Вот как, например, Адриана фон Шпейр понимает наше единство со Христом:
«Христиане призваны не только к тому, чтобы чувствовать свою зависимость от Христа и единство с Ним, но еще и к тому, чтобы узнавать себя в Нем, быть с Ним единым Телом, предлагать Ему на обмен свое тело, получая взамен Его, как дар. Вертикаль Воплощения, сверху вниз ударившая в грудь Богородицы, теперь претворяется в горизонталь, потому что единородный Сын Отца, в виде обычного человека, анонимно и инкогнито, в глазах Отца предстает теперь скрытым в каждом из нас, в любом человеке. Евхаристия по-новому довершает эту тайну, но она ее не создает и не исчерпывает; возможность получить Господа в нашем собственном теле, предложить Ему на обмен наше тело, продлить в нашем теле существование тела Сына таким образом, что наша жизнь живет Его жизнью, открывается нам не только в евхаристии, существует и экстра-евхариситческая возможность совершить это в вере и послушании, потеряться некоторым образом в Теле Господа».
Текст этой великой женщины-мистика, очень трудный для понимания, заслуживает того, чтобы перечитать его внимательно еще раз, там очень сильные мысли.
Итак, она говорит, что нам недостаточно просто чувствовать свое «единство» со Христом. Мы должны «узнавать себя в Нем», стать с Ним «единым Телом», предложить Ему свое тело и получить взамен Его. Такое подлинное воплощение Христа в нас может совершиться уже в евхаристии, но может и в простом акте веры. Можно также сказать, что мы сами можем «потеряться» «в Теле Господа». Оба утверждения сводятся к одному: сказать, что Христос скрыт в нас, или что мы потерялись в Теле Христа. И то, и другое совпадает. И это верно для каждого из нас. Мы снова находим здесь в полноте все ту же схему голограммы.
Конечно, такое присутствие Христа в нас или нас во Христе не статично, а динамично. Речь идет не просто о присутствии, но о действии Христа в нас, как это почувствовал в глубине своей души Огюстен Де-лаж (Робер де Ланжеак). Адриана понимает это так:
«На кресте Господь не просто показывает, что Он видимым образом распространяет Свою благодать не только на тех, кто находится у подножия креста, но и на тех, кто некогда, в Ветхом Завете, уже обладал верой и принял обетования, которое Он им дал, и был всегда готов жить исполнением обетования тогда, когда Он соблаговолит его исполнить. Он показывает, что не зря было все то, что они сделали для Него. Что Он не просто страдает за грехи, но таинственным образом участвует в страдании всех верных. Такое сострадание Он ничем не облегчает — потому что Он страдает за них в полноте и восполняет их страдания своим — но и их страдания тоже не останутся ненужными для искупления. Он берет на вооружение все их усилия и попытки верить, страдать и нести ответственность и наводняет их с креста полнотой Своей благодати»[265].
Попробуем расшифровать этот текст, переменив немного порядок фраз, чтобы лучше вычленить то богословское содержание, которое нас тут интересует: грехи, по традиции западного богословия, тут упомянуты, но говорится о них в более общем контексте смыслового целого. Христос здесь «таинственным образом участвует в страдании всех верных». Это утверждение поясняется следующим образом: «Он берет на вооружение все их усилия и попытки верить, страдать и нести ответственность». Текст говорит нам также, что эти «усилия» «не останутся ненужными для искупления». То есть, для искупления нужные не только эти «усилия». Христос их «усилия» «берет на вооружение». То есть Он их поддерживает «изнутри», если можно так выразиться, потому что Он в них, или они в Нем, как мы видели. Он их поддерживает, но не действует вместо них. Более того, в начале текста утверждается, что «те, кто некогда, в Ветхом Завете, уже обладал верой», тоже включены в эту работу искупления, что означает, что голограмма действительно будет голохронной.
Такую же убежденность в подлинном взаимопроникновении между Христом и каждым из нас, по ту сторону пространства и времени, мы находим у многих мистиков, пусть не всегда в столь развернутых, но в четко обозначенных утверждениях.
Вот, например, Габриэлла Босси (1874–1950), мистик, уже не столь утонченная интеллектуально, но зато гораздо более эмоциональная: «Иногда говорят, что в каком-то человеке скрыто множество людей. Христос был всеми этими людьми. Он понес все их грехи… Здесь мы не можем понять это проникновение Христа в каждого и каждого в Христа: это был Бог в человеке. Его спасительная сила была бесконечной, поскольку божественность никогда не оставляла Его человеческую природу»[266]. Здесь это «проникновение Христа в каждого и каждого в Христа» значит то же самое, что и взаимопроникновение, «осмос», о котором у нас уже шла речь. Кроме того, последнее предложение показывает, что спасательная сила Христа происходит из Его божественности, через Его человеческую природу, что опять предполагает еще один вид взаимопроникновения между божественностью Христа и Его человеческой природой.
Педагогика любви
Мы уже понемногу начали, после разобранных отрывков из текстов разных мистиков, понимать результаты этого таинственного присутствия в нас Христа. Теперь нам предстоит понять еще и то, каким образом Христос, в нас, приведет нас к росту любви, так что и мы сами начнем понемногу любить так, как Он любит нас. Речь здесь идет о тонкой игре, проходящей обычно через противоположные фазы: напряженного счастья и тяжелых испытаний. Важно в свидетельствах мистиков увидеть, как они сами это проживали, и как их вели к бесконечному совершенствованию в любви.
Время напряженного счастья
В наше отношение к Богу вплетены два движения: любовь Бога к нам, которой соответствует, с нашей стороны, чувство того, что мы любимы Богом, и наша собственная любовь к Богу, которой на стороне Бога должен, видимо, соответствовать дополнительный прилив счастья, недаром же Он сам сравнивает Себя с «нищим, выпрашивающим любовь», по выражению, принятому у православных. Эти два момента соответствуют времени, или чаще даже периодам, «благодати», счастья, потому что и то, и другое даровано нам Богом, даже наша способность Его любить. Это необыкновенные моменты, цель которых, видимо, в том, чтобы утвердить в Боге мистика, избранного на это Богом, и помочь ему возрастать в любви к Богу. Но это также, хотя мистик сам часто даже и не подозревает об этом, подготовка к безусловному принятию тех испытаний, которые его ждут.
Счастье быть любимыми Богом
Свидетельства о такой любви бесчисленны, можно было бы составить из них огромную антологию. Слова, которыми ее выражает Христос, часто оказываются пламенными, наполненными невероятной нежностью. Вот несколько примеров, позаимствованных мною у Габриэллы Босси (1874–1950), потому что ее тексты еще не очень широко известны:
«У Меня вид нищего. Моя любовь использует все средства. Подай этому Нищего, Который ждет и Которого ты любишь. Позже роли поменяются».
«С какой нежность Мы вас несем… Бесконечная нежность… Бесконечная мягкость, которая удивила бы вас, если бы вы ее увидели, а может быть, даже скандально удивила бы. Бог! И так любить Свое Творение… Да, и даже более того. Это Наше Сокровище, Любовь. Поверь этому Святому Безумию, и отдавай ему себя без конца, потому что Бог любит тебя беспрестанно, Моя доченька».
«Знаешь ли ты, что мы делаем, когда пишем эти страницы? Мы устраняем предрассудок о том, что близость души возможна лишь для монаха в монастыре, тогда как на самом деле Моя тайная и нежная любовь предназначена для любой души, живущей в этом мире»[267].
Эта любовь может достигать интенсивности, превосходящей все наши защитные силы, даже физические. Вот, например, знаменитый случай из жизни святой Анджелы де Фолиньо, когда она отправилась к могиле святого Франциска, Раймон Кристофлур описывает это так: «Внезапно ее одолел Бог и „связал“, применив невиданное насилие. Божественный голос, который, неслышно для остальных, преследовал ее до самой могилы святого, был столь сладок, что когда он умолк, Анджела в отчаянии забилась перед дверью церкви, издавая нечленораздельные крики. Присутствовавшие паломники, монахи, в молчании и с грустью смотрели на эту непонятную сцену, и среди них брат Арно, францисканец из Ассизи, ее духовник. Полный гнева и стыда за нее, он в отдалении ждал, когда закончится сей недостойный спектакль, а затем повелел ей никогда больше не возвращаться в Ассизи, потому что она подчинила себя греху, проявившемуся в виде не то одержимости, не то безумия»[268]. (В той же книге, нас. 37–42, можно найти рассказ и самой Анджелы).
