«Голос: Посмотри, как сложно тебе по-настоящему молиться. Ты не можешь сосредоточиться. Нужно учиться концентрировать на чем-то ум. Молись, как мы тебе уже говорили сотню раз. Пользуйся случаем. Проси Бога войти в тебя.
Мисраки: Как вы входите в меня?
Ален: Может быть, и так. Но это не то же самое, конечно, хотя процесс похожий. Тебе нужно лишь быть готовым (как ты это делаешь с нами), но думать при этом о Боге, а не о нас.
Мисраки: Или о святых?
Ален: А почему не о Боге?
Мисраки: Потому что Он слишком велик для меня. Я не понимаю Его.
Ален: И не нужно понимать Его так, как ты понимаешь нас или Ангелов. Бог является к тому, кто молится.
Мисраки, все еще нерешительно: Или же Он отправляет посланцев, которые Его представляют?
Ален: Ты все еще увиливаешь! Нет, я же тебе говорю, это Бог, именно Бог. Он сам это делает, потому что может это, даже если ты Его не понимаешь.
Мисраки: Я пытался; но мне никогда не удавалось почувствовать Его присутствие.
Ален: Потому что ты плохо старался, и слишком редко предпринимал попытки. Это приходит постепенно. Нужно упражняться. Иногда, когда ты один, вместо того чтобы разговаривать с нами и о нас, даже если мы совсем рядом, послушай Его и откройся Ему»[209].
Миссия ангелов по отношению к нам, похоже, никогда не прерывается, но порой они не позволяют нам почувствовать свое присутствие. В «Диалогах с Ангелом» Гитта спрашивает:
Гитта: «Как же я смогу всегда слышать твой голос?
(ответ прозвучал, но в голосе была нота презрения:)
— Тогда ты была бы всего лишь марионеткой!
Гитта: Я не понимаю.
— Тогда бы ты перестала быть независимой»[210].
В отличие от миссии анеглов, миися умерших по отношению к нам может иногда и заканчиваться.
Кристофа Барнье сделала медиумом одна умершая, с которой он при ее жизни никогда не встречался, звали ее Элизабет. Она присматривала за ним и влияла на него несколько лет. Но однажды настал день, когда она заявила:
«Однажды, после всех этих нелегких лет, Элизабет явилась, чтобы передать мне последнее сообщение, я запомнил это навсегда: „Ну вот, теперь мне придется уйти, моя миссия выполнена, теперь тебе нужно плыть самому, жить собственной жизнью, самостоятельно, используя все полученные знания и особенно эту уверенность, что узы, связавшие нас с тобой, бессмертны. Не бойся, ты найдешь свою дорогу в жизни, и мы еще увидимся“. Тогда я впервые познал, признаю это, что значит разлука с теми, кто нам дорог. Это расставание, резкое, причинило мне много боли»[211].
Чаще всего такие отношения с умершими касаются не только того или иного конкретного человека, но всего человечества в целом, поскольку основная цель тут в том, чтобы показать всем, что жизнь продолжается и после смерти, без перерыва. Так, например, было в случае общения Андреа Сардоса Альбертини с его отцом, адвокатом кассационного суда в Триесте и председателем епархиального совета организации «Католическое действие» в этом городе. Юного Андреа убили, а тело его бросили в воды По. Через медиума отцу удалось напасть на след сына. И вот что тот, через медиума, сказал отцу:
«Понимаешь, Бесконечный Свет пообещал мне, что тело мое будет найдено, и это нужно, чтобы показать людям, что жизнь в мире ином и вправду существует; но к этой цели призван не я один. Мы все вместе, я и многие другие, должны явить собой такое доказательство… Папа, насколько я понял, ты до сих пор не знаешь, в чем именно заключается моя „миссия“: нужно до всего мира донести весть о том, что жизнь после смерти существует, потому что только такая убежденность вернет человечеству веру, и тогда люди заживут в мире, в благодати Бесконечного Света»[212]. Рассказы о столь необычном духовном приключении получили самое широкое распространение по всему миру, вплоть до того, что многие люди в сложных жизненных обстоятельствах стали обращаться к Андреа с молитвами и получали исцеления, материальную и духовную помощь, так что случай Андреа стал известен в Риме и там уже начали дело о его беатификации.
Ту же мотивацию мы находим и у многих детей, попавших в мир иной и общающихся со своими родителями, в частности, в Италии. Розабьянка объясняет матери, что эти послания — это «ощутимый способ показать тебе и кому бы то ни было, что я вовсе не „умерла“, но „родилась заново“ в новую жизнь, более тонкую и чудесную. Я составляю часть группы „Новое небо“, в которой много молодых, мы стараемся помочь тем, кому это нужно, наладить общение (ты же видишь это, и ты тоже, мама) и показать, что за пределами вашего земного мира есть другая жизнь, „настоящая жизнь“, вся направленная ввысь, все выше и выше, в направлении Того, Кто сам есть Свет…»[213]
Итак, все подобное сообщение между двумя мирами совершается с помощью «волн», «энергий», «сил», все еще не изученных нашей наукой. Их существование не может вызывать никаких сомнений во всех тех случаях, которые оказываются бесспорными, стоит лишь потрудиться встретиться с теми, кто был свидетелем, проверить обстоятельства и используемое оборудование. Очевидно, должны существовать те силы, которые вмешались и вызвали к жизни все эти феномены. Но на самом деле все то, что мы с вами уже узнали об этих энергиях, заставляет думать, что вмешиваются они не только в особо показательных и отдельных случаях, но неприметным, потаенным образом постоянно присутствуют в наших жизнях. Так, существует настоящая подпольная сеть борьбы с распространившимся неверием, а значит и с утратой смысла в жизни, приводящей к отчаянию и к разным формам суицида, будь то алкоголь, наркотики, секс, гонки на повышенной скорости, отказ от общественного порядка в жизни и в мире. Несколько примеров, приведенных нами здесь, это всего лишь крайние случаи, когда такое воздействие, обычно потаенное, выходит на свет. Но на самом деле у каждого из нас есть свой ангел-хранитель, никто не обделен. Каждая наша жизнь — это борьба, она вписана в общемировое поле битвы Сынов тьмы с Сынами света. Даже если мы сами того не замечаем, наши усилия и попытки победить свой эгоизм и дать больше любви поддержаны и усилены помощью из мира иного.
Очевидно, что как раз такое невидимое и обычно остающееся безвестным соработничество сил любви из другого мира и из нашего оказывается источником многих движений милосердия и щедрости по всему миру. Это, с одной стороны, и великие миссионерские ордена, врачующие, учащие, распространяющие Евангелие до самых отдаленных уголков мира. Это, конечно, испанские миссионеры, положившие конец жутким человеческим жертвоприношениям в Мексике. Те, кому это не нравится, попытались дискредитировать их дело, описав его как «геноцид» индейцев. Но нам теперь известно, что великие зоны цивилизации Майя к моменту испанских завоеваний уже исчезли по причинам, до сих пор не проясненным. Мы знаем также, что устрашающее уменьшение численности туземного населения было вызвано многочисленными эпидемиями, жертвами которых они стали, как это бывало и в Европе в Средние века, когда люди вымирали от «черной чумы». Да, тексты того времени, действительно, обличают злоупотребления испанской солдатни, но миссионеры противились этому из всех сил. Во всяком случае, не краткосрочные миссионеры, конечно[214]. Хотелось бы, чтобы сегодняшние миссионеры в Уганде, где человеческие жертвы, особенно детские, стали настоящим бичом, действовали бы поактивнее.
Сегодняшние крупные Неправительственные организации нередко подхватывают это дело любви. Поскольку нельзя перечислить их все, не упомянем никого. Но это миллионы мужчин и женщин, совершающих колоссальную работу, часто в ужасных условиях, с отказом от комфортной жизни и от нормальных зарплат, часто с опасностью даже для жизни, из любви к незнакомым людям, которых они не могут оставить наедине с их страданием, как это делаем мы все, по слабости или занятости другими делами, лишь сетуя время от времени на жестокость жизни и несправедливость мира. Они не кричат о том, что делают это из любви. Но речь идет именно о ней, и любовь эта исходит от них и распространяется гораздо дальше, чем даже сами они могут увидеть. Они тоже беспокоят и вызывают критику, как и религиозные ордена. Конечно, и среди них встречаются порой, как и среди миссионеров, паршивые овцы, манипуляторы и проходимцы. Но, в целом, они не портят картины: это совесть человечества, последняя причина не терять надежды на человека на этой земле. Тут, как и в области зла, существует эффект заразительности, цепочки добра. Такие люди, как аббат Пьер, сестра Эммануэль, сестра Тереза Калькуттская (мать Тереза) или Колюш вызвали целы волны призваний у других людей. И, как они это делают со злом, средства массовой информации тут могут послужить распространению добра, передавая дальше этот призыв к любви.
