«Ох, какое мучение для души, познавшей небесные ласки, вдруг увидеть себя, лишившейся всего! Более того, какая пытка — начать чувствовать, что Бог ее оставил… что Бог на нее прогневался…»
«Я каждый день все более и более прикасаюсь к знанию, что Бог сильно прогневался на меня, и что у Него были для этого все основания. Он удалился, и вместе с Ним ушла вся благодать, справедливое воздаяние за тяжкие мои грехи…»
«Однажды, говорит нам его биограф, когда он молился за грешников, он повернулся к кресту и с великим смирением сказал своему Господу: „я молюсь за других, а моя собственная душа находится в глубинах ада“. Но он явственно услышал голос, шедший от креста, который ответил ему: „Твоя душа в Моем сердце“»[327].
Мария Ноэль (1883–1967), как видно из ее поэзии, наполненной верой, тоже прошла через подобное испытание. Рассказ называется «Трехдневный ад».
«В то время у меня ничего в мире не было, кроме Бога. Не из благочестия, а ради освобождения… Часто осаждали сомнения, похожие на грозных птиц. Они проходили… Однажды вечером — отец рассказывал о том, как в душе продолжается жизнь — какое слово я услышала? Какой гром грянул среди спавших прежде, черных и опасных мыслей? Какая молния?.. Какое потрясение?.. Бог рухнул во мне, как облачный домик. Бог рухнул. Весь свет перевернулся. Смерть всего. Смерть меня, той, что в самой глубине как раз и была Богом. Траур без надежды. Вечное окаменение… Проклятость… Это длилось три дня, три ночи, я пыталась все вернуть… Три долгих дня, безнадежная битва, тщетные потуги воскреснуть, спасти Бога…
Вечером третьего дня проклятая душа безнадежно поцеловала в последний раз Распятие. Спокойное слово упало на нее с креста: „А Я поцелую твое“. Внезапно, сумрак рассеялся, нить тоски порвалась…» И Мария Ноэль добавляет: «Что же произошло в тот самый вечер? Была ли я в состоянии живой благодати, или просто это была лихорадка духа? Я не знаю… Мне и не нужно знать… Бог знает»[328].
Святая Тереза из Лизье (1873–1897) познала сомнение в последние 18 месяцев своей жизни. За год до смерти, когда ее восхождение к святости было почти завершено в этом мире, она все еще писала:
«В радостные дни пасхального времени, Иисус… пусть мою душу наводнят самые сумрачные тени, пусть мысль о Небе, столь дорогая мне, станет лишь предметом битвы и мучения… (Иисус), зная, что, даже напрочь лишившись радости веры, я постараюсь хотя бы делать то, что будет ее плодом. Мне кажется за этот год я исповедовала веру чаще, чем за всю прежнюю жизнь…» Другая монахиня рассказала, что в это время Тереза носила на себе Символ веры, написанный ее кровью! Вы можете догадаться о силе этой внутренней борьбы уже на примере одного-единственного такого жеста.
Она признавалась еще одной сестре: «Я воспеваю то, во что хочу верить, но ничего при этом не чувствую. Мне не хочется говорить вам, до какой степени ночь темна в моей душе, из опасения, как бы вам не пришлось разделить это искушение».
От ее исповедника мы знаем, что в тот год «она считала себя проклятой»[329]. Это не помешало «маленькой» Терезе оказать огромное влияние на всю нашу эпоху, как это убедительно показано в книге Иоакима
Буфле «Весна Бога»[330]. Знакомство с ее трудами и жизнью оказало решающее влияние на множество юных душ, из которых сегодня часть уже канонизирована, а часть еще будет.
Мария-Антуанетта де Гезер (1889–1918) была старшей из 11 детей. С 15 лет она была серьезно больна, и поэтому так и не смогла никогда осуществить свою мечту стать кармелиткой. Это не помешало ей, однако, достичь высот мистической жизни, включая сюда и стигматы, хотя и оставшиеся невидимыми, включая сюда и испытания, через которые ей часто приходилось проходить:
«Не чувствуя больше любви Бога ко мне, я не чувствовала больше и собственной любви к Богу».
Мы снова находим здесь два возможных движения любви, часто проходящей через две последовательные фазы, как мы уже видели. Их исчезновение здесь идет по тому же порядку.
«Уже успевшая привыкнуть к ослепительному свету, теперь она ничего не различает во мраке. Она не отдает себе отчета в той работе, которая совершается в ней на глубине. Она чувствует, что многое потеряла; и она еще не знает, что все это для того, чтобы приобрести все».
«Я не могу объяснить то, от чего страдаю. Страдание, боль, тоска, горе, разочарование, мучение, мученичество, искушение, агония, смерть, разложение, все эти слова ничего не значат и не могут передать состояние моей души».
«Он меня разрушил… Чем больше я благодарю Его за страдание, тем больше Он меня им наполняет».
«Это все равно что обладать Богом, не имея возможности радоваться обладанию, или не имея возможности хотя бы изредка Его видеть, не знаю почему»[331].
Педагогика любви порой похожа на долгую партию игры в прятки, в которой есть что-то жестокое, но в которую Бог играет лишь ради еще большей любви.