Мне кажется, даже не нужно приводить остальные примеры. Они все хорошо известны и их легко понять. При этом стоит оговориться, что не всем верным, даже самым благочестивым и церковным, доводилось познать эту необычайную радость, что отнюдь не значит, что они менее любимы Богом или меньше заслуживают любви.
Счастье любить Бога
Счастье чувствовать, что мы любимы Богом, — это фантастическое счастье, когда оно достигает такой степени напряженности. Но бывает и другое счастье, и оно кажется еще большим и еще более редким, счастье любить Бога. В духовном восхождении оно, по-видимому, часто соответствует второму этапу. Душа тогда с удивлением обнаруживает, что Бог жаждет любви от каждого из нас. Речь идет не о желании, чтобы Его почитали, уважали, слушались, поклонялись Ему с почтительным трепетом, нет, Он хочет, чтобы мы любили Его всем сердцем, всей душой.
Габриэлла Босси получила заверения в этом от Самого Христа:
«Странная вещь, не правда ли, что тварь может утешить Бога! Моя любовь меняет роли местами, как новое средство для вас, как та нежная защита, которую вы можете Мне дать».
«Утешь Меня от мира. Пусть будет хоть одно сердце, которое будет целиком в Моем, и, будучи всем для Меня, останется Мне верным. Ох! Чтобы Мне не пришлось сказать: „у Меня была лишь одна подруга, и ее взяли от Меня“!.. Я говорю „одна“, душа не похожа на душу. Каждая душа для меня „одна“»[269]. «Каждая душа для меня „одна“». Его речь обращена к каждому из нас! Каким бы невероятным это нам ни казалось, то же утверждение мы найдем и у многих мистиков.
Роберт де Ланжеак (Огюстен Делаж, 1877–1947), который был все-таки профессором теологии, а потому выражался определенным языком, ощутил это на собственном опыте:
«Конечно, внутренняя душа не остается в неведении о том, что она уже ничего не может прибавить к Вашему бесконечному счастью. И все же в эти благодатные моменты всё происходит так, как если бы она и в самом деле дарила Вам счастье. Она при этом вкушает не только собственную радость, но и Вашу радость, ту, которой чувствует себя причиной. Никаким сравнением не передать, что можно ощущать такое счастье… И радость внутренней души не проходит. Она не иссякает. Чем больше она отдает Богу, тем больше ее Бог отдает ей. Он, Сам, оказывается неисчерпаемым источником любви. Чем больше Он утоляет жажду, тем больше наполняет сердце, и именно это переполняет радостью Его супругу».
Первая фраза («Конечно, внутренняя душа не остается в неведении…») соответствует официальному богословию, чего и следовало ожидать. А затем описывается то, что автор чувствует, что проживает сам. Свидетельствуют об этом и эти строки:
«Это предельная близость; это совершенное общение и общность, это слияние без смешения и путаницы. Мы — это Он, и Он равен Себе. Мы становимся всем тем, чем является Он. У нас есть все то, чем обладает Он. Мы Его знаем, мы Его почти видим. Мы Его обоняем, пробуем на вкус, наслаждаемся, живем Им, умираем с Ним».
Но он также признает:
«Многие души, даже благочестивые, не понимают порывов внутренней души… Это случается редко. А идеал, соединение спекулятивной науки и опытного, личного знания, встречается еще реже»[270]. Аббат Делаж приводит затем в пример святого Иоанна Креста (а не Фому Аквинского).
Но если наша любовь может дать сколько-то счастья Богу, то это лишь потому, и Робер де Ланжеак это отлично понял, что наша способность любить Бога происходит от Самого Бога: «Любовь, которую эти внутренние души испытывают к Богу, не похожа на чувства человеческих сердец, пусть даже самые чистые и законные. Она не от природы, а совсем иного порядка. Она от Неба, она исходит из Вашего Сердца, она сотворенное участие в той любви, которую Вы испытываете к Самому Себе…»
Жан де Сен-Самосон (1571–1636), слепой кармелитский монах, диктовал свои тексты, отсюда это пристрастие к длинным предложениям, перескакивающим с одного на другое, так что порой мысль теряет нить. Вот как он пережил одновременно оба эти момента, счастье быть любимым и счастье любить:
«Здесь борются эти духи друг с другом в их взаимной любви, сверкая несравненно, исключительно ради удовольствия и удовлетворения друг друга; так эти влюбленные духи не желают прекратить свою взаимную битву, божественные лобзания любви, пока слабейший из них, будучи побежденным в этой любовной битве, не почувствует и не увидит, как он пал необоримо в бесконечную огромность своего вечного Объекта. Там, видя, как со всех сторон его окружают и обступают все божественные качества, он ныряет туда, теряется там, наполняется радостью и весельем, превосходящими человеческое понимание»[271].
Тот же опыт мы находим и у Марии Воплощения (1599–1672)[272].
Эту любовь, идущую от Самого Бога, Бог может у нас внезапно отнять, саму эту способность Его любить, отнять резко, без предупреждения и объяснения, если сочтет это благом для нас. Мы вскоре это увидим.
Те, кого Бог пригласил на этот уровень, вскоре незамедлительно продолжат возрастать в любви все больше и больше.
Время страдания
Сразу стоит пояснить, что я считаю давно пройденным этапом все попытки рассматривать мистические страдания лишь как патологические феномены. Патология, конечно, тоже встречается; и в этом одна из главных трудностей изучения всех этих мистических случаев. Тут необходимо сотрудничество психологов, психиатров, неврологов. Примером взвешенного научного анализа сложного комплекса всех этих проблем может служить книга Герберта Терстона[273], например, или разные работы Иоахима Буфле[274]. Мы не будем обсуждать все это здесь, поскольку это не предмет исследования в данной книге, я лишь приведу здесь те случаи, которые мне представляются серьезными. Конечно, подлинность самих феноменов не исключает при этом того момента, что они могут отражаться в человеческом сознании, во всей его сложности, и делать его еще более уязвимым. То, что до появления в человеческой жизни подобных феноменов казалось «нормальным» и уравновешенным, уже не кажется таким после. Подлинные мистические феномены вполне могут уживаться с элементами патологии.
Прежде чем двинуться дальше, я должен все же признаться вам, что при изучении этих свидетельств мы столкнемся с еще одной крупной проблемой, относящейся к тому богословию, которое я отстаиваю и считаю лучшим, единственным и истинным: почти все примеры святых, носящих стигматы, которые я буду приводить, выражены на языке того богословия, которое у меня вызывает отвращение, потому что оно делает из Бога какого-то страшного монстра.
Это язык того времени, и легко понять, что мистики сами использовали его непреднамеренно, поскольку они не богословствовали и не теоретизировали, а говорили о своем опыте.
А раз это к тому же язык комментариев того времени и даже язык всего западного богословия, то тогда все становится тем более понятным. Серьезнее то, что на этом же языке переданы обычно и видения мистиков, сопровождающие появление стигматов. В таких видениях Христос, Богородица, сами святые выражаются этим чудовищным языком. В итоге, богословы, с которыми я спорю, правы, когда замечают мне, что и сами мистики, на которых я ссылаюсь, подтверждают их линию богословия; по крайней мере, если мы будем понимать их язык буквально и не будем учитывать сам механизм общения с миром иным.
В этом отношении, например, можно привести сообщение, которое получила от Христа Кончита (1862–1937), мексиканка и «простая» мать семейства. Она семнадцать лет была замужем, потом овдовела, родила девятерых детей, и, живя в заботах о всех этих детях, внуках и правнуках, нашла время, чтобы оставить нам потрясающее свидетельство о своих постоянных отношениях с Богом, о чем она делала записи в течение 40 лет. В этом отрывке Христос объясняет ей, как осуществляется переход от Его мысли к тому, что записывает Кончита:
«Вот так, внезапно, Я отражаюсь в твоей душе, как в кристалле. Там отпечатываются эти божественные лучи, и, под впечатлением этого, ты видишь, ты созерцаешь и ты понимаешь. Тотчас же, при помощи разума, ты облекаешь их в слова, тогда как Сам Я, не предупредив тебя, позволяю тебе сделать это более-менее точно; но с самых первых озарений, Я оставил в тебе субстанцию, сущность, фотографию того, что сообщается. И ты переносишь ее из своей души в способности разума, а оттуда на бумагу… Очевидно, что божественное, проходя через человеческое, облекается в форму и цвет того, кто принимает сообщения; но все это вторично»[275].