Заметим только по ходу, что само понятие достоинства человека, ценности любой человеческой личности, вошло в наше общество только через жизнь и учение Христа. Мы слишком часто об этом забываем. Я благодарен среди других и Фредерику Ленуару, напомнившему об этом в книге «Христос философ». Выше я критиковал этот труд за то, что он сводит роль Христа к вести о всеобъемлющей любви. Эта весть входит в служение Христа в этом мире, а значит и в Его дело Спасителя, но это не самое главное в Нем. Чтобы прикоснуться к главному, подступиться к этой тайне, нам нужно пойти еще дальше.
Здесь, на земле, мы помогаем друг другу
Эмпатия у психологов
Феномен эмпатии хорошо известен психологам, хотя они и не согласны между собой в том, что именно под ним понимать и как определить его границы. Для Элизабет Пашери «„Эмпатией“ называют сегодня способность поставить себя на место другого, чтобы понять, что он чувствует. Так понимаемая эмпатия отличается одновременно и от симпатии, и от эмоциональной заразительность, и от более общего феномена подражания другому… Эмоциональной заразительностью называется феномен передачи эмоций от одного человека к другому. Этот феномен хорошо изучен в психологии толпы, он встречается также у младенцев, когда они в ответ на слезы другого младенца сами начинают плакать. Обычно все согласны в том, что эмоциональная заразительность предполагает форму неразличения между собой и другим… Симпатия, как видно из этимологии слова, предполагает, что мы хотя бы частично разделяем эмоции, испытываемые другим, делим с ним его страдание… Симпатия подразумевает альтруистические цели и предполагает налаживание эмоционального контакта с тем, кто будет ее объектом. Тогда как эмпатия — это уже игра воображения, направленного на понимание другого, а не на налаживание с ним эмоционального контакта».
Л. Виспе поясняет: «Объект эмпатии — понимание. Объект симпатии — благо другого… В целом, эмпатия — это способ познания, а симпатия — способ встречи с другим»[215].
А вот Жан Декрети объясняет разницу эмпатии и симпатии совсем по-другому, противоположно тому, что мы только что видели у Э. Пашери. В терминологии тут все еще нет окончательной ясности: «Понятие эмпатии противопоставляют, а иногда и путают с понятием симпатии. Первое подразумевает форму отождествления себя с другим, тогда как симпатия предполагает более отстраненные отношения… Существует примерно столько же дефиниций понятия эмпатии, сколько людей пишет на эту тему. Тем не менее удалось прийти к соглашению хотя бы в вопросе о двух основных отличительных признаках эмпатии: 1) аффективный ответ в отношении к другому, который иногда (но не всегда) предполагает способность разделить с ним его эмоциональное состояние; и 2) умственная способность принять субъективную перспективу другого человека»[216].
Жан-Люк Пети, повторив наблюдения Липпа о том, что, когда мы внимательно вглядываемся в движения кого-нибудь, например, канатоходца, то частично чувствуем внутри себя то, что тот чувствует в данный момент. В действительности, движения, необходимые канатоходцу для восстановления равновесия, проступают в нас мускульными сокращениями. По Липпу, мы не должны считать эти ощущения начала движений производными от собственного тела, нет, мы их проживаем «в теле канатоходца на канате». Ж.-Л. Пети комментирует это так: «Только позже, в акте рефлексии, они смогут прийти к различению тех впечатлений движения, которые приписывались канатоходцу, от тех, что они на самом деле испытали в собственном теле. Как если бы они вновь обрели ощущение, ненадолго вынесенное за скобки, собственной индивидуальности. Или скорее, как если бы эта индивидуальность происходила из вторичной дифференциации по отношению к первичному состоянию слияния собственной субъективности с субъективностью другого».
Вы уже заметили, что то, что здесь подразумевается под словом «эмпатия», это уже не способ познания. Мы здесь даже стали ближе к той «эмоциональной заразительности», которая, по Э. Пашери, «предполагает форму неразличения между собой и другим». Для Липпа, по Ж.-Л. Пети, «все формы опыта происходят от одного и того же принципа жизни ума, возникающего после его индивидуации на раздельные субъекты, тогда как представление, рефлексия, суждение и умозаключение предполагают разделенность. Такое состояние слияния будет первичным условием любого акта восприятия».
Очевидно, что, другими и новыми путями, мы вновь подошли здесь к образу голограммы, предполагающему изначальное, со времен сотворения мира, общее пользование всеми мыслями и поступками людей сквозь Историю. Ж.-Л. Пети не использует ни слово «голограмма», ни понятие «общение святых», которое, однако, сюда бы вполне подошло, но он говорит о «множественности и взаимодействии полей деятельности, образующих многомонадическое сообщество»[217]. Монада (от греческого «monos», один), которой является каждый из нас, составляет часть узкого сообщества, образующего как бы одно единое существо, включающее в себя множество «монад».
Очень интересовался эмпатией Гуссерль, в русле своих исследований о роли другого в становлении собственного Я. Но, по нему, для возникновения эмпатии обязательно должен иметь место визуальный контакт с другим, без которого мы не можем представить аффектов другого. Однако, научные исследования Жана Десати, похоже, доказывают обратное. Речь идет об опытах, когда двух добровольцев просят по очереди изображать друг друга. При этом функционируют одни и те же зоны головного мозга: «Однако, между двумя этими условиями существенная разница: нижняя теменная долька правого полушария активируется тогда, когда субъекта изображает другой человек, а теменная доля левого полушария активируется ровно в противоположной ситуации, т. е. когда субъект сам изображает экспериментатора». Отметим, по ходу, что здесь мы наблюдаем то же соотношение, что и в практике психофании между «облегчающим» и «облегчаемым»[218]. Последующие опыты, уже без визуальных контактов, дали точно такие же результаты[219].
Эмпатия у мистиков
Натали Депраз справедливо замечает, по поводу все той же эмпатии, что у буддистов традиции махаяны сострадание прочувствовано гораздо глубже. Для этой методики не нужно никакого визуального контакта, хотя все-таки нужно усилие воображения[220]. Шантидева объясняет это так:
«Поставьте себя на место бедных жертв и примите на себя их страдания. Писания говорят, что, совершив это, вы сумеете сделать их боль своею. Сострадание к ним возрастет, и в итоге вы больше никогда не причините им никакой боли». Древние буддистские комментарии, которых цитирует Натали Депраз, полностью соответствуют той дыхательной технике, которую проповедовал недавно Далай-лама. Глубоко вдыхая и представляя себе страдания других, мы принимаем их на себя. Выдыхая, мы передаем этим людям благодатные чувства[221]. Но, по Далай-ламе, техника эта доступна лишь тем, кто уже достиг исключительно высокого духовного уровня. Много прекрасных цитат из буддистских авторов можно найти в книге Рене Груссе «По следам Будды»[222]. Многие из них я приводил в своей книге «Христос и карма»[223]. Конечно, вполне можно подвергнуть сомнению роль дыхания в таком взятии на себя страданий другого. Но сущность феномена связана, конечно, с мыслью, а в силе мысли вы уже имели возможность убедиться. Все укоренено в этой невидимой и недоступной (по крайней мере, до сих пор) для наших исследований силе, какой являются наши мысли.
И тут мы оказываемся в самой сердцевине мистики, так что, читая некоторые тексты, ощущаем, насколько близко они подходят к христианству, о чем я уже не раз говорил. А сейчас мне хотелось бы вам показать, что феномены эмпатии, если использовать этот простой термин, очень сложны и подразделяются на несколько уровней. Но, может быть, стоит воспользоваться каким-нибудь другим терминов, чтобы не вызывать возражений большинства психологов? Можно вспомнить о голограмме, морфических полях и т. д.
Но внесем ясность: в мою задачу не входит объяснение в научных терминах того, как именно воздействует это внутреннее присутствие, и как оно влияет с одного уровня на другой. Научные термины, к которым я обращаюсь, здесь всего лишь аналогии. Реальность остается за их рамками. Все эти научные гипотезы просто позволяют мне наглядно показать, что гипотеза о таком воздействии в духовной жизни не абсурдна, а совсем наоборот.
