать жить, «как все», стараться прийти вовремя на свидание, строить планы на будущее, пытаясь выбрать между разными проектами. Поэтому они тоже живут в пространстве и времени, как и мы с вами, осмелюсь сказать. Но в своей научной работе они знают, что мир, на другом уровне, не таков. И именно этот уровень нас здесь и интересует, чтобы попробовать понять, как же на самом деле функционирует мир, и в чем конкретно смысл жизни каждого из нас.
Однако не рассчитывайте, что ваша молитва или сильное желание поможет Наполеону выиграть битву при Ватерлоо, потому что ваши сегодняшние или завтрашние мысли уже сыграли в той битве свою малую роль и, к счастью, не смогли помешать императору потерпеть поражение.
Мне хочется заметить здесь, что богословы христианского Востока, от греческих Отцов до современных богословов, и без последних научных открытий голограммы сумели понять, до какой степени мы все друг с другом взаимосвязаны, вне пространства и времени, таинственным, но конкретным образом «воплощены» во Христе. Могу для этого просто отослать вас к своей книге «Чтобы человек стал Богом», опубликованной сначала в православном издательстве «YMCA-Press» по-французски, а потом разошедшуюся по другим местам и переведенную на разные языки[141].
Глава 5Силы тьмы
Мы не сможем понять ни смысл жизни, ни тем более смысл Страстей Христовых, если совсем отбросим проблему зла. Вынести Страсти за скобки или рассматривать их как эпифеномен, как случайность, равнозначно полному отказу от Евангелий, где они занимают центральное положение. Конечно, каждый имеет право не быть христианином или, побыв им, потерять веру. Но кое-что должно оставаться ясным. Быть христианином — значит верить не только, что Христос — Бог, ставший человеком, но верить также и в то, что Он действительно спас нас от греха и смерти. Православные христиане и все мистики сказали бы, что Он нас «обожил». Это окончательная победа над Злом, как в физической, так и в духовной форме. Если мы и в самом деле хотим понять, каким образом Христос нас спас, то сначала стоит попытаться осмыслить тайну зла.
Потому что зло, хотим мы того или нет, составляет огромную часть этого мира. Мне кажется, в этом отношении отец Тейяр де Шарден сильно ошибался. Ведь зло в мире происходит вовсе не от незавершенности мира, не от того, что Бог не мог сразу создать совершенный мир, уже полностью реализованный, а создал лишь мир в процессе эволюции. По Тейяру, зло должно постепенно исчезать из мира, в соответствии с простыми законами эволюции, вписанными в целокупность творения, причем как моральное, так и физическое зло; святость должна становиться все легче и легче достижимой в простом процессе естественной эволюции, разворачивающейся из поколения в поколение.
Если бы зло, в соответствии с мыслью Тейяра де Шардена, было бы только этим и ничем больше, тогда можно было бы побороть его всеми имеющимися в нашем распоряжении техническими средствами. Проблему можно было бы решить с помощью науки: физики, химии, но также биологии и неврологии.
Увы! Трагедия зла гораздо глубже.
Чего ищет ребенок, когда он, играя с насекомым, отрывает ему лапки и крылышки, одно за другим? Конечно, в такой игре задействовано его любопытство. Дети также ломают и свои игрушки. Но нет ли уже здесь какой-то доли радости от того, что удалось подавить живое существо, взять над ним власть, сделать ему все что угодно, когда оно остается беззащитным? И следить за тем, как оно реагирует? Откуда приходит к нам позднее это удовольствие от того, что мы заставляем страдать наших ближних, от придумывания все новых жестокостей ради того, чтобы их унизить, заставить кричать от боли, радоваться их ужасу и страху? Каковы бы ни были тут связи с сексуальностью, объяснение через желание власти и господства, компенсацию, фрустрацию и т. п., все равно остается неудовлетворительным. Что заставляло толпы людей собираться на Гревской площади, дабы поглазеть на казнь осужденных. Что-то вроде мести кому-то другому, как бы через этого палача, за все обиды, которым ежедневно подвергались эти люди? Конечно, отчасти это так. Насилие вызывает насилие.