Мы теперь лучше понимаем, почему на Западе сообщения, полученные нашими святыми, формулируются всегда в соответствии с категориями, принятыми в господствующей линии нашего богословия.
Итак, мне придется доказать, что за пределами такого языка искупительный «механизм» пережитых мистиками испытаний не соответствует тому, как они его сами его определяют, но оказывается чем-то другим, тем, что мы уже начали приоткрывать, когда говорили о феноменах эмпатии. Сложная задача, должен признать, но зато она позволит нам проникнуть в тайну гораздо более прекрасную и глубокую, чем эта чудовищная теория о выкупе, данном Отцу, ради умилостивления Его гнева.
Физические страдания
Такой опыт разделенной любви между Богом и Его творением постепенно ведет того, кому выпало счастье к ней прикоснуться, к оставлению всего, что не будет Богом. Речь идет о постепенном, поэтапном отречении, предполагающем разные ступени добровольного или вынужденного очищения. Это долгий путь, медленное освобождение от всего, что привязывает нас к благам этого мира. Все это хорошо известно и не нуждается в подробном толковании.
Но помимо этого в жизни многих святых (хотя не у всех) встречается еще и желание пострадать физически из любви к Богу и ради спасения душ. Такая идея добровольного страдания совершенным образом вписывается в рамки традиционного богословия. Как Христос добровольно страдал, чтобы заслужить у Отца наше прощение, так и святой подвизается страдать, объединяясь со страданиями Христа и чтобы, в свою меру, поучаствовать в нашем искуплении. И, конечно, не только западное богословие подталкивало к такой инициативе, но из свидетельств многих мистиков можно заключить, что Сам Христос предлагал это или даже требовал у тех, кто удостоился Его любви.
Святая Джемма Гальгани (1878–1903) узнала об искупительной ценности страдания непосредственно от своего ангела-хранителя:
«Он мне сказал, что наслаждается каждым из моих малейших страданий, и что они наполняют души в Чистилище… Тогда, удивившись, я ответила: „Правда, страдания тела приносят облегчение душам в Чистилище?“ И он мне сказал: „Да, да, дочь моя, даже малейшее страдание приносит им облегчение“»[276]. На самом деле, у нее было не так уж много возможностей предаваться добровольному умерщвлению плоти. Ей и без того хватило разных, сменявших одна другую болезней, чтобы доказать ее абсолютную верность Божией любви. Она всю жизнь ужасно страдала, хотя и не искала этих страданий. Стоит сразу заметить, что нигде в ее речах, ни в этом отрывке, ни в других, нет аллюзий на идею какого бы то ни было возмещения ущерба, выплачиваемого Богу. Только уверенность, что любое принятое с любовью страдание способствует облегчению душ в Чистилище. И не более того. Такую действенность страдания можно, в итоге, объяснить и в соответствии с той схемой, которую я начал вам излагать, опираясь на опыт стольких мистиков. Любовь к Богу, от слепой верности до послушания Его повелениям, может даже на расстоянии очень помочь душам, еще не слишком далеко продвинувшимся на пути духовного развития, в их постепенном и поступательном обращении.
Сестра Хосефа Менендес (1890–1923) также была поставлена на путь физического страдания Самим Христом и Богородицей. «Любящая душа жаждет страдания, — сказал ей Христос. — От страдания растет любовь. Любовь и страдание тесно связывают душу с ее Богом и там составляют с Ним одно целое».
Христос даровал ей терновый венец, и однажды Божия Матерь возложила ей его на чело:
«Посмотри, — сказала Она, — Я приношу это тебе, как нежный дар». «Она сама надела мне его на голову», — пишет Хосефа, которая повторяет Ей, как страшится она такой милости. — «Если ты откажешься, дочь моя, ты можешь потерять себя. Если согласишься, будешь страдать, но никогда не окажешься без сил. Я не оставлю тебя, потому что Я твоя Мать, и Мы оба тебе поможем».
Сестра Хосефа хорошо поняла, что речь здесь идет о «спасении душ». Но ей хотелось понять, как это работает. И тогда Христос ей объяснил, что из этих душ «многие погрязли во зле и ослеплены грехом. Они обрекут себя на погибель, если моления верной души не приведут к тому, что их сердец наконец коснется благодать».
При желании тут можно было бы развернуть богословские рассуждения в духе Гийома де Мантьера или Молинье, объяснив, что моления верной души воздействовали на Отца и тем самым добились от Него этой благодати. Но Христос говорит не это. Он говорит, что моления верной души воздействовали на сердце заблудившейся души, чтобы его наконец смогла «коснуться» благодать. Слово «наконец» подразумевает, что благодать всегда была здесь. Моления Хосефы могут добиться лишь того, что душа грешника «наконец» откроется этой благодати, позволит ей себя «коснуться». Иными словами, моления воздействуют не на сердце Отца, не на сердце Христа, но непосредственно на сердце грешника. Это именно та схема, которую я считаю верной.
Святой Жан-Мари Вианней (1786–1859), предавался суровейшей аскезе, почти ничего не ел и проводил целые часы в исповедальне, так что следы от этого отпечатывались у него на теле. Но и этого ему было мало. Он сделал себе власяницу из «широкого пояса, сплетенного из веревок, к которым были прикреплены маленькие железные гвоздики; он добавил к ним еще узкие полоски ткани, завершавшиеся остриями».
Он занимался также самобичеванием, о чем остались свидетельства очевидцев: «У него было три железных цепи, к концам которых были привязаны либо металлические пластинки, либо небольшие ключики… Мы знали, что он бьет себя правой рукой, потому что было гораздо больше крови, видной сквозь одежду, прикрывавшую левое плечо. Я думаю, что время от времени он наносил себе весьма глубокие раны, потому что кроме крови я видел там и следы нагноений»[277].
Святой Павел Креста (1694–1775) с раннего детства начал предаваться крайней аскезе, ужасавшей его отца и вызывавшей слезы у матери. Позже он питался только хлебом и луком и пил желчь, смешанную с уксусом. Но главное, он постоянно предавался самобичеванию в самых разных местах, на перекрестках, иногда даже во время проповеди. Но постепенно он словно вырос из всего этого и отказался от всех излишеств, даже сам стал давать советы сохранять умеренность: «Не предавайтесь коленопреклонению слишком долго», или: «Я хочу, чтобы большую часть службы вы молились, сидя…»[278].
Похоже, со временем святой Павел Креста понял, что значимо, на самом деле, только одно: любовь.
Святая Фаустина Ковальска (1905–1938), о которой у нас уже шла речь (мы приводили в пример, как она помогает умирающим в их последней битве), удостоилась непрерывного внутреннего диалога со Христом. Вот что однажды Он ей сказал: «Есть лишь одна цена, за которую выкупают души, — и это страдание, вливающееся в Мое страдание на кресте. Чистая любовь понимает эти слова, а вот плотская любовь никогда их не поймет»[279]. Или вот еще: «Сегодня утром Иисус мне сказал: „Чтобы спасти души, Мне нужно страдание“. Господи, сделай из меня все, что Ты хочешь! При этом, у меня не хватило храбрости попросить прибавить мне страдания, так как этой ночью еще одной капли сверх того, что есть, я бы не выдержала. Мне казалось, что мои внутренности вот-вот распадутся на куски, что это конец. И все же, Иисус хотел страдания, а не смерти»[280]. Обратите все же внимание, что и тут понять цену такого страдания может одна только «чистая любовь».
Святая Анджела де Фолиньо (1248–1309): «Поскольку я просила Бога о том, чтобы сделать угодное Ему, по милости Божией Он предстал мне много раз, во сне и наяву, прибитым ко кресту; Он велел мне смотреть на Его раны, Он показал мне ясно, как именно Он страдал за меня; и это много раз. Показав мне одно за другим, во всех подробностях, все те страдания, которые Он претерпел за меня, Он сказал мне: „Что же ты можешь сделать, чтобы это прекратить?“…»[281]
И своим сыновьям Анжела советовала: «Не отворачивайте глаз от Креста, выносите все, подражая Господу, примите страдание, оставленность, поношение, одиночество, как знаки божественного избрания, как противоядия от мирского зла; любите страдание, будьте его учениками».