Прежде, чем привести вам несколько примеров эмпатии у мистиков, мне нужно предупредить читателя, что я даю этим мистикам титулы «святых» или «блаженных» тогда, когда церковь признала их таковыми, и когда я об этом осведомлен и согласен. Иногда я не в курсе продвижений в этой области. Но я привожу здесь также и свидетельства многих мистиков, официально не признанных Католической церковью. Такое непризнание может быть связано с тем, что в их жизнях могут быть спорные, сомнительные моменты, когда патология смешивается с воздействием Божиим, но иногда все еще проще и дело лишь в том, что до сих пор ни один орден и ни одна религиозная организация так и не взялись за их канонизацию. Святость некоторых была признана церковью целые века спустя после их смерти: например, Дунс Скот, современник св. Фомы Аквинского и св. Бонавентуры, был причислен к лику блаженных Иоанном-Павлом Вторым в 1993 году, а св. Жанна д’Арк умерла в 1431, а канонизирована в 1920. Конечно, и до канонизации они уже были святыми. Кроме того, и само это официальное церковное признание тоже не имеет в моих глазах абсолютной ценности. Если многочисленные святые так до сих пор и не вписаны в церковный календарь, то зато есть другие, которым там явно не место, несмотря на канонизацию, как например, Хосе-Мария Эскрива де Балагер, основатель католической секты Opus Dei. Или же причисление к лику блаженных в 1998 году кардинала Штепинака папой Иоанном-Павлом Вторым, ставшее настоящим скандалом. Таким же скандалом стала и беатификация папы Пия XII: если подлинные причины замалчивания им массовых убийств евреев еще можно хоть как-то обсуждать, то его утаивание массовых убийств православных сербов католиками-хорватами не имеет никаких оправданий.
Итак, после таких пояснительных замечаний, приведем несколько конкретных примеров той помощи, которую мистики оказали своим современникам, взяв на себя их болезни или искушения. Очевидно, что в каждой из последующих главок я мог бы привести гораздо больше примеров. Но здесь возможно представить лишь очень краткую антологию.
Анна-Екатерина Эммерих (1774‒1824)
Это было одной из миссий блаженной Анны-Екатерины Эммерих, родившейся в вестфальской деревушке в одном скромном крестьянском семействе. Она знаменита в первую очередь тем, что испытала на себе Страсти Христовы, знаком чего стали стигматы, а также своими видениями, прослеживавшими историю человечества от Адама и Евы, но относившимися также и к жизни Пресвятой Богородицы[224], и к Страстям Христовым[225]. Но, как и у многих других мистиков, в ее жизни то и дело случаются паранормальные феномены. Здесь нас интересует, главным образом, полученная ею миссия брать на себя болезни и немощи других людей, мгновенно испытывавших при этом облегчение. Заметим сразу, что болезнь или физическое испытание, как правило, является не только страданием, но и искушением для того, кто его испытывает, или для его окружения: искушением бунта, замыкания на себе, эгоизма и т. д.
Результат нам описал доктор Вильгельм Везенер: «Если мне придется рассказать о ее секретах, то вы будете потрясены и заплачете от сочувствия, узнав, как тяжко страдала бедняжка. Все попытки облегчить ее положение ни к чему не приводили, потому что, как только у нее отнимали крест, она тут же оказывалась в еще более тяжелом положении, взвалив на себя вместо одного креста два… Большая часть ее болезней проистекала от того, что она добровольно брала на себя страдания своих друзей, изливавших ей свои печали и вверявших себя ее молитве. В своих экстазах она говорила об этом, как о работе, и часто предсказывала, когда она закончится. Когда сознание к ней возвращалось, она обычно не помнила того, что говорила, как и всего, что затрагивало ее личность»[226].
Отец Вегенер поясняет: «Это были состояния и дурные наклонности умирающих, за которых она страдала и вместо которых вела тяжелую борьбу за то, чтобы те умерли как христиане. Ее настигала подагра, она принимала на себя раны, боль в членах, водянку, всевозможные разновидности лихорадки, судороги, предсмертную испарину, боли в селезенке, легких, пояснице, печени, но также нетерпение, страх, разочарование, одиночество, отчаяние, предсмертное бессилие. Она часто не знала, как защитить себя от этих видений тоски и ужаса. Самым тяжелым и унизительным было для нее покаяние за тех умирающих, которые в течение своей жизни предавались чревоугодию, пьянству и распутству. Тогда не только мысли, но целые сцены чужих грехов наводняли ее и пугали до потери сознания, заставляя бороться с искушением и отражать атаки зла. На ее лице сквозь собственные слова и жесты проступал характер того человеку, чью смертельную болезнь и чьи душевные язвы она на себя приняла. В этой миссии и битве у нее проявлялась словно бы двойная личность, в которой то доминировали те искушения и следы греха, против которых она боролась, а то снова верх брал образ мира и ясности, что доказывает, что зеркало ее души не было потревожено».
Тут стоит пояснить, что Бог самолично поручил Анне-Екатерине спасение этих душ, которые могли находиться в любой точке земного шара. Описания таких сцен иногда выглядят душераздирающе:
«Она была в жутком состоянии. Ей связали руки и ноги, но веревки были разорваны и разбросаны, словно сухожилия и нервы вот-вот порвутся сами. Шея была, как у задушенного, грудина поднялась, задеревеневший язык вывалился изо рта. Она казалась на грани смерти, но жила, и то, что этим она помогала другим, возвращало ей силы»[227].
Вы уже, конечно, заметили, что все эти переносы у Анны-Екатерины касаются не только физических (болезни, немощи), но и моральных страданий, искушений и склонностей к греху, связанных с теми грехами, что совершили эти несчастные. Ее роль была в том, чтобы принять эти переносы, но не провоцировать их. Речь часто идет о таких умирающих, для которых она становилась последним шансом, по крайней мере, в этом мире. В мгновение их смерти Анна-Екатерина тут же освобождалась от всех этих тягот. И, наконец, Бог часто удостаивал ее увидеть результаты ее великодушия.
Но самым показательным будет перемена словаря, жестов и манер Анны-Екатерины, вплоть до проступания на ее лице черт лица того человека, которому она помогает. Такое отождествление представляется крайне важным. Внешние знаки, о которых мы только что говорили, будут здесь еще одним подтверждением реальности того, что психологически и духовно происходит между святой и умирающим. Существенен тут сам этот механизм взятия на себя искушений умирающего. Дальше мы увидим, что святой мистик призван лишь к тому, чтобы принять участие в этой борьбе умирающего с искушением, а не к тому, чтобы полностью его заменить. Такое отождествление очень важно, мы еще раз подчеркнем его реальность, пусть даже пришлось для этого прервать наш рассказ.
Главный признак такого отождествления — изменение черт лица — может показаться неправдоподобным. Но есть и другие примеры подобного чуда. Самым убедительным, может быть, будет случай отмеченной стигамтами бретонки Мари-Жюли Жаэни из Блэн (1850‒1941), потому что произошел он не так давно и был засвидетельствован врачом, крупным специалистом по стигматам, да и сам случай весьма показателен: «Глаза закрыты, лицо покрылось фиолетовыми пятнами. К трем часам невозможно распух язык: зубы крепко сжаты, но язык все же не помещается во рту. Разбуханию языка сопутствует и раздутие нижней губы, опустившейся, покрывшей собой десны и придавшей лицу отталкивающее выражение.
Правый бок неимоверной разбух, с непомерным расширением бедра, которое стало доходить аж до подмышки, тогда как левый бок истончился и почти совсем исчез… Через два часа все кончилось… Тело Мари-Жюли уменьшилось, голова припечатана к костям, язык вздулся, сильный жар»[228].
В последнем случае меня интересует в первую очередь материальная, физическая реальность происходящего, связанная с принципом «кто может большее, может и меньшее». Но, конечно, привели мы этот последний пример с одной целью: попробовать угадать, до какого предела может дойти такая помощь мистика грешнику, помощь не только физическая, но и духовная.
Известны и другие случаи, когда такая духовная помощь сопровождалась физическими изменениями, как у Анны-Екатерины. Так, говорят, что Мария де Валле, о которой мы уже говорили, как о мистике со случаями одержимости, обычно страдала за грешников вообще, «но иногда она страдала за того или другого конкретного грешника. И, по странному феномену, убедительным образом символизирующему общение святых, важный для христианства принцип, она тогда оказывалась „как бы изменившейся в своем физическом облике и естественных склонностях и начинала напоминать того, за кого она страдала, прочувствовав его и прожив внутри себя“»[229].
Тереза Нойманн (1898–1962)
По наружности Тереза Номанн была всего-навсего толстой девушкой с фермы. По уровню интеллекта — она была неспособна выучить официальный немецкий язык и могла изъясняться лишь на местном диалекте. Однако Бог видит то, что сокрыто от нас, и Он именно ее избрал и удостоил чести разделить Его Страсти более 700 раз за ее жизнь.
Иногда даже неожиданно для самой себя, она бросалась облегчать страдания всех, кого видела вокруг. А бывало и так, что Сам Христос просил ее понести тяготы других. Как и в случае Анны-Екатерины Эммерих, речь часто шла о физических страданиях, но не только о них. Начнем с самых первых случаев. Так однажды она внезапно облегчила страдания своего кюре, отца Набера, страдавшего от приступа ревматизма, вызванного простудой. Он был обездвижен и не мог служить. Его врач ничем не смог ему помочь. Тереза попросил Спасителя разрешить ей взять эту боль на себя. Говорят, что «ее просьба тотчас же была исполнена. На следующий день она не смогла встать, страдая от еще более жестокого приступа ревматизма, от которого сам больной, как оказалось, исцелился полностью и уже навсегда, без новых приступов»[230].
