А теперь мы попробуем проникнуть в тайну некоторых «судеб». Похоже, что отдельные люди, в одиночку или группами, призваны показать, как и Христос, самое значительное доказательство любви, пожертвовав для этого собственной жизнью. О призыве к такому исповеданию веры мы и попробуем сейчас поговорить.
«Блаженные» кармелитки из Компьеня
Всем известна история компьенских мучениц — шестнадцати монахинь-кармелиток из Компьеня, казненных на гильотине в разгар террора 17 июля 1794 года. Немецкая писательница Гертруда ле Форт написала об этом роман. Жорж Бернанос сделал из этой истории театральную пьесу, а Франсис Пуленк поставил по ней прекрасную оперу, показанную по всему миру. Но до недавнего времени не были известны сами документы, пока их впервые не опубликовал одни канадский исследователь американского происхождения и православного вероисповедания. Документы всегда были на месте, но, как это ни странно, хотя до этого многие к ним обращались в своей работе, никому не пришло в голову их опубликовать.
Поэтому теперь нам известно, что задолго до казни в общине сестер бытовала старая традиция, по которой однажды они все были призваны к мученичеству. Монастырь был основан в 1641 году, а в 1693, то есть за столетие до трагедии, у одной из сестер был сон, или скорее видение: «Этот сон, которому она затем придавала большое значение, показал ей всю общину в раю, призванной „следовать за Агнцем“, „по двое или по трое“». Монахини тотчас же поняли, что так на религиозном языке им было сказано о том, что они призваны к мученичеству. Такую перспективу они приняли с радостью. Но годы шли, и им пришлось признать, что призыв этот был не для них. Однако они хранили твердое убеждение, что их общину это ждет в будущем, и потому передавали эту традицию из поколения в поколение. Сто лет спустя все исполнилось. Избежали призыва три монахини, которые по разным причинам в день ареста сестер оказались не в Компьене. От одной из них мы и получили детальное описание событий. Вернувшись в Компьень после того, как гроза миновала, она смогла спасти часть архивов и собрать ряд свидетельств.
Идет ли тут речь просто о сне-предостережении, какие нередко бывают? Верно, что, раз уж мы знаем, что на определенном уровне уже нет ни пространства, ни времени, то вполне понятно, что тогда можно уловить событие до того, как оно произошло. Но в данном конкретном случает монахиня восприняла вовсе не само событие, а лишь его отражение в мире ином. То есть речь тут идет не о сне-предостережении, а именно о видении, о вести из мира иного. Как не увидеть в этом намерение, психологическую подготовку, соответствующую подлинной мисси, а значит призыву Бога к мученичеству?
Помимо этого, в самый разгар террора в Париже у одной девушки пятнадцати-шестнадцати лет было необычное видение: «О! Что я вижу! …О! Господи! Что, Боже! Вам недостаточно крови Ваших исповедников, что Вам нужна кровь невинных дев, обрученных с Вами?» Аллюзия на смерть монахинь тут уже вполне очевидна, но она продолжает:
«Я вижу множество монахинь, и в частности, монашескую общину, скошенную косой революции… Я вижу ее в белом одеянии, с пальмовыми ветвями в руках, и Небо отверсто, чтобы их принять». И с этими словами она испустила дух.
Эта девушка не была знакома с компьенскими монахинями, но мать Тереза святого Августина из этого монастыря, когда ей рассказали об этом свидетельстве, воскликнула:
«Боже мой, Боже мой! смеем ли мы воздать хвалу Тебе, можем ли мы надеяться, что это наше Небо отверзлось нам в этом видении? Ох, какую благодать, какую великую милость оказал Он нам…»
И все-таки это видение необычно. Его увидела та, что ничего не знала о компьенских монахинях, но оказывается, что ее рассказ обращен к одной из них, как подтверждение намерения Бога, и на него радостным согласием сразу ответила та, что позднее решит предложить сестрам монастыря совершить жертвенный поступок, «ради умилостивления гнева Божия, чтоб тот мир, который Сын Божий даровал миру, снизошел также на Церковь и на государство». Многие свидетели того времени соотносили мученичество монахинь и окончание революционного террора.