Святая Тереза из Лизье (1873–1897), которую нередко называют святой «маленькой Терезой», считают несколько слащавой и особо настаивают на ее первом монашеском имени: «Тереза Младенца Иисуса», забывая при этом выбранное ею второе имя: «Святого Лика», т. е. агонии Христа. При этом, у нее был долгий опыт страдания, и она понимала его роль и ценность. Следующий отрывок относится как к физическому страданию, которое ей было хорошо знакомо через болезни, так и к психологическому, духовному страданию, отголоски которого мы здесь видим:
«Не думайте, что можно любить, не страдая, и страдая много. Такова наша бедная природа, и от нее никуда не деться! Это наше богатство, наш заработок! Оно столь драгоценно, что Иисус пришел на землю ради того, чтобы им обладать. Будем страдать со всею горечью, то есть без противления! …Иисус страдал с грустью; страдает ли душа без грусти? И мы бы хотели страдать щедро, по-крупному… Селин!.. Какая иллюзия!.. Святость не в том, чтобы говорить красивые вещи, и даже не в том, чтобы о них думать, она в желании страдать. Святость! Ее нужно завоевывать со шпагой в руке, нужно страдать… нужно мучиться в агонии!»[282]
О важности страдания говорила она и Терезе Нойманн, когда явилась ей[283]. Однако, когда она только поступила в монастырь, то отказывалась склониться перед обычаем кармелиток бичевать друг друга ради освящения. Она ответила, что Богу это не нужно. Но зато она дала обет: никогда не прислоняться в сидячем положении. Все это — лишь вопрос меры.
Отец Антуан Крозье (1850–1916), носитель стигматов, известен тем, что говорил всегда только о Любви: делайте все из любви, в любви, ради любви, потому что Бог не что иное, как Любовь! — отвечал он все время. Однако он же написал следующее:
«Будем страдать, но главное, будем любить… Если Иисус постоянно понуждает нас страдать, то это лишь для того, чтобы выжать из нашего сердца драгоценный напиток, который есть любовь. Это чтобы сделать из нашего сердца, соединившегося с Его Сердцем, источник любви ко всем тем многим, кого эта любовь должна обновить… Все ситуации и страдания должны преобразиться и нас преобразить в любовь»[284]. При этом в жизни отца Крозье хватало поводов пострадать!
Мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что слово, спонтанно возникающее в этой речи у отца Крозье, это не «искупление» и не «возмещение». Любовь, изливающаяся из страдания, должна «обновить» многие души. Мне кажется, именно в таком смысле нам стоит понимать и сам термин «возмещение», часто используемый мистиками. «Возмещается» тут не честь Отца, а раненые души грешников. И тогда мы окажемся далеко от культа страдания и мазохизма, но внутри самого настоящего христианства.
Стоит отметить, что во многих случаях речь здесь идет о страдании, вызванном болезнью или несчастным случаем, или даже о «нравственном», т. е. психологическом страдании, которое при этом может причинять сильные мучения. Но при этом, и мы видели тут показательные примеры, речь может идти и о физическом страдании, которое человек, взыскующий святости, может причинить себе сам или по повелению, полученному от Бога. Мы видели это в случаях Хосефы Менендес, святого Жана-Мари Вианнея и святого Павла Креста. Святой Франциск Сальский предавался суровой аскезе и живо советовал сделать то же святой Иоанне де Шанталь. Христос велел сестре Марии-Марте Шамбон носить камень днем и ночью, а затем надевать терновый венец во время сна. … Кроме того, когда какие-то из подобных способов умерщвления плоти кажутся нам особенно дикими, стоит помещать их в исторический контекст того времени. Так, при малейшем недомогании врач во времена Мольера сразу прописывал вам кровопускание (как правило, сопровождавшееся хорошенькой клизмой). Похоже, какой-то толк от этого был, поскольку население было тогда сангвинического темперамента, как говорят врачи, и такие, время от времени совершаемые профилактические процедуры, явно, шли ему на пользу.
В Восточной церкви тоже немало святых предавалось весьма суровой аскезе. В некоторых регионах в определенное время это принимало такие формы богоискательства, которые сегодня глубоко задевают наши чувства: например, столпники, жившие на столбах и соревновавшиеся между собой в крайностях аскезы, сыроеды, питавшиеся только растительной пищей, акимиты, спавшие с открытыми глазами, клаусокаливы, строившие себе хижину и предававшие ее огню, как только она была закончена, странствующие монахи, запрещавшие себе проводить две ночи под одной крышей, чтобы не подпасть под власть мира сего, и т. п. Не торопитесь насмехаться над такими усилиями на грани безумия в их попытке достичь Абсолюта. Мы бы восхищались теми, кто их предпринимает, если бы они носили тюрбан в Индии или странные желтые или красные шапки в Тибете.
Восточным святым, кроме того, тоже хорошо знакомы физические страдания, вызванные болезнями, несчастным случаем или преследованиями; и духовные страдания, в форме разочарования, угрызений совести, наваждения. Как и западные святые, они тоже старались переносить выпавшие им испытания в единении с Богом.
Но обо всем этом не раз говорилось, и это хорошо известно, однако я не припомню, чтобы в житиях восточных святых мне часто встречались разновидности телесных наказаний, часто кровавых, таких как самобичевание, столь часто встречающееся на Западе.
Носители стигматов
Любые толкования, сводящие Страсти и смерть Христову к личному событию, проходят по касательной к полноте тайны Его жизни. Мистики это поняли, и мы попробуем для себя тоже это прояснить вместе с ними. До сих пор мы наблюдали за мистиками, у которых испытания оказывались непосредственным участием в жизни тех грешников, которым они помогали. Речь при этом может идти о физических испытаниях, боли или болезни, но также и о нравственных испытаниях, искушениях. Их можно рассматривать как разные формы «эмпатии». Затем мы видели, как и сами эти мистики были мобилизованы Христом, присутствующим в них. Мы также начали подступаться к тайне высшего испытания, которым для Христа стали Его Страсти. Именно от этого все идет. От этого все получает смысл, как история всего человечества, так и личная история каждого из нас. И Евангелия также подчеркивают центральное значение Страстей в жизни Христа. При том, что о самом событии там говорится в рассказе, в котором оно увидено извне, со стороны.
Каждый может свободно и самостоятельно реконструировать из этого рассказа то, что ему хочется, следуя собственной интуиции. Но мне кажется, что тут есть и другой путь, более многообещающий и надежный. Чтобы лучше понять Страсти Христовы, кардинал Ганс Урс фон Бальтазар созерцал эти Страсти сквозь опыт женщины-мистика, глубоко их пережившей. Мистики, носившие стигматы, будут тут лишь крайними случаями. Именно роль страдания у мистиков мы и попробуем тут поглубже понять.
Небольшая ремарка по теме: похоже, первым носителем стигматов в истории церкви был святой Франциск Ассизский. Иоахим Буфле отмечает, что до него этого удостоились лишь несколько благочестивых людей, порой наносивших самим себе раны, напоминавшие раны Христовы, не гоняясь за подделкой, а просто желая как можно плотнее соприкоснуться со страданиями Спасителя[285]. Но настоящих стигматов до святого Франциска Ассизского в истории церкви не было. Более тысячи лет перед этим церковь обогащалась опытом множества святых, которые вызывали восхищение у множества людей, были затем канонизированы, но при этом среди них не было ни одного случая стигматов. И при всем при том эти святые тоже читали Евангелие, отмечали великие праздники, Страстную седмицу и Пасху, размышляли над примером Христа, нередко предавались таким крайностям аскезы, что нам делается страшно… И ничего из этого не привело их к феномену стигматизации. Сердца их были, очевидно, готовы, но Бог ни разу до этого не счел нужным дать этот знак.
И все же случай святого Франциска не единственный. Это стало началом очень длинной цепи более или менее похожих случаев, цепи, которая продолжается вплоть до сегодняшнего дня. Похоже, что тут высвечивается намерение Бога, аспект жизни Христа, который Он хочет подчеркнуть, как если бы во всех предыдущих веках церковь этот аспект недостаточно замечала. Простите, что я опять так грубо на этом настаиваю, но ведь святой Франциск, вспомните, почил в 1226, а ровно за год до этого родился святой Фома Аквинский, с которого тоже началась еще одна несчастная цепочка, тоже продолжающаяся вплоть до наших дней, цепочка псевдобогословов. Даже несмотря на то, что святого Фому потом сразу быстро забыли и вспомнили о нем только в эпоху правления Льва XIII, все же его труды и труды некоторых его современников обозначили триумф такого богословского поиска, в котором доминирует разум, причем часто «иссушающий» разум, как сказал когда-то отец Поль Анри, о тринитарном богословии святого Фомы.