Следующий случай оказался еще более примечательным: «Однажды обезумевшая от горя женщина привела к ней своего маленького сына, всего искусанного пчелами. Тронутая слезами матери и жалобами ребенка, ошеломленная видом детского тельца, распухшего от укусов, Тереза погладила ребенка и ушла к себе. Вскоре она начала раздуваться и краснеть, тогда как жалобный плач малыша становился все тише и тише: через несколько минут, исцелившись, ребенок уже принялся играть, тогда как она сама потом в течение нескольких дней страдала от жесточайших последствий этого недуга, столь таинственным образом перенесенного с малыша на нее»[231].
Будь то пример с ревматизмом или с этими укусами, в обоих случаях болезнь проявлялась в физических изменениях тела. Для мальчика речь шла еще и о присутствии пчелиного яда, т. е. химического вещества. И все это оказалось упраздненным или же просто было нейтрализовано? Но как? С помощью другого химического вещества? Но откуда оно взялось и как проникло в его тело? Нам придется признать, что существует и проявляется здесь некая сила, которая не только действует на мысль другого человека, но и воздействовала материально, физически на тело этого мальчика, и сила эта пересекает пространство, она не заперта в нем. Тереза была далеко от отца Набера, когда взяла на себя его недуг. Похоже, что на определенном уровне, как между коррелирующими и не отдаленными друг от друга частицами, пространство перестает существовать. Можно привести множество сходных случаев в жизни мистиков, потому что их способность преодолевать время и пространство, похоже, присуща сполна их опыту и может нам дать ключ к тайне мира.
Она также нередко брала на себя пороки и искушения других людей. Как о Христе говорится, что Он стал «для нас жертвою за грех» (2 Кор 5: 21), тем же стала и она. В этой битве, которая могла длиться очень долго, на ней становились видны все признаки того зла, которое она брала на себя. Так, например, когда она страдала за алкоголика, она не только испытывала желание выпить, которому не поддавалась, конечно, но еще и «выглядела, как пьяная, бредила, ее рвало, и рвота источала запах спиртного. Ее комната тогда наполнялась запахами и следами попоек, так что ее окружение начинало себя чувствовать неудобно и им приходилось открывать окна»[232].
Именно так ей дважды удалось спасти священника, которому не удавалось побороть свою склонность пьянству. От отчаяния, чтобы положить этому конец, он уже решил отравиться. Но для Терезы это была суровая борьба. Кюре Набер записал через две недели после этого: «Болезнь вывала страшный нарыв, к тому же она испытывает сильные внутренние боли. Это испытание продолжалось целый месяц и закончилось тем, что священник, наконец, исповедал свой грех и освободился от порока, о чем и рассказала ей, вернувшись ее повидать»[233]. И случалось довольно часто, что Терезу Сам Христос, или, как она Его всегда называла, Спаситель, просил взять на себя искушения священников.
Фаустина Ковальска (1905–1938)
Сестра Фаустина особенно известна во всем мире тем, что через нее явлено было Божье милосердие. Это может показаться чуточку сюрреалистическим. Разве не то же самое вот уже 2000 лет проповедует церковь? Но нет. Приходится признать, что нет. Слишком уж бросается в глаза, в итоге, что церковь всегда представляла Бога суровым судией, часто придирающимся к мелочам, ничего не спускающим нам, ни самого малейшего и глупейшего пустяка. Каждый хранит в памяти собственные детские истории, когда нам вменяли в вину то, что мы почистили зубы перед причастием, а значит могли проглотить немного зубной пасты, нарушив тем самым необходимый евхаристический пост.
Некоторые мистики были, ко всему прочему, еще и учеными мужами, как Майстер Экхарт или святой Иоанн Креста, если вспомнить лишь самых известных. Но бывали и такие, которые по человеческим меркам принадлежали к самым беспомощным. Но оказывается, что их свидетельство тоже очень важно. Сестра Фаустина, также как Тереза Нойманн или Натуцца Эволо, ученостью не блистала. Она едва умела читать, и ее дневник, говорят, пестрит орфографическими ошибками. Но своей жизнью и свидетельством она принадлежит к числу остальных мистиков, да еще и очень-очень сильно превосходит всякие разглагольствования философов и богословов. Так она и стала истинным свидетелем Божьего милосердия. Она также брала на себя искушения других людей:
«Однажды я заметила, что один человек был сильно предрасположен к тяжкому греху. Я попросила Господа послать мне любое страдание, чтобы спасти эту душу. Внезапно я почувствовала, как мою голову ранят, впиваясь в нее, жуткие шипы тернового венца. Это продолжалось довольно долго, но зато тот человек не выпал из благодати Божьей».
«Вот как я научилась определять состояние души и то, что именно в ней не нравится Богу: внезапно я почувствовала острую боль в руках, ногах, в боку, там, где гвозди пронзили руки и ноги, а копье бок Спасителя. В тот же миг я познала эту душу и увидела ее грехи. Только так я могу участвовать в искуплении. Сегодня целых семь часов я носила этот ранящий голову обруч, чтобы получить для одного человека благодать покаяния. На седьмом часу мне стало легче, потому что эта душа уже обратилась, хотя еще и не успела исповедоваться. Из-а чувственных грехов я умерщвляю свою плоть и пощусь, когда мне это позволено. За грех гордыни я молюсь, пав ниц, лбом в пол. За гнев ненависти я молюсь, имея в виду человека, вызывающего у меня антипатию, и пытаюсь ему хоть чем-то помочь… Так, в зависимости от грехов, я исполняла Правосудие»[234].
Вы, конечно, заметили здесь классический словарь, присущий господствующей в то время теологии, который еще и сегодня заметен в Римо-католической церкви: «искупить» и «исполнить Правосудие». Мы словно бы читаем отца Мантера! И лишь постепенно мы узнаем, что та помощь, которая на самом деле дается грешникам, идет совсем другим путем. Фаустина, в действительности, ничего не «искупала» и никакое правосудие не «исполняла». Мы тут ровнехонько в той самой схеме, которую исповедники неправильно называют «покаянием», полученным после отпущения грехов; или в той схеме, которую я вам уже кратко представил, когда дал образ раненой руки, которой нужно двигать, даже если движение причиняет боль, и все это не ради наказания, а для того, чтобы руку восстановить. Я вам уже говорил, что, если разрабатывать чью-то другую руку, пользы от этого не будет. Но дело в том, что здесь речь идет не о руке другого. Вглядимся внимательнее.
Богословы, как и мистики всех прошлых веков, заметили, что существует связь между обращением грешника и тем испытанием, которое проходит мистик, часто по просьбе самого Христа. Мы еще поговорим об этом подробнее. Поскольку тела грешника и святого были отделены одно от другого, и часто даже находились на значительном расстоянии, богословы попытались понять механизм такого взаимодействия. Они делали тут то, что могли, как св. Фома Аквинский вслед за Аристотелем. Поскольку не было никакого непосредственного контакта между испытанием одного и обращением другого, они решили, что такая связь между обоими должна была быть установлена кем-то извне, третьим лицом, т. е. самим Богом.
Бог дарует прощение грешнику в зависимости, т. е прямо пропорционально тому испытанию, которое претерпевает святой, и тогда святой порой прямо-таки торгуется с Богом, стараясь выторговать прощение как можно большему числу грешников. Иногда это прощение сопровождается чудесной благодатью, преображающей грешника, но все это без того, чтобы сам грешник совершил подлинный личный внутренний прорыв к обращению. Вот от этого богословия я напрочь отказался и больше никогда не проповедую его нашим современникам.
Но сегодня, после всего того, что открыла или начала замечать наша наука, возможно и другое объяснение. Я не знаю, придерживается ли такое объяснение идей морфических полей или голограммы, или использует какую-то другую гипотезу. Но в любом случае мы сегодня знаем, и это уже не вызывает никаких сомнений, что силы постоянно действуют во вселенной, и что для них ничего не значат ни пространство, ни время. И тогда, никакое сознание не будет внешним по отношению к другим. Усилие обращения, осуществленное в одном сознании, тотчас же воздействует на другое сознание, наподобие осмоса. Инстинктивно Фаустина верно понимала все, что нужно делать в каждом случае. Против гордыни — совершить жест смирения. И тут, конечно, важен был не жест сам по себе, не лоб сестры Фаустины, уткнувшийся в пол, но движение души, управляющее этим жестом. Такое движение души и может вызвать отголосок в той душе, которой нужно помочь. Против чувственных грехов — пост; против ненависти — помощь тем, кто вызывает антипатию.