Мы находим здесь уже знакомый нам язык того времени, с «гневом» Божиим. Когда наши древние предки слышали раскаты грома, они тоже думали, что Зевс, Юпитер или Ваал в гневе. Это детские схемы, «донаучные», как сказали бы сегодня, еще и в наши дни, к сожалению, часто встречаются у современных богословов. Если же посмотреть, в каком состоянии была Франция во времена революции, то заметен будет никакой не гнев Божий, а великая скорбь. Из всех свидетельств, явленных в рукописях, спасенных одной из выживших монахинь, видна прежде всего безграничная любовь к Богу. Общественный обвинитель пытался представить дело так, будто кармелитки осуждены за контрреволюционную деятельность, и перечисляет несколько ложных мотивов. Одна из сестер делает вид, что не понимает, и просит объяснений: «Я прошу вас ответить нам. Фукье де Тинвиль, вынужденный объясниться, сказал ей: „Раз ты так хочешь знать, запомни, что все это из-за твоей приверженности к религии и к королю“».
То есть умерли они именно мученицами. Уильям Буш, которому мы обязаны изданием рукописей, недаром подчеркивает, что для Бога равнозначна ценность жертвы и у тех, кто стремился к ней с радостью, и у тех, кто сначала не хотел присоединиться к участию общины в жертвенной смерти, и у той бедной сестры-привратницы, потерявшей сознании, когда зачитали приговор. Они все поднялись на эшафот с песнопением «Приди, Господи». Они все избраны Богом, все признаны достойными Его великого замысла любви. Потому что именно о любви тут идет речь. Любви к Богу. Из любви они ответили на Его призыв, надеясь, что это позволит Богу восстановить мир во Франции и в церкви, просто не очень задаваясь вопросом, как именно это произойдет. Любви ко всем, кто был с ними рядом, вплоть до палачей. «Несчастные бедняги, — сказала одна из них. Их стоит пожалеть, потому что они слепы и не знают, что творят. Как мы можем им этого пожелать, им, отворяющим нам Небеса? Ох! Сможет ли Он посмотреть на них с жалостью и простить им, как мы сами им прощаем от всего сердца»[305]. Таких отрывков в рукописях очень много.
Конечно, тем, кто так и не понял, что история мира — это битва духовных сил, поведение этих монахинь покажется всего лишь мистических бредом, основанным на фрустрации… Но для тех, кто понял, на каком уровне разыгрывается история мира, понятно, что Бог ожидал от них любви, чтобы волны этой любви смогли противостоять такому выплеску ненависти. К этой миссии Он и готовил их целое столетие.
Эдит Штайн (СВ. Тереза-Бенедикта Креста)
Особенная «судьба» у Эдит Штайн. Она родилась в 1891 в Силезии, ее родители были еврейскими коммерсантами, она заинтересовалась философией и стала доктором философии в 1916. Ассистентка Эдмунда Гуссерля, она выступала с лекциями по всей Европе. Она приняла крещение в 1922. В 1933 вступила в Кармелитский орден в Колонье, в 1938 перебралась к кармелиткам Эхта в Голландии. Была арестована гестапо в 1942, депортирована и в тот же год погибла в газовой камере Освенцима-Биркенау II.
Мы находим у нее всю уже хорошо нам знакомую классическую богословскую теорию искупления, во всей ее чудовищности:
«Возвращение освобожденного человечества, бросающегося в сердце Отца Небесного, принятие нашего сыновства — все это безвозмездный дар благодати, Любви, которая есть чистое милосердие. Но это не может произойти в ущерб святости и божественной справедливости. Общая сумма человеческих прегрешений с момента первородного греха до дня суда должно быть стерта соответствующим числом актов искупления. Путь креста и будет таким искуплением».