Отец Антуан Крозье (1850–1916) был избран Богом на то, чтобы носить на себе раны Христа, разделив с Ним также тоску и печаль. Вот несколько отрывков из его писем и дневниковых записей:
«Но если я страдаю? О, да, и весьма сильно, и я по-прежнему живу, не чувствуя любви Господа… Конечно, я хочу любить, я люблю, по крайней мере, надеюсь, что люблю, несмотря на всю нищету. Я преподношу Иисусу свое страдание…
Я верю, поклоняюсь, люблю во тьме ночи, не видя звезд, ни того, что они скрывают…
Дочь моя, именно в немощи, в тоске, когда ваша душа печальна, как смерть, именно тогда Иисус сполна действует в вас ради других душ… Я всегда нахожусь в таком состоянии.
Я постоянно испрашиваю у Иисуса Его мир, но, похоже, Он еще не удостоил меня того, чтобы мне его дать. Если бы я почувствовал такой мир в себе, то слишком возрадовался бы, и моя жизнь стала бы слишком легкой и слишком сладкой. Я верю, что Бог любит выдерживать на малом огне жертв Своей любви, и в теле их, и в душе. Конечно, по мне, так лучше бы, чтобы Он поглотил меня одним махом. Но прежде всего, да будет воля Его. Его радость — это и моя радость»[332].
Такие испытания, встречающиеся на духовном пути, могут длиться долгие годы, порой даже всю жизнь, почти до самого последнего вздоха. У отца Лорана Воскресения они длились 10 лет. Святая Эмилия Родат (1787‒1852) претерпевала такие испытания целых 32 года, вплоть до самых последних дней своей жизни. У преподобной матери Магдалены св. Иосифа таким испытанием были омрачены 12 или 13 последних лет ее жизни. Иногда такие периоды сумрака пронизываются кратковременными вспышками света. Когда Бог видит, что избранная душа больше не может этого выносить, что положение стадо опасным, тогда Он дарует ей краткие просветы, луч света, позволяющий душе понять, что она по-прежнему под водительством и покровительством Бога. Речь все время идет о том, чтобы вести душу как можно дальше по путям любви.
Святые православной церкви тоже знавали такие испытания. Я приведу здесь всего лишь один пример — святого Силуана Афонского, который в пучине отчаяния услышал глас: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся»[333].
Я мог бы вам привести еще множество примеров такого внутреннего отчаяния. Свидетельства тут столь многочисленны, что можно даже сделать на их основании вывод, что так протекает нормальное течение мистической жизни. Мысль о том, что это дано нам в «наказание» за наши грехи, кажется абсурдной. Попытка же понять все происходящее как Страсти Самого Христа, в свете механизма голограммы, кажется мне более справедливой. Все это страдание имеет лишь одну-единственную цель — повлечь за собой еще больше любви, той любви, что длится всю человеческую историю, от Big Bang до Big Boum, ради победы над силами ненависти, гордыни, зависти, жажды власти и стремления подавлять вплоть до уничтожения, разрушения противника. Такое испытание Богооставленностью позволяет тем, кто его прошел, помочь, часто даже не подозревая о том, тем, кто сомневается в самом существовании Бога, или в Его любви, или в смысле собственного существования в этом мире. Это предельное испытание для тех, кто чувствует себя отвергнутым всеми и даже Небом, для тех, кто чувствует себя глубоко виновным, более грешным, чем кто бы то ни было, чувствует, что никто, ни на земле, ни за ее пределами, никогда не сможет их простить, их снова принять, их снова ввести в сонм людей и детей Божиих. Это искушение Иуды!
Христианство — это все это, вместе со всем этим страданием. Можно не любить этого, не хотеть этого, но нельзя сделать вид, что этого нет.
Если мы откажемся от христианства, то страдание, зло, все равно ведь останутся здесь, они пропитали собою весь мир, хотим мы того или нет, с «ночи времен». Если тот смысл, который у нас придает всему этому христианство, вас не устраивает, тогда вам придется согласиться с тем, что ничто уже не имеет смысла. Все прочие объяснения остаются лишь теориями, которые могут, строго говоря, удовлетворить разум, но не сердце, поскольку не придают никакого смысла страданию. Даже может показаться, что они объясняют его причину. Но они не спасают от его ужаса. Все научные или философские теории пытаются дать нам понять, почему зло неизбежно, почему его нужно либо принять, либо сопротивляться ему. Нас снабжают обильно индийскими теориями, смыкающимися с античным стоицизмом, подхваченным св. Фомой Аквинским: зло необходимо, оно даже есть благо. Без тени, мы бы не различили свет. Без палача, у нас не было бы героизма жертв… Если бы такая метафизика была справедлива, если бы и в самом деле не был возможен воспринимаемый мир без того, чтобы зло было его составной частью, то не осталось бы надежды на рай, на мир счастья. Будь то в этом мире или в мире ином, но мы были бы обречены, по метафизическим причинам, с которыми ничего невозможно поделать, на вечное нахождение в мирах зла. Надеяться нам тогда больше было бы не на что, даже на Бога надежды бы не осталось.