Мне остается лишь добавить, что такое богословие издавна исповедуют на христианском Востоке. Пусть нам это кажется невероятным, но там давно поняли, что мы все, как матрешки, упакованные одна в другую, и все упакованы во Христа. Но я не буду повторять здесь то, что уже изложил в своей книге «Чтобы человек стал Богом». Это было бы слишком длинным пояснением и слишком техничным.
Как и Анна-Екатерина Эммерих, сестра Фаустина часто помогала умирающим. К концу ее жизни это стало даже, если можно так выразиться, ее своеобразной специализацией, особенно после того, как с острой формой туберкулеза она оказалась в туберкулезном санатории.
«Мой ангел-хранитель, замечает она 16 декабря, повелел мне молиться за одну душу. Утром мне сказали, что в тот самый момент у человека началась агония. Странно, какими путями Иисус дает мне знать, что кто-то нуждается в моей молитве! Особенно явно это случается с умирающими, и сейчас чаще, чем раньше…»
«В тот вечер (18 декабря) я вдруг внезапно поняла, что чья-то душа нуждается в моих молитвах. Я начала усиленно молиться, но не оставляло чувство, что этого недостаточно. Итак, я продолжала молиться. На следующий день утром в какой-то миг я вдруг внезапно поняла, что уже в тот момент, когда накануне я почувствовала тревогу, у этого человека началась агония, и что продлилась она до утра. Я поняла, как сильно пришлось бороться этой душе. Вот как Господь Иисус Христос ставит меня в известность: я чувствую, очень четко и ясно, что чья-то душа просит меня за нее молиться. Я не знала прежде, что наше общение с душами может быть настолько тесным! Иногда меня об этом извещает мой ангел-хранитель…»
Вот еще одна цитата, она немного длинновата, но в ней столько информации, что необходимо привести ее целиком:
«В тот же вечер еще одна душа пришла просить меня за нее молиться… Честно признаюсь, что чувствую человека, который меня об этом просит. Особенно теперь, с тех пор, как я в этой больнице, у меня очень тесная связь с умирающими, которые, с самого начала своей последней битвы, просят меня за них молиться. Итак, Бог очень тесно связал меня с умирающими. Этим вечером в одиннадцать часов я внезапно проснулась и ясно почувствовала, что кому-то поблизости требуется моя молитва. Это было чисто умственное видение, когда все внезапно озаряется светом, ниспосланным Богом. Я молюсь до тех пор, пока не почувствую, что опасность миновала: иногда долго, иногда нет. Бывает так, что достаточно один раз прочесть „Аве Мария“. Я говорю тогда „Из глубины воззвах“ и останавливаюсь. А бывает и так, что чувствую, что нужно прочесть все молитвы Божественному Милосердию… Я пришла к выводу, что, чем дольше мне приходится молиться, тем длительнее агония. Вот как я смогла в этом убедиться: у меня есть часы, я замечаю час, а на следующий день, когда узнаю о смерти человека, расспрашиваю, в каком часу он умер. И это совпадает с точностью до минуты. Иногда мне говорят: агония была тяжелой, или же: этот человек скончался мирно. Иногда умирающий находится в другом корпусе: для духа пространство не существует. Однажды меня даже призвали на помощь к душе человека, умиравшего на расстоянии нескольких сот километров отсюда. Это происходило и с членами моей семьи, и с сестрами-монахинями, и даже с теми душами, которых в этом мире я никогда не встречала»[235].
Нам еще нужно будет поразмышлять над этой таинственной связью между страданием и любовью, которая заметна уже и в этих текстах Фаустины, но мы подробнее поговорим об этом позже. Сейчас же меня больше всего интересует то, что такой осмос между грешником и святым, вселение одного в другого происходит за пределами пространства и времени. И оказывается, что некоторые, даже на Западе, это отлично поняли. Фаустина все это прожила на собственном опыте, и это потрясающе. Но для описания этого опыта она использует привычный ей язык церкви. С другими мистиками мы перейдем к другому пониманию того, что представляют из себя такие переносы.
Робер де Ланжеак (1877–1947)
Отец Огюстен Делаж (это его настоящее имя), священник Компани де Сен-Сюльпис, был профессором богословия в Лиможской семинарии. Он страдал страшными головными болями, которые сделали его инвалидом, неспособным работать. Однажды он признался, что, чтобы не шокировать своих посетителей, всегда держал на столе в своем кабинете открытую книгу, чтобы у них создалось впечатление, что он читает. Но на самом деле читать из-за боли он не мог. Первые его работы были опубликованы им еще при жизни под псевдонимом, позволившим сохранить анонимность. Это, без сомнения, один из крупнейших мистиков прошлого века и даже во всей истории церкви, и мы еще до конца не оценили всю значимость его наследия. Он входит в число тех, кого можно назвать неканонизированными святыми, как Майстер Экхарт, Клодин Муан, Шарль де Фуко.
Итак, Робер де Ланжеак попытался объяснить, что, прежде чем задаваться целью проповедовать Евангелие, нужно сначала самому наполниться Богом:
«Как же нужно почитать, любить и слушать этот Божественный Дух! Как нужно быть Ему послушным! Затем, когда мы достигнем обожения, то обожение произойдет с Ним и через Него. Сколько в этом тайны. Как это подлинно и глубоко; я осмелюсь добавить: упоительно. Мы живем с Ним в движущейся к святости душе. Работаем там с небесным миром и радостью. Орудие и работник составляют тут единое целое; и в то же время нужно, чтобы и тот, и другой работали именно так и именно там, где они и работают. Они ли приходят к душе или душа приходит к ним, как бы ногами такой работы? Я не знаю. Скорее, второе…».
В свете того, что мы теперь знаем о пространстве и времени, становится очевидным, что не приходится даже выбирать между двумя предложенными отцом Ланжеаком гипотезами. Не происходит перемещения от одной души к другой. Они уже совпадают. Но в этих ставших едиными душах также обитает Бог: «Мы живем с Ним в движущейся к святости душе».
Он еще раз возвращается к этому опыту, внося сюда новые подробности:
«Мне кажется порой, что душа моя служит местом встречи других душ — иногда знакомых мне, иногда, незнакомых, — с Господом Богом. Там Он входит с ними в единение. Почему? Как? Этого я не знаю. Иногда я узнаю об этом внутренним зрением, которое есть чистое познание. Но порой, когда Иисусу это угодно, я удостаиваюсь участия в Его брачной радости Жениха. Что происходит в той душе, с которой во мне соединяется Иисус? Существует ли гармоническое соответствие того, что она испытывает, с тем, что я ощущаю в глубине своего духовного сердца? …Когда я чувствую (а это не каждый раз ощущается), что Господь Бог проходит через мое сердце, чтобы отдать Себя, меня переполняет радость»[236].
На этот раз ему кажется, что такое единение совершается в нем самом, в глубине его собственной души. И он начинает догадываться, в чем его личная роль в этом единении, совершающемся между Богом и другой душой: «Существует ли гармоническое соответствие того, что она испытывает, с тем, что я ощущаю в глубине своего духовного сердца?» Значит, существует особая связь между той любовью, что он сам испытывает к Богу, и той душой, в которой что-то «происходит». Мы вновь встречаем здесь те же три уровня, которые уже заметили, когда говорили об опыте Анны-Екатерины Эммерих: две души, объединенные чем-то вроде осмоса, превосходящего пространство и время, и Бог, которые входит в единение с разными душами через душу аббата Делажа, и, как кажется, даже благодаря ей. Сам отец Делаж, очевидно, вполне отдавал себе отчет в таком механизме, что заметно на примере одного из его советов кающемуся человеку: «Когда искушение вернется, попросите Господа Бога запереть вашу волю в моей». Или еще, такого же рода, другому человеку: «Ваша воля заключена в моей, как ребенок в животе у матери. И это настоящее сыновство, а значит и медленное отцовство… в тот день, когда я произведу ее на свет, как же прекрасна будет ваша душа!» Заметьте, это очень важно, что воля кающегося не замещается здесь чисто механически волей аббата Делажа. Она просто «заперта», «заключена», пребывает на некотором расстоянии. Она не становится от этого бездейственной, обрубленной, нет, просто начинает подчиняться сильному влиянию, которое и приводит ее к подлинному «сыновству».
В другом месте он объясняет и сам механизм такого «духовного отцовства»: «В душу можно проникнуть не просто словом или молитвой, но чем-то, что дается самим Богом. Это словно излияние Божьего сердца, позволяющее участвовать в Божьем отцовстве, чтобы расцветить, озарить, согреть, оживить эту душу, привести ее к общению с Господом Богом через горение Святого Духа».
Использованный здесь термин («проникнуть» в душу) предполагает скорее перемещение аббата Делажа к той душе, которая движется «к святости», или даже к «обожению», как он говорит, что подтверждает нам, что не так уж и важно, в каком смысле совершается это перемещение, или скорее, что его и не было вовсе.