В действительности, в таком богословии Эдит Штайн обретает всю иудейскую традицию Йом-Кипура, в которой принесенный в жертву телец для нее преображался в пасхального агнца. Нужно, чтобы жертва понесла все наши грехи, и чтобы такое жертвоприношение, в свою очередь, обеспечило нам прощение Бога. Точно также и Христос спас нас Своей жертвой и, в частности, Своими Страстями. Каким образом, на что или на кого воздействует такое страдание, об этом она не очень размышляет. Уже упомянутого нами варианта богословия, настаивающего скорее на правосудии, чем на исправлении оскорбления, нанесенного Богу, ей достаточно. Она находит в христианской литургии продолжение своей еврейской культуры и не думает о постановке под вопрос всего комплекса этой традиции, скорее, просто старается прожить всю ее полноту.
И все же я думаю, что такое представление о божественном правосудии, которое должно быть восстановлено, уже осталось в прошлом и даже стало неприемлемым для современного мироощущения. Но Эдит Штайн исходила из другой точки зрения. Она очень хорошо осознавала всю мощь зла в этом мире, не просто местного и смешного зла, но зла планетарного масштаба, охватывающего весь мир, избавиться от которого собственными силами невозможно: «Не человеческие свершения придут к нам на помощь, но Страсти Христовы; мое желание — принять в них участие». Речь тут идет о духовной силе, которая одна способна побороть силы ненависти и гордыни. «Человеческие свершения» отсылают нас здесь к позиции отца Тейяра де Шардена? Возможно.
Но меня у Эдит Штайн больше всего привлекает то, что она прожила это участие в страдании Христовом как личный призыв Бога, призыв тем более насущный, чем сильнее становится опасность.
26 мая 1939 года она просит позволения у настоятельницы кармелитского монастыря в Эхте принести себя в жертву:
«Дорогая матушка, я прошу вас, позвольте мне принести себя в жертву искупления в Сердце Иисуса ради подлинного мира: чтобы царство Антихриста рухнуло, если можно, без новой мировой войны, и чтобы смог установиться новый порядок вещей. Мне бы хотелось, чтобы это произошло уже сегодня, потому что уже бьет двенадцатый час. Я знаю, что ничего не знаю, но этого хочет Иисус, Он, который, конечно, и многих других призовет к тому же».
«Этого хочет Иисус» и убеждение Эдит, что и многие другие тоже будут призваны к такой добровольной жертве. Итак, речь идет о призыве, который, она уверена, что слышит. Как мать Тереза святого Августина из Компьеня, она чувствует необходимость ответить на этот призыв немного торжественным поступком принесения себя в жертву.
Ту же тему, в еще более развернутом виде, мы находим и в ее «завещании», написанном 9 июня 1939 года: «Я принимаю, теперь уже с радостью, смерть, уготованную мне Богом, в совершенном послушании Его святой воле. Я прошу Господа принять мою жизнь и смерть в Его честь и к Его славе, ради всех движений пресвятого сердца Иисуса и Марии и святой Церкви, в частности, для поддержания, освящения и усовершенствования нашего святого ордена, Кармеля Колони и Эхта, в искупление недостатка веры у еврейского народа, пусть Господь будет принят Своими и пусть Царство Его придет во славе, ради спасения Германии и мира во всем мире, наконец, ради моих родных, живых и умерших, и ради всех тех, кого дал мне Бог, чтобы никто из них не погиб».
К сожалению, здесь невозможно прокомментировать множество других аспектов этого текста. Я могу лишь отослать вас к теперь уже многочисленным трудам, написанным об Эдит Штайн, ее жизни и творчестве. Меня же сейчас интересует снова звучащий здесь призыв к высшей жертве, как и в случае компьенских кармелиток. И там, и там, речь идет не о личном спасении, но о целых народах. В обоих случаях это принятие, сама эта жертва имеет смысл лишь тогда, когда сами карме-литки осознают, что их жертва будет иметь уходящее за пределы пространства и времени влияние на весь мир. Они представляют это себе в соответствии со схемой непосредственного воздействия Бога, действующего в соответствии с их заслугами, на умы и события. Они еще не могли себе представить, как можем мы сегодня, что их мысли, полные любви к Богу, и внешний мир, и образуют энергию, непосредственно воздействующую на сердца.