Тогда как опыт и сама жизнь святого Франциска вводят совсем другое направление, более эмоциональное и популярное, способное хотя бы отчасти восстановить равновесие, нарушенное официальным рационализмом. Христианской Запад будет жить отныне в постоянном напряжении между двумя направлениями, размежевание, а порой даже противостояние которых очень повредит целостности церкви, так что эмоциональное и мистическое направление перестанет питать направление рациональное, а то, в свою очередь, будет уже не в силах контролировать духовное и эмоциональное течение, которое все-таки часто нуждается в таком контроле. И все же нельзя считать случаи стигматизации маргинальными, даже если они по-прежнему остаются редкими. В своем исследовании, посвященном этим феноменам, доктор Имбер-Гурбейр (Imbert-Gourbeyre) насчитал к концу XIX века 283 случая[286], а что касается ХХ века, то тут Иоахим Буфле в 1996 отмечал более сотни[287]. По результатам этого исследования, сегодня в мире насчитывается более 400 случаев стигматизации, более или менее характерных, и хотя большая часть оказывается подделкой или вымыслом, это не мешает тому, что подлинные случаи производят действительно сильное впечатление.
Можно подумать, что Бог решил восстановить это равновесие, нарушенное излишним рационализмом, вызвав в некоторых святых особые формы благочестия. Одна из таких форм связана со святым Франциском и как раз и должна играть роль восстановления равновесия: это культ Святого Сердца, особенно ощутимый начиная с XVII века, со святой Маргариты-Марии Алакок. Были и другие разновидности культов и форм богопочитания такой же направленности, тоже пользовавшиеся популярностью, как поклонение Младенцу Иисусу, с теми, хорошо нам известными излишествами. Но были и такие формы, которые не прижились: культ головы Христа с терновым венцом у Терезы-Елены Хиггинсон; культ плеча Христова, несшего крест; культ пяти Христовых ран, под влиянием Марии-Марты Шамбон, в конце XIX века и т. д., не говоря уже о многочисленных случаях личных культов, выработавшихся на основании поклонения Богородице. Словно бы многие верующие почувствовали, что привычного учения церкви уже недостаточно для того, чтобы ответить зову сердца.
И второе замечание. Еще один исторический факт, столь же бесспорный, как и отсутствие случаев стигматизации на протяжении более чем тысячелетней истории Западной церкви, тоже может нам подтвердить предложенную гипотезу о воле Божией, вмешавшейся в Западную церковь, чтобы исправить несомую ею миру весть: церкви Востока, православные церкви, никогда, за всю свою двухтысячелетнюю историю, не знали ни одного случая стигматизации. И при этом и в них тоже ведь были тысячи святых, не говоря уже о великих богословах, тех, кого сегодня называют «отцами церкви», вплоть до святых, появлявшихся после разделения церквей: святой Григорий Палама, святой Сергий Радонежский, святой Серафим Саровский, святой старец Силуан Афонский, святой Нектарий Эгинский, и это я перечисляю лишь самых-самых известных. В русской церкви, в ней одной, было за последние годы больше мучеников, чем во всех других христианских церквях, вместе взятых, начиная с начала христианской эры. Но православные церкви не знают этого разрыва между очень интеллектуальным, слишком рациональным богословием и параллельной богословию и независимой от него мистикой. В этих церквях великие мистики оказываются одновременно и великими богословами.
Мы напрочь не сможем понять отдельных случаев со святыми — носителями стигматов, о которых здесь пойдет речь, если будем видеть в них лишь попытку воспроизведения Страстей Христовых, более или менее верную, но всегда параллельную подлинным Страстям Христа. Глубокий смысл стигматизации как раз и состоит в реальном участии определенных святых, за пределами пространства и времени, в тех самых Страстях Христовых, что имели место в Иерусалиме две тысячи лет назад. Мистик тогда тоже оказывается, самолично, на кресте, в теле Христовом. Мы уже видели, что порой можно сказать, что одна душа как бы находится «в» другой душе, как в случае Робера де Ланжеака, почувствовавшего, что Бог в нем соединяется с другими душами: предлог «в» выражает здесь пространственным образом ту реальность, которая расположена за пределами пространства и времени. Точно также можно сказать, что тело святого находится «в» теле Христа, тем же предлогом «в» здесь неуклюже выражается подлинный осмос, взаимопроникновение двух тел: тела Христа и тела святого. То, что у носящих стигматы святых раны будут не совсем такими, как раны у Христа, и расположены они не совсем в тех же самых местах, это уже не важно. Внешние признаки тут вторичны. Главное — участие в страдании и, особенно, в любви, в любви через страдание.
Бывало и так, что такой подход подтверждался и внешними признаками, как, например, излиянием крови у мистика, носящего стигматы, нарушающим законы тяготения, чтобы соответствовать тому, чем оказалось некогда такое излияние крови у Христа на кресте. Такой феномен наблюдали у Кристины Штоммельнской (1242–1312). В момент проживания Страстей она лежала на кровати, и при этом кровь из ран у нее струилась по ее ногам вниз, не по щиколоткам к пятке, но по всей ноге к пальцам, четырьмя стойкими ручейками[288].
Стоит поверить, что дело тут не в смешанных чувствах или экзальтированности свидетелей. Тот же феномен позднее наблюдали у Анны Екатерины Эммерих (1774–1824). Вот свидетельство о ней двух врачей: «Течение крови было необычным. В какой бы позе ни находилась Екатерина, кровь всегда текла так, как текла бы она по телу нашего достохвального Спасителя, подвешенному на кресте. Даже когда ее голова запрокидывалась назад, кровь текла вдоль носа и по щекам, кровь на руках текла от ладоней к предплечьям, а кровь на ногах к пальцам ног»[289].
Совсем надавние свидетели утверждают, что видели, как то же самое происходило в сценах Страстей, пережитых Марией-Юлией Йахенни (1850–1941). Я дам им слово:
«Стигматы на ногах, в целом, не были видны. Однако, во время крестного пути, доктор Имберт захотел узнать, что там было: поскольку, во время распятия, Мария-Юлия была распростерта на земле, и носки ее ног были устремлены вверх, поэтому все были ошеломлены, когда увидели, что кровь, вопреки закону тяготения, поднималась к пальцам ног. Кровь следовала тем путем, каким она текла у Спасителя на кресте, при том что у Него, прибитого к вертикальному кресту, ноги были опущены вниз, к земле»[290].
Профессор Шевилье рассказывал мне, что он замечал подобный феномен, хоть и в меньшем объеме, наблюдая за одной женщиной, носившей стигматы и проживавшей Страсти. Она тоже лежала на спине. Кровь текла по ее лбу и спускалась к глазным впадинам, глаза были закрыты, но затем кровь внезапно поднималась по скуле, чтобы затем снова потечь вниз по лицу.
Святой Франциск Ассизский (1182–1226)
Итак, феномен, возникший в жизни святого Франциска, в ту пору еще никому не был известен. Это казалось чем-то настолько неслыханным, что первые свидетели чувствовали потребность лишний раз подчеркнуть реальность происходящего.
Читая Поверелло, трудно уклониться от мысли, что в появлении стигматов свою роль могла сыграть и психологическая подготовка со стороны святого Франциска. В своей глубочайшей любви ко Христу, даже в своей человечности (отличающей его от богословов, делавших ставку только на разум), он создал себе декорации, соответствовавшие его представлению о жизни Христа, также как для нас пещера Рождества стала источником всех наших рождественских вертепов. «Большая легенда» нам также говорит о том, что под конец жизни, пытаясь понять, чего ждет от него Господь, он три раза подряд просит брата Льва открыть наугад Требник. И тот каждый раз открывается на рассказе о Страстях. «По этому знаку, — пишет святой Бонавентура, — святой понял, что, как он подражал Христу в Его жизни, теперь придется подражать Ему в страданиях, предварявших Его смерть. И, полный мужества, несмотря на подорванное здоровье и нехватку сил, он стал готовиться принять это мученичество»[291].