Но автор уточняет здесь, что он «проникает» в эту душу «не просто словом или молитвой», но «чем-то, что дается самим Богом». Термин весьма расплывчатый. Он тотчас же его поясняет. Речь идет об «излиянии Божьего сердца», в котором он призван участвовать в чем-то вроде «синэргии», как назвали бы это православные. Аббат Делаж приглашен, допущен самим Богом к участию в Божьей любви к этой душе: «Я никогда не любил вас своим собственным сердцем, ни минуты; я бы не позволили себе этого, но я любил вас Сердцем Иисуса. Я хотел бы принять вас в свою душу, ободрить, поддержать, утешить, облегчить, окружить, благословить, понести, напитать. Возьмите всю ту бедную любовь, которая может поместиться в моем сердце».
«Вся та вера, надежда и любовь, какие могут у меня быть, все для вас, чтобы вы могли подарить это Господу Богу».
«Если бы я мог взять ваше сердце и поместить его в свое, мне кажется, я бы его согрел, я бы его оживил. Именно глубину вашей души я и люблю… божественной любовью»[237].
Некоторые свидетельства подтверждают нам это так, что не остается никаких сомнений, даже если слова аббата Делажа переданы тут просто по памяти. Вот одно из них:
«18 мая 1928 года после нескольких минут разговора, я увидел, как он словно бы ушел в себя и затем его затопила волна страдания. Я извинился, решив, что стесняю его, но он меня удержал: „Не бойтесь, дитя мое, я страдаю, но это страдание не причиняет мне боли. Я хотел бы всегда быть в таком единстве с Господом Богом. Я чувствую в своем сердце огонь поедающий, и я хотел бы воспламенить им и ваше сердце, и это и есть причина моего страдания“».
«Бывали дни, — говорит нам свидетель в другом месте, в похожих обстоятельствах, — когда я видел, как он ужасно страдал, как его мучила мысль, что Господь Бог не любим. Он вставал на колени и умолял, чтобы я, хотя бы я любил бы Его. „Мне нужно внушать любовь к Господу Богу. Дайте мне это утешение, полюбите Господа Бога. Я бы хотел, чтобы наши души общались в совместной любви к Богу“».
Вы можете догадаться, что сможет совершить такая сила любви. «Выбор тех, за кого мне молиться, за Иисусом. Иногда меня привлекают к душе, с которой я совсем не знаком или познакомлюсь позже». Мы находим здесь все тот же тип общения сквозь пространство и время, который мы уже видели на предыдущих примерах (Анна-Екатерина Эммерих, Тереза Нойманн и Фаустина Ковальска). Но такая поддержка, конечно, предполагает прохождение через испытание, через страдание. Сопротивление искушению обычно предполагает не просто предпринятое усилие, но пережитое страдание, болезненный отказ от чего-то. Когда воля грешника «заперта», «заключена» в воле аббата Делажа, то помогающая сторона тут не только посылает любовь, необходимую для того, чтобы противостоять искушению, но и сама торжествует над ним в собственной душе и в душе грешника, соучаствуя в том усилии, которое грешник уже совершил самостоятельно, потому что за пределами пространства и времени их души совпадают.
«Я все больше и больше счастлив от страдания за внутренние души», — признается он. И еще раз: «Я не могу взять на себя ваше испытание, потому что у меня не хватает щедрости и потому что Господь Бог не просит меня об этом. Без Его повелений я ничего не могу сделать». Через несколько месяцев искушение прошло, и лишь годы спустя аббат Делаж намекнул на то, что тогда произошло: «Не так уж важно, несли вас на себе или же вы дошли своими ногами, важно лишь, что вы достигли цели»[238]. Я совсем не верю тому, что у аббата Делажа не хватало щедрости, но он, конечно, прав в своей готовности действовать только по повелению Бога.
Мари де ля Трините (1903–1980)
Мари де ля Трините, доминиканская монахиня-миссионерка, всю свою жизнь разрывалась между двумя главными внутренними потребностями своей жизни: склонностью к созерцанию и пребыванию в абсолютном одиночестве — и теми сложными задачами, которые ставило перед ней руководство ордена. Из-за этого внутреннего конфликта она множество раз оказывалась пациенткой психиатров. Но это не мешало ей чувствовать постоянную радость от постоянного пребывания в ней Христа и написать об этом прекрасные тексты. Вот как Христос объяснил ей смысл молитвы за других. Речь идет не об «искуплении», а о «восполнении»: «Потому что Я избрал тебя не для того, чтобы искупить зло, но чтобы восполнить недостающее добро». Поэтому речь тут идет не о компенсации за грех в виде добровольного страдания, понесенного в качестве наказания вместо грешника, но о взятии на себя части того усилия обращения, которое сам он так и не сумел совершить. Но и тут восполнение все еще предполагает действие на расстоянии и, чаще всего, такое, о котором заинтересованная сторона даже не подозревает.
В другом месте она говорит об этом довольно подробно:
«Однажды, когда я молилась, смущаясь несовершенством своей молитвы и тем, что она даже для меня совершенно недостаточна, Господь мне сказал: „Восполни за них по твоей слабости. А Я восполню за тебя по Своему всемогуществу“, что означало, что мне не стоит останавливаться перед этой слабостью, несмотря на несовершенство, но дерзать, уповая на то, что Он Сам восполнит то, чего не хватает моей попытке восполнить других». И тут снова смысл ясен: так же как мы можем восполнить то, чего не хватаете другим, точно также, поскольку наше восполнение будет всегда недостаточным, Христос в нас Сам восполняет то, чего не хватает нам.
Поскольку она всегда сожалела, что не может стать священником, Христос однажды ей сказал:
«Я ожидаю от тебя жертвоприношения молитвой, не столько ради них, сколько во имя их (= не столько к их пользе, сколько восполняя их долю через Меня)». Наша молитва действует на расстоянии в сердце того человека, за которого мы молимся, чтобы помочь ему открыться Божьему действию в нем[239].
Мы видим тут все тот же «механизм» действия на расстоянии, который испытал на своем опыте и аббат Делаж.
В этих первых примерах опыта мистиков, которые я вам привел, взятые на себя искушения, как бы ужасны они ни были, все же оказывались мимолетными, задача сводилась к тому, чтобы облегчить страдания определенного человека, знакомого или незнакомого, но переживающего конкретное испытание, часто предсмертную агонию. Сейчас же мы посмотрим случаи напряженных испытаний, длящихся порой годами и часто при полном отсутствии отсылки к конкретным случаям. Я начал этот обзор с аббата Делажа, потому что он не только знавал такие испытания, но и понял их механизм. Он знал, что душа в своем восхождении к Богу должна пройти через целый ряд испытаний, отказов и, что больнее всего, страдания за то, что нанесла раны Божьей любви. Но, говорит он, «зато порой душа и в самом деле очищается. Даже страдая, она больше не чувствует себя отделенной от Бога. Глубокая радость принадлежности Богу уже неустранима. Эта радость может совпадать с самой невыносимой болью… возникающие при этом всевозможные испытания, страдания, искушения будут уже не очистительными, но искупительными. Если взглянуть на них извне и со стороны, они будут выглядеть как испытания и искушения неофита, но на самом деле они будут апостольскими: душа, отдающая себя за другого, страдает в точности так же, как страдает в таком положении душа грешника или новичка»[240].
Анджела де Фолиньо (1248–1309)
Вот вам еще один весьма характерный пример такого «механизма», если рискнуть этим обыденным словом определить подобный духовный опыт. Речь идет о великой святой, прожившей наполненную событиями жизнь. Она была богата и любила все те удовольствия, которые может доставить богатство: красивые наряды, драгоценности, духи, любовников… Благодать Божия настигла ее через родного брата, Франсуа. Она отдала все свое богатство бедным и стала проводить жизнь в крайней нищете. Она познала невиданные дары, соответствующие вершинам мистической жизни. У св. Иоанна Креста это «преображающее единение»; у св. Терезы Авильской это «мистический брак», известный феномен, обычно скрепленный кольцом на пальце святой или святого. В этих двух случаях остаток жизни святых прошел на уже достигнутом духовном уровне, в миротворном присутствии Бога. У Анджелы все было не так. Хотя достижение такого уровня предполагает уже преодоленные искушения и пройденные испытания, предполагает, что «путь очищения» уже пройден и достигнут «путь единения», ей пришлось познать возврат таких искушений, которые аббат Делаж называет искушениями «новичков»:
«И еще от одной муки я страдаю: возвращение ко мне всех пороков; конечно, воскресли они ненадолго, и все же причиняют мне огромную боль. Даже те пороки, которых у меня никогда прежде не было, вселились в мое тело и преследуют меня. Они не задерживаются подолгу и когда умирают, я нахожу утешение, потому что вижу, что стала жертвой демонов, ожививших во мне мои прежние грехи и добавивших к ним новые… Когда я оказываюсь в этой жуткой ночи Бога, в которой отнята всякая надежда, и тьма страшна, и воскресают пороки, которые, я знаю, уже умерли во мне, но которые демоны вводят извне, вместе с другими пороками, теми, которых у меня никогда не было, … я понимаю, что все это — козни демонов, что пороки эти живут в моей душе лишь потому, что она никогда не была ими побеждена… Так, меня накрыл один порок, которого у меня прежде никогда не было. Он был мне дан с позволения Бога. Порок этот так велик, что превышает все другие. Бог дал мне также добродетель, чтобы побороть этот порок; и победа, которая в итоге торжествует, так полна, что ее одной мне было бы достаточно для того, чтобы поверить в Бога… Порок этот так ужасен, что мне стыдно его называть, и он так силен, что в те моменты, когда добродетель ускользает от моего взгляда или, как мне кажется, оставляет меня, ни стыд, ни наказание, ничто в мире не смогло бы удержать меня от погружения в бездну греха. Но, к счастью, ему на смену приходит добродетель, она избавляет меня с такой силой, что все блага и все зло мира сего уже ничего не могут против меня»[241].