Именно такая убежденность и принесенная жертва и стали причиной канонизации Эдит Штайн как мученицы, хотя она была отправлена в газовую камеру как еврейка, а не как христианка. Я прекрасно понимаю, что ее обращение, а затем канонизация могут задеть ее прежних собратьев по вере. Но тут каждый свободен. И мусульмане становятся иногда буддистами или христианами, и наоборот. Если меньше христиан становятся иудеями (хотя среди моих друзей есть и такие), то лишь потому, что принятие иудаизма проходит не так-то просто[306].
Деликатный момент тут и в том, что Эдит Штайн рассматривает свою жертву как приносимую, хотя бы отчасти, ради спасения еврейского народа. Отсюда, при ее канонизации, реакция Рене-Самюэля Сирата, главного раввина центральной консистории Франции и вице-президента Совета раввинов Европы, усмотревшего в этом опасность: «Здесь происходит христианизация Шоа». Еще один автор увидел в этом попытку придать христианское значение еврейскому Холокосту[307].
Христианский, и даже мистический смысл жертвы Эдит Штайн очевиден. Все ее тексты это доказывают: она прожила это в полном единении с жертвой Христа. Я не пытаюсь придать христианский смысл катастрофе Холокоста. Это было бы страшным оскорблением для евреев и погрешением против истины. Но верно и то, что для христианина вся история мира и человечества, с сотворения мира и «до конца времен», как говорил Оливье Мессиан, приобретает смысл только через Христа. Тогда, в такой перспективе, уже не важно, будут ли жертвы евреями, христианами, или просто цыганами, гомосексуалистами или даже умственно отсталыми. Это трагедия всех невинных жертв всех войн, которую мне и хотелось бы лучше понять.
Для этого нам стоит вернуться к «Диалогам с Ангелом», о которых мы уже раз мимоходом упоминали.
Диалоги с Ангелом
Речь идет о необычайном событии, случившемся в Будапеште во время Второй мировой войны. Вся Европа вокруг Венгрии была тогда в огне и в крови, а там, словно на маленьком островке в бурю, все еще удерживался мир. Все началось в 1943. Три молодые женщины, подруги, собирались регулярно и обсуждали друг с другом смысл существования для себя и для всего мира.
Ханна познакомилась с Гиттой в 1923 в Школе декоративных искусств в Будапеште. Но через три года, когда Ханна продолжила учебу в Мюнхене, Гитта увлеклась спортом и познакомилась с Лили, преподававшей гимнастику и релаксацию. Ханна и Лили были еврейками, Гитта считалась католичкой, но никто из них не был по-настоящему церковен. Замужем из них троих была только Ханна, ее муж Жозеф, тоже еврей, работал проектировщиком мебели и декоратором. Девушки решили составить письменный отчет о духовной эволюции каждой из них, начиная с детства, и каждая должна была затем прочитать свое сочинение другим, по очереди. Гитта сделала лишь поверхностный отчет о своей внутренней жизни. И тогда Ханна почувствовала, как в ней поднимаются напряженность, нетерпение и гнев. Она лишь успела вскрикнуть: «Внимание! Говорю уже не я». Дальнейшие слова были произнесены голосом Ханны, но исходили не от нее:
«Нужно бросить привычку задавать бесполезные вопросы. Внимание! Вскоре придется платить по счетам!» С этой первой беседы, 25 июня 1943, и до последней, 24 ноября 1944, они встречались каждую пятницу, в 15.00, и каждый раз происходил все тот же феномен. Гитта старалась все записывать, с собственными комментариями и впечатлениями от происходившего. 24 марта 1944 немцы оккупировали Венгрию и тотчас же начались преследования евреев.
Только Гитте удалось избежать нацистских концлагерей. Благодаря своему статусу дочери офицера высшего ранга и католички, но еще и благодаря храбрости в сочетании с неожиданными обстоятельствами, Гитте с того момента удалось спасти очень многих евреев. Сначала отказавшись от крещения, представлявшегося им всего лишь способом избежать арестов, Ханна и Лили в итоге пришли к крещению, но уже по убеждению. Об их искренности свидетельствовало то, что они, в итоге, добровольно согласились на арест, при том, что могли его избежать.
