О любви. Истории и рассказы — страница 31 из 67

К седьмому классу все изменилось. Лешка резко повзрослел, стал любимцем компаний, потому что играл на гитаре, пел, и его обожали девчонки, часто даже старше его. Он ходил на дискотеки, в походы с ночевкой, гонял на мотоцикле, знал толк в моде, и его интересы не совпадали с моими. Я жила с бабушкой, была отличницей, сидела дома за уроками и всякими «глупостями» не занималась. Он делал мне замечания по поводу прически и одежды, мне было обидно, но я прислушивалась к его советам. Потом Лешка занял первое место на всероссийском конкурсе юных исполнителей, его взяли без экзаменов в Гнесинку. Он уже написал заявление, но отец запретил, считая, что быть певцом – несерьезно. И он поступил серьезно – после восьмого класса уехал в другой город, стал работать.

К десятому классу у меня было много поклонников – ценителей «чистой красоты». Вообще, я была бойкой, дерзкой, смелой девчонкой (только при встрече с Лешей все это куда-то девалось). После школы я поступила в педагогический на заочный и работала в школе пионервожатой.

Потом у нас начался период странных отношений. Как только я привязывалась к кому-нибудь серьезно, на горизонте нежданно-негаданно появлялся Лешка и расстраивал мои отношения. Было ощущение, что он всегда держал меня в поле зрения и неукоснительно следил за тем, чтобы в моей жизни что-то впервые случалось только с ним!

Свой первый поцелуй я помню очень хорошо. Теплым майским вечером он проводил меня домой. Стояла прозрачная тишина, небо было усеяно звездами, пьяняще душисто цвела черемуха у окна. Леша в очередной раз «увел» меня от «большой» любви. Мы стояли под черемухой, он ласково обнимал меня и смотрел своими колдовскими карими глазами. У меня голова пошла кругом: он наклонился и поцеловал меня. Этот поцелуй я долго еще чувствовала на своих губах.

Но, как только любовь во мне вспыхивала с новой силой, Лешка исчезал.

Так продолжалось до того момента, пока ему не пришла повестка из военкомата. Он появился, сказал, что любит только меня и я должна его дождаться. Как я могла усомниться в его словах, когда он имел надо мной такую власть? Через год ему дали отпуск. Он приехал каким-то чужим, грубым, неродным и пустился, как говорится, «во все тяжкие». Когда его спрашивали, почему он так поступает со мной, он отвечал, что сейчас ему нужно «оторваться по полной», а с такой девушкой, как я, это невозможно. Две недели отпуска Лешка провел в «угарном тумане». Когда очнулся и пришел проститься со мной, потому что завтра нужно было уже уезжать, ему сказали: «А ее нет – она уехала».

«Меня как молнией ударило! – вспоминает сейчас об этом Лешка. – Я рвал на себе волосы, но было поздно». Когда он вернулся к себе в часть, пацаны подлили масла в огонь:

– У вас хоть было что-то или нет?

– Нет, конечно, я же ее берег, для себя берег!

– Ну и дурак!

Пока Лешка отгуливал свой отпуск, я не страдала и не плакала, как это было раньше, а решила уехать на Байкал, где служил мой дядя-капитан. Четыре дня мы ехали поездом, потом три часа на такси, пока не добрались до военного городка. Утром я подошла к окну: никогда до этого я не видела такого количества людей в форме! В городке я прожила год, работала художником-оформителем в Доме офицеров. Именно здесь почувствовала себя настоящей женщиной: меня все любили, оберегали, дарили цветы, объяснялись в любви, делали предложения. Именно здесь я поняла, насколько красива и интересна людям.

В июне я взяла отпуск и поехала к себе домой: начиналась летняя сессия в институте. Фирменный поезд «Татарстан» привез меня на родину. Как же все-таки хорошо, что у человека есть родина! На Байкале, конечно, красиво: горы, багульник, поля желтых и белых маков. Но там нет елей, нет подснежников, берез и того родного духа, которого так не хватает на чужбине.

В первый же вечер я решила навестить подругу (оказалось, что она лежит в больнице). По дороге я встретила свою классную руководительницу. Она не без злорадства сообщила, что Лешка женится – в августе свадьба. На ком – меня не интересовало, и вообще, я эту новость встретила довольно равнодушно: прошел год, как мы не виделись, страсти улеглись, и после сессии я собиралась уезжать обратно.

Подруга обрадовалась встрече, мы мило поболтали. Тут открывается дверь, и входит Лешка (скажете, не судьба?). У него разболелся зуб, и он пришел в больницу за обезболивающим.

– Привет! – начал первым Леша с какой-то несмелой улыбкой.

– Привет! Слыхала, женишься скоро! – дерзко ответила я.

– Женюсь. Свидетельницей пойдешь? – парировал он.

– Нет, я вашу любовь не свидетельствую, – с вызовом осадила его я. – Салаты крошить приду!

– Дура! – с какой-то грустью закончил он наш разговор и ушел.

В одиннадцать вечера на улице раздался негромкий свист. Я выглянула в окно: там стоял Леша. Я решила выйти и расставить все точки над i. Мы пошли по шоссе в сторону реки, всю дорогу я ему что-то высказывала, чем-то возмущалась, злилась. Он слушал, молча смотрел на меня, а потом схватил в охапку и стал целовать, целовать!.. Сначала я пыталась вырваться – да куда там! Тут вся моя любовь к нему с новой силой вырвалась наружу, я вся растворилась в нем: родной голос, запах волос, ласковые руки – и куда делась дерзкая, самоуверенная девушка?..