Конечно, может показаться, что, раз уж эти пороки возвращаются, значит, они умерли в ней не до конца. Но что нас заставляет усомниться в таком подходе, так это появление новых пороков, вообще не соответствующих ее темпераменту. Или, например, того, самого великого и столь «ужасного» порока, который ей даже стыдно «называть». Не подозревая о существовании описанного Огюстеном Делажем «механизма» духовной взаимопомощи, она относит его появление на счет козней демонов. При этом она понимает, что эти атаки возможны лишь «с позволения Бога». В действительности, если мы согласимся с тем объяснением подобных искушений, которое предлагает аббат Делаж, с тем, что на собственном опыте познали многие мистики, то эти атаки хоть и исходят от демонов, т. е. от всех сил зла, но Бог при этом позволил части таких атак обрушиться на Анджелу. Она оказалась, в итоге, призвана Богом к участию в борьбе тех грешников, о существовании которых она даже не подозревает, тогда как те мистики, о которых мы говорили выше, знали об их существовании, а иногда даже знали, кому конкретно они призваны помочь. Эта деталь очень важна, так как она открывает новые перспективы применения подобного «механизма» духовной помощи. Может быть, порой и нам, даже если мы об этом не знаем, помогает кто-то из наших знакомых или даже кто-то совсем незнакомый. Может быть, и мы сами тоже иногда, сами того не зная, помогаем в свою очередь кому-то еще, даже если сами при этом еще не прошли всех испытаний «очистительного пути».
Клодина Муан (1618–?)
Речь идет о великой женщине-мистике, о жизни которой мы узнали не так давно, когда в 1954 были обнаружены ее рукописи в архивах Иностранной миссии Парижа. Клодина родилась в 1618 и ее след теряется после 1655. Беженке в Париже из Франш-Конте во время «десятилетней войны», ей приходилось жить в крайне бедности и работать портнихой у знатных парижских дам. Ей повезло встретить удивительно внимательных и глубоких духовников, мудро руководивших ее необычным духовным путем. Она удостоилась удивительных духовных даров, в частности, «трансверберации», как святая Тереза Авильская.
Итак, Клодина достигла «преображающего единения», вершины мистического восхождения, венца пути очищения: «Мне дали понять, что меня освободили от склонности ко греху, и не только от этого, но и от склонности ко всем вещам, что влекут ко греху. И с тех пор у меня этого больше не было… Я не знаю, изменил ли Господь мою природу или как это произошло, но я точно знаю, что я любила, искала, желала и лобызала со страстью и любовью то, что по природе своей ненавидела, и наоборот, отрицала, презирала и избегала по возможности все то, что по природе любила… И не то чтобы мне изменили мои чувства! Но это все равно что видеть, не видя, вкушать без вкуса, говорить, не говоря, касаться без ощущения, и так во всем остальном. Чувства не желают больше того, что их удовлетворяет, и, когда это встречают, то не получают от этого ни наслаждения, ни удовольствия».
Но вот, после этого исполненного до конца, законченного пути очищения, в ней снова пробуждаются страсти: «После этих шести месяцев или около того, я почувствовала в своей душе перемену. Мне даже кажется, что я не сразу поняла, что произошло. Я ясно это ощутила однажды в Страстную Пятницу, не могу теперь сказать, в каком именно году это было! Но после этого в день Пасхи я оказалась в непривычном для себя состоянии, я не причащалась… после этого я ясно видела тех врагов, с какими мне пришлось сражаться. Первыми пришли сильные искушения против веры: словно вообще не было Бога, любое благочестие мне казалось химерой или пустяком, ум наполнялся жуткими богохульствами, и его так потрясали подобные мысли и навязчивые видения, что порой я казалась себе более жалкой, чем осужденные на вечные муки… И сквозь все это, несмотря на такие мысли, я продолжала истово верить… К этим мукам прибавились еще искушения унынием: что я слишком виновна, что Бог никогда меня не простит…»[242]
Вы заметили, что со всеми этими сомнениями она борется тем, что продолжает «истово верить». Святая Тереза из Лизье при таких же точно испытаниях боролась тем, что переписала Символ веры собственной кровью и носила этот листок бумаги постоянно на груди. Я обращаю ваше внимание на такой необычный жест лишь для того, чтобы подчеркнуть мощь и силу таких духовных испытаний. Мы даже представить себе не можем, до чего они могут доходить. Их описания, сделанные мистиками, нам часто представляются слишком экзальтированными, и нам часто кажется, что в мире сем люди нередко переживают трагедии и пострашнее этих. Но попробуйте только представить себе, каким невыносимым должен был быть внутренний конфликт, чтобы он мог толкнуть «маленькую» Терезу к такому поступку.
Итак, почему же искушение против веры появляется в жизни, целиком отданной Богу и молитве? Не за себя самих проходили эти испытания Клодина Муан и Тереза из Лизье, но за других, за тех, чьих имен они не знали, и кто никогда не узнает, что именно они помогли им побороть искушения.
Что же касается искушения унынием, то таких примеров немало, от святого Жана-Мари Вианнея, которого еще называют кюре из Арса, до святого Поля Креста и многих других.
Анна-Мария Тайги (1769–1837)
В каждом случае своя особенная ситуация, разные люди и разные обстоятельства. Святая Анна-Мария Тайги известна в первую очередь своими необычными видениями, позволившими ей многое узнать о прошлом, настоящем и даже будущем, и даже о самых отдаленных странах. Дар этот превышал во многом схожие дары даже у самых известных медиумов. С ней регулярно советовались кардиналы и даже сам Папа. Она была замужем, мать семерых детей, жила очень бедно, зарабатывала на семью, работая портнихой у знатных дам Рима.
Итак, у нее мы снова находим все тот же «механизм» переноса, многочисленные примеры которого мы уже видели. Архивные материалы процесса ее причисления к лику сначала блаженных, а потом святых, сохранили множество свидетельств. Один такой случай стоил ей, если можно так выразиться, двадцати лет молитв. Речь шла об одном человеке, впавшем в уныние, «когда-то он был верующим, но после целого ряда неудач восстал против веры. Множество раз Анна спасала его от самоубийства, с помощью привычного уже феномена обратимости взяла на себя тот ад, с которым он боролся. Он снова обрел веру, а она погрузилась в неописуемый мрак. Он выжил благодаря Блаженной и принес о ней свое свидетельство. Такая борьба за спасение утопающих всегда оплачена огромными муками. Она согласилась принять на себя анафему ради спасения своих братьев»[243]. Перенос этот еще называют «обратимостью», что одно и то же. Но обращение грешника понимается здесь по классической схеме западной теологии. Его обращение «выкуплено», «оплачено» теми испытаниями, через которые проходит Анна-Мария. Автор книги, которую мы только что процитировали, не уточняет, кому именно оплатила она это обращение, но сам этот термин уже подразумевает привычную схему.
А вот схема аббата Делажа, наоборот, ложится на этот случай почти показательным образом, потому что те испытания, которым подвергается Анна-Мария, соответствуют, как и в предыдущих примерах, тем, которые она призвана облегчить. Но у мистиков часто такое точно соответствие оказывается невозможным, потому что они не призваны вмешиваться в ход событий постепенно, шаг за шагом, и лишь в определенных случаях, нет, их призвание и помощь шире, он влияет в целом на ту голограмму, которую образует человечество. Конкретная связь между усилием любви святого и судьбой грешника здесь уже не так заметна. Однако сам феномен таких мистических испытаний слишком часто упоминается и случается, чтобы можно было обойти его вниманием. Нужно найти во всем этом какой-то смысл. «Механизм», которым на Западе привыкли объяснять искупительную роль Страстей Христовых, поставляет нашим богословам привычные рамки: как Христос страдает ради того, чтобы выпросить у Отца наше прощение, так и святой призван страдать ради исправления наших грехов, ради их искупления.