Сообщения Ангела очень красивы, но часто переданы очень трудным для понимания языком, особенно при первом чтении, часто очень поэтическим, но с крайне резкими, безапелляционными формулировками и обрывистыми фразами. Это очень христианские мысли, но выраженные новым языком. Мы находим здесь все основные моменты христианской веры: Троицу, божественность Христа, Его смерть и воскресение, роль Марии и т. д. Но в то же время здесь четко обличается неверность церкви:
«В соборах хранятся обрывки плащаницы. Весь собор рухнет. Молитва поднимается к Небу, а живущий попираем. Он учил не этому. Молитва будет брошена к земле, а живущий поднимется. Каждый собор становится гробницей, если в нем всего лишь возвещают Слово. После Благовестия — пусть придет Реальность! Если же она не придет, то Возвестивший о ней окажется обманщиком». Как тут не вспомнить о пышности ватиканского двора и о том памятнике гордыни, каким стал Собор св. Петра в Риме, построенный на доходы от продажи «индульгенций», ставший источником бунта Лютера и раскола между протестансткой и католической церквями.
Вот несколько цитат, которые помогут нам понять тайну стольких жертв, призванных Богом. Запись от 25 октября 1944:
«Жестокое слово: добрая война. Будьте внимательны! Сила, не достигшая своей цели, опустошительна, разрушительна, она бы так никогда и ни перед чем не остановилась, если бы не было слабых, если бы не было жертв, готовых принять ее удар на себя.
Это прошло, так было нужно. Зло, совершив свое дело, уже не может восстать. Жертва берет на себя весь его ужас. Гонитель находит гонимого, и смерть насыщена…
Слабый будет прославлен. Агнец не будет больше заклан на алтаре. Этой войне следовало быть. Горькая чаша уже наполнена. Не дрогните! Насколько она горька, настолько она полна Божественным Напитком, Вечным Покоем.
Тот, кто думает, что сила в нем самом, обойден. Сила в немощи — это Он. Слабый — нежный первенец, живая жертва. Разрушительная сила проклята. Слабый прославлен, и сила Господа живет в нем. Глаза мира видят его слабым, но суд Господа называет его сильным, потому что он не берет оружия и не убегает, он не сопротивляется там, где на лбу у победителя горит знак. И Небо превозносит слабого».
Какая точность в выражениях. При первом чтении может показаться, что это стоицизм св. Фомы Аквинского: Бог специально создал палачей, чтобы у нас был героизм жертв. Но здесь совсем другая схема: некоторые выбрали быть палачами, а чтобы их деятельность прекратить, нужно, чтобы их ненависть была кем-то «взята на себя», исчерпала себя в жертвах. Слабый силен в глазах Господа именно потому, что он, как Христос, «не берет оружия», «не убегает», не «сопротивляется». И чтобы сыграть эту роль, столь необходимую для «остановки» сил зла, его сила — это Он, Христос.
Вот комментарий Гитты, в котором мы находим любопытный «предостерегающий» сон, как и у компьеньских кармелиток:
«Меня занимает это учение о роли слабого. Оно поднимает столько вопросов, на которые я не могу ответить. Почему Жозеф без сопротивления пошел в лагерь? Почему никто из троих моих друзей не согласился принять поддельные документы, которые так легко было получить и которые, вероятно, помогли бы им спастись? Была ли их судьба в том, чтобы стать жертвой? Это напоминает мне о том сне, который Ханна и Жозеф увидели в одну и ту же ночь в Нюрнберге, когда учились там:
Ханна, одетая по средневековой моде, увидела себя, бегущей по улицам старого Нюрнберга за телегой, на которой Жозеф, связанный, ехал на казнь. Жозеф, со своей стороны, увидел во сне ту же ситуацию: себя на телеге и Хану, бегущую в отчаянии сзади.
Я спрашиваю себя, продолжает Гитта, не приняли ли они уже давно эту роль „слабых“, и не влияет ли это сейчас на их судьбу. Я не нахожу никаких ответов на эти вопросы, которые столь тяжелы, что я не хочу пока давить их тяжестью на Ханну»[308].