В августе действительно была свадьба – наша с Лешей.

Мы вместе уже двадцать пять лет – скоро серебряный юбилей. Говорят: любовь – продукт скоропортящийся. Не верьте! С годами мы становимся ближе друг к другу, и любовь наша стала еще крепче. Говорят: первая любовь забывается и не приносит счастья. Неправда! У нас два сына, и я теперь наслаждаюсь звуком трех абсолютно одинаковых мужских голосов. Скоро свадьба нашего старшего сына, и мы желаем ему, чтобы его любовь прошла все испытания и с каждым годом становилась только сильнее.

С тобой и без тебя

Майя Кучерская Химия «жду»

Все начиналось с воздуха. Менялся его химический состав.

Что-то из него вынимали. Точно обтесывали потихоньку один, затем другой атом молекулы кислорода. Снимали легкую стружку. Работа шла незаметно, но споро! – вскоре кислород исчезал вовсе, вытеснялся углекислым газом. Или каким-то другим, он не знал. Дышать становилось тяжелее. А газ все сочился да сочился сквозь – из-под закрытой двери, струился из щелей окон, прорезей паркета, невидимых вентиляционных отверстий в потолке. Постепенно он начинал его видеть: полупрозрачный беловатый пар без запаха, комнатной температуры, вроде бы безобидный. Но пар уплотнялся, превращался в синеватый дымок. Кутающий душу тесно, смертно. Травил.

Дымок был тоской по ней. Тоска нарастала, в кабинете уже нельзя было находиться! Дым ел глаза, летучими, но жесткими когтями драл горло – он одевался, почти бежал на улицу, заранее зная: бесполезно. Свежий воздух – как ни свеж, как ни пронизан ароматами весны, лета, осени – не растворит. Ядовитое облако не рассеет. Потому что оно стоит в нем угрюмым колом, давит на горло изнутри. В конце концов какая-то тонкая стенка внутри прорывалась, пробивая трещину, – и тогда душу заливало бешенство.

Задыхаясь в едких испарениях, он мечтал удушить и ее. Налечь всем весом, коленом – на грудь, нажать на горло, никаких подушек, играем в открытую – ощущая ее тело, ее тепло и сопротивление. Ладони одна на другой, горячая длинная шея, да кого теперь волнует ее длина, он усмехался – сонная артерия бьется, сопротивляется, хочет жить.

И тут она поднимала на него глаза. За миг до расправы. Глядела. Никогда не взглядом жертвы, нет! – только устало. Всегда с любовью.

Он сразу же отступал. Откидывал пятерней-убийцей нависшие на лоб волосы. Ладно, живи пока. Но шло время, отрава снова начинала действовать, и опять ему хотелось кусать, грызть ее зверем, не грызть, так хотя бы хлестать по щекам, пусть болтается ненужная голова, маша волосами. Причинить ей резкий, физический вред. Пусть повизжит немного. Или явится уже в конце-то концов.

Хотя можно было поступить еще проще – прострелить ей голову из пневматического ружья, что лежало у него в загородном гараже, где он хранил зимнюю резину – на всякий случай и по случаю же обретенное. Смотать в гараж, бросить ружье на заднее сиденье, разрешение есть, вернуться и застрелить. А потом сорок дней спустя, сорок поприщ выжженной черной пустыни, она ему позвонит. Просто позвонит, усмехнется: привет, мол. И положит трубку. Положит трубку. Этого будет довольно – вполне! Он снова станет богачом.

Не помогало. Ни убийства, ни мордобой. Она все равно не звонила.

Наваждение продолжалось.

Голубая скатерть на кухне была она. Он скидывал скатерть, солонка изумленно летела на пол – пятна, пора стирать, жена пожимала плечами, но и столешницей, красивым правильным овалом под скатертью, тоже была она. И белыми занавесками в дурашливых цветных точках. И фиалкой в горшке. И свесившимся со стула пледом, кривыми черными клетками на красном. Снегом, который наконец посыпал.

Вот до чего он дошел. Идиот.

Бывший дьякон, инок Сергий, в миру Алексей Константинович Юрасов. Образование – медицинское высшее. Ныне – специалист по продвижению лекарственных препаратов крупной фармацевтической компании в аптечные сети, с неизбежными, требуемыми службой втираловым и преувеличениями. А как еще?.. Семья.

* * *

Двадцатитрехлетний, лохматый, недавно крестившийся раб Божий Алексей сидел на шумной автобусной станции в Калуге. С брезентовым рюкзаком за плечами, Иисусовой молитвой на устах, «Откровенными рассказами странника» на коленях, которые читал и перечитывал тогда взахлеб. Пришвартовался пока к широкой лавке в снующем людском море, был выходной, суббота – все куда-то перемещались.

Ждал себе автобуса в Козельск, не видя, не слыша. Тут-то и появились эти… в платочках. Одна повыше, в очках, сутуловатая, светлоглазая, другая пониже и побойчей – с карими круглыми глазами и сама кругленькая, так ему показалось в первый миг. Простите, пожалуйста, а вы, случайно, не знаете… (та, что в очках, смущенно, но строго). Он знал. Так и покатили в Оптину вместе; по дороге не сразу, но разговорились. Потом втроем работали на послушании – тоннами чистили картошку, до боли в пальцах терли морковь, свеклу, рубили громадными ножами капусту и говорили, говорили без устали, без остановки – исключительно на духовные темы. Изредка маленькая вдруг прыскала, хотя обсуждали-то самое важное, но всегда этот прыск звучал кстати, он тоже смеялся в ответ – под неодобрительные взгляды не раз застававш