Возможно, именно в день Воздвижения Креста, 14 сентября 1224, и появился первый раз этот феномен. Перед восходом солнца святой Франциск, повернувшись к Востоку, коленопреклоненный, опираясь на вырезанную в скале скамью, молился такими словами: «Господи, говорил он в слезах, прошу Тебя о благодати перед смертью: о благодати, чтобы мне испытать, в полной мере, если можно, боль Твоих жестоких Страстей, о благодати почувствовать к Тебе ту же любовь, что подвигла Тебя принести Себя в жертву за нас»[292]. Так что, похоже, что в первую очередь мы видим у святого Франциска поиск воли Божией; а затем приглашение со стороны Бога, предлагающее святому Франциску поучаствовать в Его Страстях; и, наконец, полное принятие этого святым Франциском. Но Франциск говорит о «боли»; он, конечно, даже не думал о том, что раны Христовы могут отпечататься напрямую в его собственном теле, потому что до того времени феномен этот был совершенно неизвестен.
И все же, даже если мы примем гипотезу о самовнушении, стоит признать, что не известен никакой другой случай, когда появились бы раны, такие же, как у Франциска, вплоть до того, что, по рассказам первых свидетелей, речь шла не просто об отверстиях в руках и ногах, но о гвоздях: «Его ноги и руки были словно пронзены гвоздями, круглые черные шляпки этих гвоздей появились на ладонях и ступнях, а их загнутые концы, пройдя сквозь плоть, выходили с другой стороны ладоней и ступней. Кроме того, на правом боку у него появилась рана, словно от удара копьем, из нее струилась кровь, пачкая его подрясник и белье»[293]. Другие авторы поясняют, что, стоило нажать на шляпку гвоздя, как конец его тотчас выходил с другой стороны.
Стигматы святого Франциска обладают одной важной особенностью. Речь здесь идет не просто о ранах, отверстиях, как бывало потом, во всех остальных случаях у носителей стигматов, но о появлении гвоздей. Не очень понятно, как такой феномен мог бы возникнуть путем самовнушения. Хотя, возможно, это и не совсем единственный случай. Тот же феномен произошел и у Доменики Нардуччи (1473–1553), если верить свидетельствам о ней[294].
Итак, здесь имело место сверхъестественное вмешательство, которое было при этом ничем иным, как исполнением воли Божией, а со стороны святого Франциска было в наличии лишь глубокое желание исполнить эту волю Божию. Но предложение пережить Страсти Христовы исходило от Бога. Этот момент стоит особенно подчеркнуть. Речь тут идет не о желании святого Франциска, ведь ему в ту пору такое желание просто и не могло никогда прийти в голову. Речь идет о предложении, которое сделал ему Бог. Итак, установив, что феномен подлинный и что он соответствует специальному приглашению Бога, попытаемся теперь угадать, в чем он состоит.
Еще одна отличительная черта стигматов, описанная у Поверелло, это радость, с какой они были приняты. На следующий день после того, как произошло это чудесное событие, Франциск поет от счастья и слагает гимн, наподобие Magnificat:
«Ты свят, Господи, Ты един, Боже, един творишь чудеса.
Ты могуществен, Ты велик, Ты превыше всего. Ты всемогущ, святый Отче. Царь неба и земли.
Ты Троица и Единица, Господь над богами. Ты добр, очень добр, бесконечно добр; Ты сама Жизнь и Истина…»[295].
Я обрываю этот гимн благодарности, чтобы еще раз подчеркнуть, что, с самого начала, речь шла просто о любви. Святой Франциск сполна принимает дар Бога испытать боль Его Страстей. Но вторая просьба Франциска придает этому смысл: «почувствовать к Тебе ту же любовь, что подвигла Тебя принести Себя в жертву за нас».
Святой Франциск не занимался богословием. Он не пытался понять, почему Христу пришлось страдать, чтобы нас спасти. Он просто знает, что все было так, и что Христос сделал это из любви. Итак, из любви ко Христу и он сам готов, в свою очередь, страдать вместе с Ним. С самого первого случая появления стигматов тут очевидна и ощутима связь страдания с любовью. Эта связь остается таинственной, необъяснимой, но ясно выраженной. Святой Франциск никогда не жаловался на эту боль. Наоборот, страдать его заставляют, и он об этом говорит, как раз атаки со стороны злых сил: «Ах! говорил он порой брату Льву, если бы братья знали, что демон заставил меня испытать, он был не одинок в своем отсутствии любви и жалости ко мне!»[296].
Мария Иисуса Распятого (1846–1878)
Мы уже с вами упоминали Мариам, эту юную арабскую сестру, палестинку, причисленную к лику блаженных в 1983. Она не умела ни читать, ни писать, ни по-арабски, ни по-французски, и плохо владела нашим языком. Бог часто одаряет щедрейшими дарами самые простые души. Мы это наблюдали уже множество раз. Эта юная кармелитка, столь смиренная, детски непосредственная, чистая, познала на опыте самые неслыханные паранормальные феномены: экстазы, левитацию, в той же степени, что и Джузеппе из Купертино, знаменитый «летающий святой», трансверберацию, билокацию, видения, ангельскую и демоническую одержимость. В связи с опытом мистической одержимости мы ее уже и упоминали. Но теперь нас интересует ее причастность к Страстям Христовым, отмеченная появлением на ее теле стигматов.
Впервые это произошло, видимо, в 1866 году, когда Мариам предприняла первую попытку поступить в монастырь в Капелетт, под Марселем, еще до ее поступления в кармелитский монастырь в По. Мариам тогда было всего двадцать лет. «Однажды вечером она молилась в церкви и вдруг увидела в дарохранительнице Иисуса, представшего перед ней со всеми своими пятью ранами и терновым венцом. Ей показалось, что она различает в Его руках угли гнева. Она услышала, как Иисус говорит своей Матери, распростертой у Его ног: „О! Как поругаем Мой Отец!“ И тогда юная послушницы бросилась к Иисусу, положила руку на Его сердечную рану и воскликнула: „Господь мой, отдайте мне, если будет на то Ваша воля, все эти страдания, но будьте милосердны к грешникам“. Выйдя из экстаза, она увидела, что рука ее покрыта кровью, и почувствовала сильную боль в левом боку: отныне бок этот кровоточил каждую пятницу».
Разберем подробнее этот первый рассказ. Очевидно, что и тут инициатива исходит от Бога. Конечно, сознание Марии было наполнено Иисусом, но даже подозрение не закрадывается, что она могла дерзнуть хотя бы помыслить о подражании Ему. К тому же теперь известно, по другим свидетельствам, что сама она, в своей предельной простоте, никогда не придавала мистического смысла тому, что с ней случалось. В кармелитском монастыре в Мангалоре она «признавалась наставнице, опекавшей послушниц: „Если я вам кое-что скажу, вы сохраните это в тайне?“ — Да. — „Видите ли, эта болезнь, которой я столь страшусь, она опять ко мне вернулась“. И она показала свои распухшие руки и ноги. На следующий день после такого признания стигматы стали сильно кровоточить». То, что инициатива исходит от Бога, ясно еще и по тому, что появление стигматов предварялось видением, ставшим настоящим призывом. И тут мы видим западное привычное богословие во всем своем блеске: «О! Как поругаем Мой Отец!». Именно тогда, в видении, Мария бросается к Иисусу. Конечно, ведь она не бросилась в церкви на дарохранительницу. Итак, в своем видении она «положила руку на Его (Иисуса) сердечную рану и воскликнула: „Господь мой, отдайте мне … все эти страдания…“» Итак, она настоятельно просит о возможности взять на себя страдания Христа, чтобы избавить Его от них, но она отнюдь не думает в тот момент конкретно о физических ранах от Страстей и не представляет, что и сама может их получить. В тот первый раз у нее оказывается в итоге только одна кровоточащая рука и «сильная боль в левом боку», который с тех пор будет кровоточить каждую пятницу. И даже позднее, как мы видели, она и не помышляла о том, чтобы считать эти раны воспроизведением ран Страстей. Единственное, чего ей хочется, это чтобы Христос перестал страдать. Иными словами, речь идет о крике любви и сострадания ко Христу. «…но будьте милосердны к грешникам». На этот раз, речь идет о крике любви и сострадания к грешникам. Марии знаком тот язык, которым говорят священники ее эпохи. Они постоянно говорят о любви к нам Христа, претерпевшего за нас ту кару, которую заслужили мы. Именно этим языком и говорит с Марией Бог. Поскольку только такой язык она и может понять. Именно его понимают и ее сестры, и позднее доктора богословия. Но выражен этим языком здесь двойной крик любви.
Она не могла проследить связь между своими ранами и ранами Христа не только потому, что считала себя недостойной их появления, но и из-за тех обстоятельств, в которых они появились. 27 марта 1867 года она «исповедуется наставнице, опекавшей послушниц: „Мне кажется, будто я собирала розы, чтобы украсить алтарь Марии: похоже, что у этих роз шипы с двух сторон, и шипы вонзаются мне в руки и в ноги. Когда я очнулась, во рту было горько, ноги и руки распухли: в центре ладоней и ступней появились черные бутоны“».