Первым арестовали и депортировали Жозефа. Ханна ужасно страдала, не имея о нем никаких новостей. Так что ее ситуация вполне соответствовала ее положению в том «сне». Конечно, можно пуститься в эзотерические объяснения, вспомнить о прошлых или параллельных жизнях, о родственных душах и т. д. Я уже говорил подробно о всех таких гипотезах и о всем сложном комплексе противоречивых знаков в своей книге «Расслышать умерших»[309].
Но, какую бы гипотезу мы тут ни приняли, все равно непонятно, чем же объяснить, почему эти крупицы жизни были даны им во сне, в одну и ту же ночь, во сне Ханны и во сне Жозефа, в Нюрнберге. Нужно, конечно, признать, что эти образы «прошлого» были посланы им из мира иного как возвещение будущего, приготовление, знак судьбы. Но роль этого сна можно лучше понять, если мы согласимся, что речь идет просто о сне-предупреждении, или даже о настоящем сновидении. Средневековый костюм вполне можно объяснить влиянием старых домов Нюрнберга. Содержание сна или сновидения — всегда довольно сложная конструкция.
Итак, похоже, что Ханне и Жозефу заранее возвестили об их судьбе, возможно, затем, чтобы вызвать в них, более или менее сознательно, начало принятия, чем и объяснялось впоследствии их относительная пассивность перед надвигающейся катастрофой.
Элизабет Кюблер-Рос, великая пионерка в области изучения феноменов, возникающих на границе жизни и смерти, утверждает с уверенностью: все дети, которым предстоит рано умереть, знают об этом заранее и выражают это, как правило, через рисунки, стихи, высказывания, которые становятся понятны другим уже гораздо позже. Похоже, что эти дети как-то узнают о своей судьбе, и что это знание пытается заявить о себе через их подсознание, вплоть до явных знаков, оказывающихся аллюзией на него[310]. Иногда на конференциях, в которых принимали участие родители, потерявшие детей, мне тоже говорили о таком механизме, подтверждая его правоту. Некоторые родители через несколько лет после ухода своего ребенка признавались в конце концов: «в глубине души мы всегда это знали и в самой глубине себя самих всегда принимали».
В Будапеште однако подготовка не привела к энтузиазму, как в случае с компьеньскими монахинями. Ангел почувствовал, что время поджимает. Если они откажутся от жертвы, попробуют ее избежать, то это будет для них поражением, духовным поражением, и для них самих тоже. Запись от 7 апреля 1944:
«Мы приветствуем вас — вас четверых. Хор ангелов несет сообщение — распространите его! Крест — не знак смерти! Умрите с ним — и будете жить вечно! Вы не можете избежать креста, потому что ваша задача — совершить его знамение… Или мы погибнем с вами, или очистимся с вами».
В самый последний момент Гитта сделала все, чтобы они смогли избежать этого. Но Ханна и Лили дали себя арестовать, из страха, как бы нацисты не набросились на Гитту. Именно у нее хранились все документы, именно ей предстояло выжить. Ханну и Лилил депортировали в Равенсбрюк. Одна их соузница по лагерю, которой удалось спастись, рассказала потом Гитте, что «Лили в лагере излучала такую любовь, что многие соузницы охотно соглашались идти в самые тяжелые наряды туда, где она работала, чтобы оказаться в ее укрепляющем всех присутствии»[311].
Может быть, именно для этого им и нужно было попасть в Равенсбрюк, ради этой любви, излучения которой выходят далеко за пределы лагеря.
Облученные из Нагасаки
В Японии было всего два города, в которых христиане образовали относительно значимые общины: Хиросима и Нагасаки. Именно эти два города были уничтожены атомными бомбами во время Второй мировой войны. Для Нагасаки речь шля о вторичном выборе. Бомба предназначалась главным образом для Кокуры. Пилот «сделал три поворота над городом, безнадежно покрытым облаками, после чего с испугом обнаружил: трубка дополнительной подачи топлива была блокирована. Если он не сбросит как можно скорее бомбу, то просто не сможет вернуться на базу. Тогда он направил самолет на юго-запад, к вторичной цели: „Нагасаки, городская зона“».