Такое объяснение стало столь распространенным еще и потому, что, надо это признать, в опыте самих мистиков Христос или Богородица часто выражают Свои мысли точно такими же словами, в тех же самых терминах. В Богородичных видениях Богоматерь говорит нам, что Она не может больше удерживать руку Своего Сына, готовую нас ударить, что Она умоляет изменить наши жизни, чтобы избежать наказания, уже готового обрушиться на нас. Но не стоит забывать, что передаваемые мистиками и святыми свидетельства проходили сначала через их мозг. Они ухватывают здесь лишь общее положение и собственные чувства. Они воспринимают угрозу, опасность, предупреждение, рекомендацию. Они выражают все это на языке своего времени, в тех словах, к которым они привыкли, которые слышали в стольких проповедях, которые читали в духовной литературе совей эпохи.
Но если мы с вами согласимся, раз и навсегда, что такое богословие несет в себе богохульство и неверный, невозможный образ Бога, то тогда естественно будет согласиться и с тем, что богословское объяснение аббата Делажа ложится и на все эти случаи, даже если и не напрямую на каждый из этих случаев, то на феномен в целом. В случае Анны-Марии Тайги такое объяснение подкрепляется еще и тем фактом, что мы знаем у нее вполне конкретные, индивидуальные случаи, как в этой истории с человеком, покушавшимся на самоубийство, когда этот «механизм» срабатывал. Так ей, даже без особого призвания к помощи умершим, как было у Фаустины Ковальска, не раз приходилось участвовать в обращении людей, приговоренных к смертной казни.
Вот как Христос призвал к этому Анну-Марию:
«Я избрал тебя, именно тебя, чтобы ввести тебя в ряды мучеников… Твоя жизнь, ради поддержания веры, станет мучением более долгим и похвальным, чем мученическая смерть… Я предназначил тебя к обращению грешных душ; к утешению священников, прелатов и даже Моего Викария. Ты будешь бороться с толпой существ, подпавших под власть тысячи страстей…»
И вот теперь несколько свидетельств об этом мученичестве, донесенных до нас кардиналом Педичини:
«Итак, утешения исчезли, промелькнув, как молния, оставив вместо себя иссушение, боль и труд. Слезы раскаяния сменились безутешной сухостью. Вместо небесных радостей были мучения, вместо нежности грусть, вместо нежной обращенности самая удручающая тоска. Ее душа быстро переходила от ясности дня к самому беспросветному мраку ночи. Небо было свинцовым. Слезы могли бы смягчить ее горестное изгнание, но даже в таком облегчении ей было отказано. Ей пришлось полностью сдаться на волю Божию, испив малыми глотками чашу самых горьких мучений без облегчения и без помощи…»[244]
Мари-Катрин святого Августина (1632–1668)
Мы уже немного познакомились с этой нормандской монахиней, миссионерствовавшей в Квебеке, когда говорили о мистиках, страдавших одержимостью. Такое испытание внутренним раздвоением продолжалось у нее всю жизнь, часто она снаружи испытывала ненависть и отвращение к Богу, а внутри, на глубине, полностью принимала Его волю. Разновидность болезненного расхождения между чувствами и волей:
«Я часто обнаруживала себя одновременно в двух, почти полностью противоположных состояниях… Я чувствовала в эти минуты столь внутреннее единство с Богом, что мне казалось, что я воистину могу повторить вслед за святой женой из Песни Песней, что ее Возлюбленный принадлежит ей, а она принадлежит Ему. Тогда часто приходила мне в голову мысль отдать себя Божественному Правосудию, не ради меня, но ради других; и порой мне даже были открыты определенные грехи или определенные люди, ради искупления которых я предавала себя Богу, при этом по ходу не возникало никаких размышлений о том, ради чего или кого все это делается».
Мы находим здесь все тот же, уже знакомый нам «механизм» искупления, выраженный в привычных для того времени богословских терминах. Мари-Катрин не выбирает. Речь идет о миссии, которая иногда, не всегда, уточняется. И это лишний раз подтверждает, что сам термин «удовлетворить Божественное Правосудие» не годится, потому что требуемое «удовлетворение» дается не физическими страданиями, суровым покаянием, умерщвлением плоти, дисциплиной, бичеванием и т. д., но принятием на себя искушений ради того, чтобы помочь их преодолеть кому-то другому. Речь идет не о преодолении искушений ради собственного совершенствования, не об «удовлетворении» ради себя самого. Она особо обращает на это внимание. Механизм этот особенно очевиден в том, что сами эти искушения могут внезапно меняться. В видении Богородица предлагает ей заменить искушения против чистоты на искушения против веры. На этот раз замена совершается постепенно: «Искушение нечистотой, столь мучившее меня в течение одиннадцати лет, постепенно сошло на нет, ему на смену пришли искушения против веры». Но порой подобное исчезновение искушений кажется неожиданным и почти мгновенным: «С 7 марта, пишет она своему духовнику, меня совсем не обуревало искушение нечистотой, и я настолько сейчас в мире с собой, насколько может быть человек, никогда не подвергавшийся даже малейшим атакам. Я отношу избавление от этого искушения на счет заслуг и вмешательства блаженного служителя Божия отца Бребефа»[245].
Не очень понятно, чем же такие искушения могут удовлетворить Божественное Правосудие. Но сразу понятно, что пройти такие искушения и, главное, бороться против них, им противостоять, все это может помочь кому-то другому в его собственной борьбе, тем более, когда нам поясняют, что эти испытания касались не лично Мари-Катрин, что ей порой даже давали знать, какому именно человеку она облегчала положение и против какого именно греха шла борьба. То же самое относится и к испытанному ею чувству отверженности, оставленности Богом, вплоть до искушения унынием и мыслями о самоубийстве.
В этом свидетельстве примечательно еще и то, каким образом мы можем воспринимать собственные чувства. Этот феномен мы находим в жизнях многих святых и мистиков. Возьмем, например, Марию Воплощения, еще одну монахиню-миссионерку в Квебеке, с Мари-Катрин они были знакомы. Ограничимся несколькими строчками: «В одно мгновение я почувствовала, что просьба моя услышана, и это снято с меня, как тесная одежда, и после этого мир разлился в чувствительной части моей души. На смену отвращению пришла сердечная любовь ко всем людям, к которым моя собственная природа относилась с досадой»[246]. Да, конечно, перемена совершилась тут по ее просьбе, но ведь «в одно мгновение».
Этот феномен очень хорошо виден у Мари-Катрин. Его показывают те цитаты, которые я вам уже привел, но лучше всего он заметен, если взглянуть в целом на ее жизнь. Бог распоряжается ее чувствами, тем, что она испытывает, по Своему замыслу, в свете той миссии, которая ей предназначена. Речь не идет о подавлении ее свободы. Она остается свободной в самом способе своего реагирования.
То же самое происходит и с нами, в отношении очень многого из того, что составляет нашу жизнь. Мы не выбираем ни место рождения, ни эпоху, ни пол, ни наш физический облик, ни социальную среду и т. д. Мы все это знаем и знаем также, что наша свобода может осуществляться лишь в этом ограниченном пространстве. Но я думаю также, что, хотя мы этого и не замечаем, многие наши чувства ускользают от нас и часто инициированы не нами. Мы можем ими лишь управлять. Мы уже успели немного заметить это, когда говорили о феноменах, передающихся через поколения; мы можем догадаться о масштабе явления, если еще раз подумаем над схемой голограммы. Собственное спасение мы осуществляем не только своими силами. Мы все ответственны друг за друга. Очень важно научиться осознавать этот механизм. Чтобы лучше бороться с силами зла, иногда нужно немного отступить, отдалиться от того, что мы чувствуем. Не все зависит от нас. Не всегда события напрямую зависят от нашего окружения. События нашей жизни могут иметь очень далеко идущие предпосылки, далеко отстоящие от нас как в пространстве, так и во времени.
Итак, мы уже начали собирать свидетельства о той битве со злом, что идет в нас самих, и что имеет затем губительные последствия в мире. Мы увидели это в предыдущих главах, в рассказе об эмпатии у мистиков. Мы увидели, что мистики, святые, могут приходить на помощь людям в трудных духовных ситуациях, разделяя с ними их испытания и даже и особенно их искушения. Важно было осознать реальность этого механизма, показав его работу на конкретных примерах, которые легко можно проверить. Это поможет нам теперь начать говорить о более сложной форме того же феномена внутренней поддержки, уже на другом уровне, на том уровне, на котором Христос изначально искупил каждого из нас с вами.