В последний период появления стигматов, в кармелитском монастыре в Вифлееме, в апреле 1876, феномен появился снова в ходе одного их экстазов: «Знаете? Пять розовых кустов распустились, быстро, быстро. Другим они давали розы, а мне шипы». И прибавила с улыбкой: «Так не делают; нужно было дать хоть немного роз! И не дать мне вдохнуть ни капли аромата, ничего, одни только шипы! Ох, я этого не заслужила! Лишь бы Иисус был доволен, вот и все, что мне нужно. Я приму все шипы в свое тело, только скажите хозяину розария, пусть закроет розы». В таком контексте сама обстановка напоминает нам о вполне очевидной связи со Страстными ранами Христа. Но и тут видно, что с ее стороны не было никакого порыва пройти это испытание. Инициатива целиком исходит от Бога. Со стороны сестры Марии мы наблюдаем, похоже, только ее выбор монашеского имени: «Мария Иисуса Распятого». И ее ответ: «Лишь бы Иисус был доволен…». Точно также не искала она и экстазов, они часто настигали ее прямо в разгар какой-нибудь деятельности: когда она мыла посуду или стирала. Она считала это сном, встряхивалась, бежала к воде, чтобы умыть лицо.
Но, в конечном счете, борьба любви в ее жизни очевиднее всего проявлялась во время кризисов одержимости. Я кратко упомянул об этом в главе, посвященной мистикам, страдавшим одержимостью. Теперь стоит вернуться к этому еще раз, потому что здесь связь со Страстями Христовыми проявляется очевиднее всего. В один из таких периодов одержимости дьявольские наваждения терзали ее одно за другим и вызывали ужасные страдания. Во время каждой такой атаки она вскрикивала:
«Я присоединяюсь к Иисусу, когда Он несет крест по улицам Иерусалима. Будьте благословенны, мой Боже.
Я присоединяю мои страдания к страданиям Иисуса в Гефсиманском саду. Будьте благословенны, мой Боже.
Я присоединяю мои страдания к страданиям Иисуса, преданного Иудой. Будьте благословенны, мой Боже.
Я присоединяюсь к Иисусу, падающему под тяжестью креста. Будьте благословенны, мой Боже…»
В один из таких периодов одержимости, длившийся 40 дней, Сатана предпринял 14 попыток заставить ее вскрикнуть: «Иисус, избавь меня от Сатаны!» Но каждый раз она отвечала: «Нет ничего лучше, чем страдать ради Иисуса». Ее страдания были реальны, крики, судороги, онемение членов, вой, харканье кровью; ее бросало с высоты в несколько метров в резервуар с водой, она ударялась… Демон заявил: «Наш хозяин почти никогда не выходит из ада. Войдя в тело арабки, он так его попалит, что потом никто не сможет прикоснуться даже к кончику ее пальца».
Одержимость проявлялась и в форме искушений: «Ты искушаешь меня против веры? — сказала малышка Мария, — но Бог во мне, я ничего не боюсь. Ты говоришь мне, что нет Бога? Я выйду в сад, чтобы созерцать творение; я вижу, как растут деревья, и от этого вида растет моя вера. Ты искушаешь меня против Церкви? Я снова выйду в сад… я войду в церковь, открою дарохранительницу и найду в ней причастие.
Ты искушаешь меня против милосердия? … Ты искушаешь меня против исповеди?..» И в заключение приведем еще несколько таких криков любви:
«Господи, страдать или терпеть поношения ради Вашей любви.
Господи, да будет Ваша воля, а не моя.
Любовь, о, любовь, тебя так и не познали!»[297]
Итак, вполне очевидно, что во всех видах подобных феноменов, экстазах, стигматах и одержимости, инициативу всегда и полностью проявляет Бог, и Он же продолжает следить за тем, как развиваются события. Мы уже упомянули те искушения, которым юной Марии пришлось противостоять, но ни словом не намекнули пока на ту помощь, которую и она сама могла оказать другим душам. Поскольку это не было связано с ее стигматизацией. Она полностью принимает это испытание, но никак не связывает его, не видит в нем способ «искупления» грешников. Единственное понятие, которое остается тут постоянным, это страдание, во всех его разнообразных формах, и, главное, конечно, любовь. Об этом и говорят, в первую очередь, все свидетельства о ней и ее собственные слова. «Малышка» Мария далеко не всегда понимает все то, что с ней происходит, но принимает все это с любовью. Мы видим, как продолжительные страдания, с их все возрастающей болезненностью и интенсивностью, приводят ее лишь к еще большему росту любви. Чем больше ее пытаются сломить и раздавить, тем сильнее она любит. Ее свидетельство уже приглашает войти еще глубже в тайну страдания. Спасает нас вовсе не страдание, но оно обязывает каждый миг, иногда минуту за минутой, секунду за секундой, либо прорастать все дальше в любовь, либо погрязнуть в бунте и отчаянии.
В испытаниях сестры Марии Иисуса Распятого ни слова не сказано о спасении душ, ради которых Христос испросил бы эти страдания. Но, конечно, в перспективе тех силовых полей, о которых мы уже говорили, тут тоже происходит излучение любви, если можно так выразиться, огромной силы, наподобие солнечного излучения. А приложение такой силы доверено Богу, Он приложит ее туда, где она нужнее всего, на всем протяжении мирового пространства, в ходе мировой истории, с Большого взрыва и до конца времен.
Джемма Гальгани (1878–1903)
Родилась будущая святая Джемма в очень верующей семье и с детства чувствовала призвание к религиозной жизни. Но Бог приуготовил ее к еще более высокому призванию: «Мужайся, Джемма, Я жду тебя на Голгофе, и к этому мигу стремится вся твоя жизнь»[298].
«Однажды, стараясь успокоиться, в момент чтения вечерней молитвы я вдруг почувствовала, что меня принимают совсем, и, второй раз в жизни, оказалась в присутствии Иисуса Распятого. Он показал мне пять своих благословенных ран и сказал: „Посмотри, дочь Моя, и узнай, что значит любить. Видишь этот крест, эти шипы, эти раны? Хочешь воистину полюбить Меня? Тогда сначала научись страдать: страдание научает любви“».
И здесь тоже всем ясно, что инициатива того, что должно произойти, полностью исходит от Бога, и что речь идет главным образом о работе любви. Что же за этим последовало? А вот что:
«Вечером меня внезапно охватило, и пораньше, чем обычно, живое чувство покаяния за мои грехи… Почти сразу за этим все силы души таинственным образом были собраны в одну точку… Вскоре эта внутренняя точка сменилась потерей ощущений, и я почувствовала, что нахожусь в присутствии Богоматери. Справа от Нее стоял мой Ангел-хранитель, который сначала велел мне прочитать отречение от грехов. Когда я закончила, Пречистая Матерь обратилась ко мне с такими словами: „Мой Сын хочет удостоить тебя благодати: сумеешь ли ты быть достойной ее?“ Нищета моя ответила вместо меня. И Она продолжила: „Я буду для тебя матерью; сумеешь ли ты проявить себя достойной дочерью?“ Протянув свой покров, Она покрыла меня. И в тот же миг появился Иисус. Его раны были отверсты, но кровь из них не текла. Из них вырывалось наружу живое пламя. В мгновение ока это пламя коснулось моих рук, ног и сердца. Я почувствовала, что умираю и вот-вот упаду, но Дева Мария подошла и поддержала меня, оберегая своим покровом. В таком положении пробыла я много часов. Затем Божия Матерь поцеловала меня в лоб, и все исчезло. Я оказалась н коленях, сильная боль ощущалась в руках, ногах и в сердце. Встав, чтобы пойти лечь спать, я заметила, что из них течет кровь».
Довольно скорое после этого она прожила и все Страсти сполна: кровавый пот агонии в Гефсиманском саду, бичевание, терновый венец, несение креста… Свидетели помогают нам понять, до какой степени может дойти такое страдание:
«Итак, теперь пятница… она велела мне пойти и вытянуться на постели; так и было сделано. Вскоре, когда она была там, у нее хлынула кровь, но не из головы, а из глаз: это были капли крови. Если бы вы видели ее тогда, то поверили бы, что видите Иисуса на кресте… Как она страдала! Это было невыносимо».