Заметим попутно, что потребовалось облачное прикрытие над Кокурой и блокировка трубки для того, чтобы бомба упала на Нагасаки, в трех километрах от намеченной цели, но в 500 метрах от пригородного собора Ураками. Результатом стало 72 000 убитых, из них 8000 христиан.
Поскольку от собора не осталось ничего, епископ решил отслужить мессу по погибшим на открытом воздухе и пригласил некоего Такаси Нагаи произнести проповедь. Сегодня Нагаи знаменит по всей Японии и даже частично по всему миру. О нем часто говорят, как о «японском Ганди». Из синтоизма он перешел в христианство и присоединился к общине, основную часть которой составляли потомки первых христиан, евангелизированных в XVI веке Франциском Ксавьером. Их общине часто приходилось скрываться, чтобы избежать жестоких, кровавых преследований. Медик и специалист по радиологии в университете Нагасаки, он и сам получил дозу облучения после взрыва, но при этом выжил. Вот как он начал свою проповедь:
«Утром 9 августа как раз шло заседание Высшего военного совета в главном имперском квартале в Токио, на котором должно было быть принято решение, капитулирует ли Япония или будет продолжать сражаться… В тот самый момент, в 1 часов 2 минуты над нашим пригородом взорвалась атомная бомба. В один миг 8000 христиан были призваны к Богу, через несколько часов от пламени остался только пепел в этом почтенном святилище Востока.
В тот же самый миг в Имперском дворце Его Величество император сообщил о своем священном решении прекратить войну. 15 августа Имперский эдикт, положивший конец военным действиям, был официально провозглашен, и мир увидел свет мирной жизни. 15 августа был также великий праздник Успения Богородицы. Не случайно, я думаю, именной ей посвящен собор в Ураками. Мы должны спросить себя: такое совпадение событий — конец войны и празднование этого праздника — просто ли это совпадение, не было ли тут руки таинственного Божественного Провидения?.. Я думаю, наш пригород был выбран не американским экипажем. Божие Провидение выбрало Ураками и пронесло бомбу над нашими домами. Нет ли глубокого соотношения между концом войны и уничтожением Нагасаки? Не был ли Нагасаки избранной жертвой, агнцем безупречным, всесожжением на жертвенном алтаре, убитым за грехи всех наций во время Второй мировой войны?»
Несколько событий могли уже сориентировать мысли Нагаи в этом направлении: санитары из радиологического департамента сообщили ему, что в ту самую ночь перед бомбардировкой, в полночь, они слышали, как женские голоса поют по-латыни. На следующий день, проходя по тому же самому месту, они увидели почти обнаженные тела 27 монахинь из монастыря Жозей. Они погибли с пением на устах!
В одном колледже, который содержали монахини, сестры дали своим ученикам разучить гимн, который начинался так: «Мария, Матерь наша, предаю себя Тебе…» Утром 9 августа многие из них работали на заводе. Некоторые были убиты сразу, другие получили ранения или серьезные ожоги, которые вскоре тоже должны были привести стать причиной смерти. Но они продолжали петь: «Мария, Матерь наша, предаю себя Тебе…» Впечатленный этим, Нагаи сразу сочинил стихотворение: «Съедаемые пламенем, в жертву всесожжения, они пели».
Завершить свою проповедь Нагаи дерзнул так:
«Будь благословенно имя Господне! Будем благодарны за то, что город Нагасаки был избран в такую жертву! Будем благодарны, потому что через эту жертву миру был дарован мир, а Японии — свобода совести»[312]. Добавим к этому лишь то, что жена Нагаи была убита бомбой, а сам он получил серьезные ожоги.
К этому наброску о мучениках веры стоит добавить мучеников, погибших при разных коммунистических режимах. Я ограничусь здесь лишь отсылкой к многочисленным работам Дидье Ранса, бывшего директора AED (Aide à l’Église en Détresse, Помощь Церкви в беде).