Призыв к страданию тут неоспорим, и исходит он напрямую от Бога. При этом никакого богословского объяснения этому не дается. Но совершенно очевидно, что речь тут идет о работе любви, главным образом, о любви между Христом и Джеммой.
«Знаешь ли ты, дочь Моя, почему Я счастлив, посылая крест дорогим Мне душам? Я хочу обладать их сердцем, но целиком, сполна. Ради этого Я окружаю их крестом. Я окутываю их скорбью и тем самым не даю ускользнуть из Моих рук. Ради этого Я усеиваю их путь шипами, чтобы они, ни к кому не привязываясь, лишь во Мне одном находили удовлетворение»[299].
И тогда целью такого участия в страданиях Христа становится любовь между Христом и Его «избранными» душами.
Антуан Крозье (1850–1916)
Священник лионской епархии, друг отца Шарля де Фуко, на окружающих он оказывал очень сильное духовное воздействие. О его стигматах почти ничего не известно точно, кроме того факта, что они были. Поскольку дары Божии отличаются удивительным разнообразием. Некоторые получают стигматы, как падре Пио, в знак постоянства Божией любви, явленной отпечатками Его Страстей. Они, часто невольно, призваны к тому, чтобы показывать их и даже порой давать возможность их рассмотреть и изучить, чтобы ни у кого не осталось сомнений в реальности этого феномена. Других же Бог, наоборот, призвал пережить Его Страсти втайне, невидимо для непосвященных. Кроме того, иногда Бог прислушивается к выбору тех, кому доверено участие в Его крестной муке. Так было и с отцом Крозье, который, получив стигматы, попросил Бога о том, чтобы они оставались невидимыми.
Нам известны и другие похожие случаи. Так, святая Екатерина Сиенская получила ту же благодать уже в сам момент стигматизации. Язвы от ее стигматов все же стали видимы, но лишь спустя несколько часов после ее смерти. Лючия Брокаделли также добилась от Бога исчезновения стигматов, у нее осталась видна только рана в боку. У Мари-Жюли Жаэни стигматы исчезли почти полностью, когда ей исполнилось 80 лет. У падре Пио они совсем исчезли через две минуты после наступления смерти[300].
Скромность отца Крозье была столь велика, что мы знаем о том, как все произошло, лишь по рассказам одного из его конфидентов:
«Тем утром, 1 января 1902 года, в лионском кафедральном соборе, в тот самый миг, когда он произносил слова таинства, делавшие Иисуса Евхаристической жертвой, „внезапно, говорил он, меня пронзило“». Сам отец Крозье связывает это событие с другой датой, но это не так важно:
«Это было 1 января 1901 года, на мессе в кафедральном соборе, во время вознесения Святых Даров, в этот день я и получил эту благодать. Она была чистым даром, так как я совсем не был к этому готов. Мне стало плохо. Мне пришлось прервать мессу. И тогда я взмолился к Господу, ранившему меня Своими Ранами, чтобы Он сделал их невидимыми, не уменьшая их боли. И Он исполнил мою просьбу…» Но, хотя стигматы и оставались невидимыми, боль от них ничуть не уменьшилась:
«Я ношу стигматы Господа в плоти своей, и порой они причиняют мне жесточайшую боль. Особенно при ходьбе, ведь, знаешь, ими отмечены обе ноги. Это не видно, потому что я попросил Господа, чтобы Он сделал их невидимыми». Во время мессы, которую он служил ежедневно, приходилось стоять: «Мне очень больно держаться на ногах, и порой кажется, что месса длится часами!»
Вначале он страдал от этих ран лишь по пятницам, но со временем боль его заполонила и уже не покидала ни днем, ни ночью. Точная дата осталась неизвестной, как мы видим, но «с тех пор, то есть вот уже пятнадцать лет, он все больше и больше, особенно в некоторые дни, производил впечатление человека, страдающего от сильной боли».
Давайте послушаем, как он сам определяет это особое призвание «жертвы любви», вот его собственные слова: «Эта благодать была дарована моей бедной душе ради исправления и любви… С таким страданием невозможно не думать об Иисусе. На кресте Ему отдаешь больше любви, и апостольство становится более действенным». То есть и здесь целью страдания становится увеличение любви, и похоже, что именно к этому и сводится «исправление»[301].
Мирна Наззур
Мирна (род. в 1964), даже среди тех, кто отмечен стигматами, представляет собой совершенно особый случай. Чтобы понять его смысл, нужно знать, при каких обстоятельствах они появились. Мирна и ее муж Николас живут в Суфаниехе, христианском квартале Дамаска. Она принадлежит к арабоязычной Мелькитской греко-католической церкви восточного обряда, подчиняющейся Риму, а он принадлежит к Греческой православной церкви с византийским обрядом, но службами на арабском языке. Официально, между двумя этими церквями, той, куда ходит Мирна, и той, куда ходит Николас, нет совместного причащения. Оба были из христианских, но не воцерковленных семей, где принято было посещать лишь семейные церемонии, такие как крещение, венчание, отпевание… Николас даже пытался обойтись без венчания.
Все началось со странного феномена: однажды во время молитвы руки Мирны вдруг начали мироточить. Затем то же чудесное действие стала вызвать одна бумажная иконка. И наконец ей предстали Христос и Богородица, а на теле Мирны появились стигматы.
Дело в том, что Мирна проживала Страсти лишь в те годы, когда католическая и православная Пасхи совпадали. Эта частная деталь наполняется особенным смыслом в свете тех сообщений, какими сопровождались явления Богородицы и Христа. Их смысл вполне очевиден: речь идет об объединении церквей, причем тут не отдается преимущества ни Римо-католической, ни православным церквям, и не звучит требование, чтобы восточные церкви подчинились Риму. Это также призыв к любви и ко взаимоуважению. Вот отрывок из одного из посланий Богородицы от 24 марта 1983:
«Создайте Церковь. Я не говорю: постройте церковь. Церковь, усыновившая Христа, это Единая Церковь, потому что Иисус ЕДИН. Церковь — это царство Божие на земле. Кто разделяет ее, согрешает. И кто радуется разделению, согрешает… В том, кто ее разделил, нет любви. Станьте едины»[302].
А вот слова Христа, записанные 7 сентября 1988:
«Скажи детям Моих, что Я прошу у них единства, и жду его не от тех, кто ломает перед ними комедию и делает вид, что трудится ради единства. Пойди и возвести. И где бы ты ни была, Я буду с тобой».
Сообщение от Христа от 10 апреля 2004 года:
«Моя последняя заповедь к вам: Вернитесь каждый к себе, но носите Восток в своих сердцах. Отсюда снова пришел свет, и вы будете его сиянием в мире, соблазненном материализмом, чувственностью и тщеславием, так что он уже почти утратил подлинны ценности. Что же до вас, сохраните свою восточную самобытность. Не дайте извратить вашу волю, вашу свободу и вашу веру в этот Восток»[303].
В такой солидарности со Страстями Христовыми нет ни личного желания Мирны, ни механизма «искупления» или «удовлетворения», данного Отцу, или восстановления космической справедливости. Но есть послание, удостоверенное знаками Страстей, прожитых Мирной. Она одна видела эти видения и слышала сообщения. Но когда она опять проживала Страсти, все видели, как мироточат ее руки и как масло каплет из ее глаз.
Что касается сообщения, то смысл его ясен. Христос и Богоматерь не питают иллюзий по поводу всех этих экуменических дискуссий, которые ведут богословы, их святейшества и их высокопреосвященства, якобы ради воссоединения церквей. Все эти эксперты и досточтимые люди на самом деле этого не хотят. Единство придет скорее уж от народа, от простых верующих, и без подчинения Риму!
Я мог бы привести здесь и пример Натуцци (1924–2010), с которой я самолично два раза встречался, но я подробно рассказал уже об этом в своей книге «Бог и Сатана». Поэтому не буду здесь повторяться. Случаи падре Пио (1887–1968). Марты Робин (1902–1981) или матери Ивонны Эме Иисуса из монастыря в Малеструа довольно хорошо известны и об их жизни написано немало книг. Можно найти подробный отчет о всех случаях появления стигматов, известных начиная со святого Франциска, классифицированных по векам и странам, по степени признанности Церковью, случаи с причисленными к лику блаженных, святых, случаями священников, монахов или мирян, по тому возрасту, в каком появились стигматы, по их долговечности и т. д., и все это в небольшой книжке Иоакима Буфле «Носители стигматов»[304].